Храп Ясина было первым, что услышал Камаль, едва проснувшись. Он не удержался и позвал его, не столько от желания разбудить вовремя, сколько подразнить. Камаль не отставал от него и звал его тонким голоском, пока брат не ответил ему своим словно агонизирующим голосом, жалуясь и сетуя. Затем он перевернулся всем своим крупным телом, и кровать затрещала под ним, будто стонала от боли. Он открыл покрасневшие глаза и вздохнул.

По его мнению, ничего не указывало на спешность, пока оба они не могли пройти в ванну до того, как оттуда выйдет отец. Пользоваться ванной на первом этаже было теперь не так-то просто с тех пор, как в доме завели новый порядок — пять лет назад — перенеся комнаты на верхний этаж, за исключением гостиной и смежным с ней залом, меблированным по-простому, так как он считался прихожей. И хотя Ясин и Камаль совсем не приветствовали идею находиться на одном этаже с отцом, они были вынуждены уважать его волю и перебраться с нижнего этажа, куда больше не ступала ничья нога, если в доме не было гостей, наверх. Ясин прикрыл глаза, однако не заснул, но не потому, что пытаться заснуть вновь было тщетным делом, а потому, что образ, появившийся в его воображении, воспламенил его чувства… Это круглое лицо цвета слоновой кости с чёрными глазами. Мариам! Он откликнулся на зов своих мечтаний… и поддался дурману, что был слаще, чем сон.

Несколько месяцев назад она даже не существовала для него, пока он не услышал, как Умм Ханафи однажды вечером сказала жене его отца: «Госпожа моя, вы уже слышали новость?… Госпожа Мариам развелась и вернулась к матери». Тут Ясин вспомнил о Мариам, и о Фахми, и о том английском солдате-приятеле Камаля, хотя имя его забыл. Вслед за тем в памяти его всплыл давний интерес к этой личности, от которой забурлило у него в груди сразу после того, как разразился скандал. И вдруг внутри него загорелась светящаяся вывеска, вроде тех реклам с подсветкой, что горят по ночам, на которой было написано: «Мариам… твоя соседка… вас отделяет лишь стена… разведена… с прошлым, и каким прошлым!.. Радуйся». Но он лишь вздрогнул, потому что воспоминание, связанное с Фахми, удерживало его и причиняло боль, побуждая его закрыть эту дверь, да покрепче. И хотя он сожалел — если вообще сожалел об этой потаённой мимолётной мысли, позже случайно повстречал её в Муски[58] вместе с матерью, и его глаза случайно пересеклись с её, Мариам узнала его, и на губах её появилась еле заметная улыбка — не просто признательная улыбка, — и в сердце его впервые что-то зашевелилось, и не только от благодарности, но и от приятного впечатления, оставленного этим лицом цвета слоновой кости, с подведёнными глазами и телом, в котором кипела жизненная энергия и молодость. Она напомнила ему Занубу в своё время… И он отправился к своей цели, возбуждённый и задумавшийся. Но едва он сделал несколько шагов и спустился в кофейню Ахмада Абдо, на него нахлынуло грустное воспоминание, породившее скорбь в сердце и напомнившее ему Фахми: его лицо, характерные черты, манеру поведения, походку. Возбуждение его ослабло и спало, а вместо него Ясина охватила сильнейшая грусть… Нужно положить всему этому конец… Но для чего?

Через час — через день он вновь спросил себя о том же, и ответом ему было: «Фахми… Какая связь была между ними двоими? Он ведь когда-то хотел к ней посвататься. Но почему не сделал этого?.. Отец не согласился… И только-то?… Это было, по крайней мере, основной причиной. А ещё что?.. Случился скандал с англичанином, который стёр тот бледный след любви, что ещё оставался в его душе… Бледный след любви?.. Да, по-видимому, потому что он забыл её. Значит, сначала забыл, а в конце концов отверг? Да. Так какие могли быть у них отношения?… Не было никаких отношений?… Но!! Я имею в виду братские чувства между нами, возможно ли, чтобы было сомнение в них?… Нет, тысячу раз нет. А эта девушка того стоит?… Да. А её лицо и тело?… И лицо, и тело того стоят. Так чего же ты ждёшь?»

Время от времени она мелькала в окне, на крыше… На крыше много, много раз…

«Почему она развелась?… Из-за плохого характера мужа. Тогда ей повезло, что она развелась. А может, из-за собственного дурного характера, тогда тебе, Ясин, повезло».

— Вставай, а иначе тебя опять охватит сон.

Он зевнул, проводя своими толстыми пальцами по растрёпанным волосам, и сказал:

— Ну и повезло же тебе из-за этих длинных школьных каникул!

— Разве я не проснулся раньше тебя?

— Но ты ведь можешь продолжать спать, если хочешь…

— Как видишь, мне не хочется…

Ясин без особой причины рассмеялся, а затем спросил:

— А как звали того английского солдата — твоего старого друга?

— Ах… Джулиан…

— Да, верно, Джулиан…

— А почему ты вдруг о нём спросил?

— Ни почему!!

«Ни почему?.. До чего же глупые вещи говорит наш язык. Разве Ясин хуже, чем Джулиан?.. Джулиан, по крайней мере, ушёл, а Ясин остался. Есть что-то в её лице, что постоянно шлёт тебе улыбку. Разве она не замечает, с какой настойчивостью ты появляешься на крыше? Ну конечно. Вспомни Джулиана — она не из тех женщин, что упускают значение таких жестов. Она ответила на твоё приветствие… В первый раз она обернулась к тебе с улыбкой, во второй — засмеялась. Как же красив её смех! В третий раз жестом указала на крышу наших домов, как бы предупреждая. „Я приду туда после захода солнца“, — так я смело сказал ей. А разве Джулиан не делал ей знаки с улицы?»

— До чего же мне нравились англичане в детстве!.. Посмотри, до чего же я их ненавижу сейчас…

— Саад, твой герой уже ездил к ним, умоляя их о дружбе!

Камаль вспылил:

— Клянусь Аллахом, я их так ненавижу, да если бы только я…

Они обменялись скорбным молчаливым взглядом. До них донеслось шлёпанье тапочек отца, который возвращался в свою комнату, произнося: «Во имя Аллаха, Милостивого и Милосердного» и «Нет силы и могущества, кроме как у Аллаха», потом Ясин спустил ноги на пол, и вышел, позёвывая, из комнаты.

Камаль перевернулся на бок, затем расслабленно вытянулся на спине, сложил руки на груди и сцепил ладони под головой. Он глядел перед собой глазами, не видевшими ничего…

«Пусть тебя сделает счастливым этот курорт в Рас аль-Барр. Твоя ангельская кожа не для того создана, чтобы жариться на солнце Каира. Пусть лучше песок получит удовольствие от того, что твои ноги топчут его, а вода и воздух радуются, видя тебя. Тебе понравится этот летний курорт, а в твоих глазах будет светиться радость и восхищение. Я смотрю на них с увлечённым сердцем и любопытством в глазах, с тоской по тому месту, которое тебя так пленило и заслужило, чтобы ты была довольна им… Но когда ты вернёшься, и когда в моих ушах разольётся твоё чудесное пение? Что это за курорт?… Если бы я только знал… Сказали, что там царит свобода, словно воздух, люди встречаются в объятиях морских волн, и влюблённых там столько же, сколько песчинок… Многие там насладятся тем, что увидят тебя… А я… Я — тот, чьё сердцебиение заставляет сотрясать стены от стенаний, я пылаю в огне ожидания. Как можно забыть твоё лицо, сияющее от радости, когда ты пробормотала: „Мы уезжаем завтра… До чего красив Рас аль-Барр!“ Каково же было моё уныние, когда я встретил предвестника разлуки из этого ротика, на котором сверкает блеск радости, — словно принял яд, подсыпанный в букет благоухающих цветов. Какова же была моя ревность к неодушевлённым предметам, что могут подарить тебе счастье, в то время как я не могу это сделать, и что наслаждаются твоей привязанностью, когда я лишён её. Разве ты не заметила моего уныния во время прощания?.. Нет, ты ничего не заметила… Но не потому, что я был одним из многих, а потому что ты, любимая, вообще не замечаешь…, словно я был чем-то, не привлекающим твоё внимание… Или словно ты — изумительное странное создание, что парит над жизнью и смотрит на нас сверху блуждающими глазами из неведомого нам царства… Вот так мы и стояли лицом к лицу… Ты — словно факел слепящего счастья, а я — пепел уныния и безмолвия… Ты наслаждаешься абсолютной свободой или повинуешься законам, что выше нашего разумения, а я вращаюсь вокруг твоей орбиты, притягиваемый огромной силой… Ты словно Солнце, а я — Земля. Неужели на побережье ты нашла свободу, которой не могла насладиться на загородной вилле в Аббасийе[59]? Нет, но по правде, твоя власть надо мной… Ты не такая, как другие… В саду, дома и на улице сохранились благоуханные следы твоих ног… В сердце любого друга есть воспоминания и мечты… Недоступная мадемуазель — мы приветствуем тебя, а ты обходишь нас, словно это Восток выпросил себе её в подарок у Запада в Ночь Предопределения…»