Драться, ха! Скорее драпать.
Некоторое время мы с лозой тянули сапог в разные стороны. Я трясла ногой, шипела, ругалась, аж взмокла.
— И что тебе надо? — сдалась, усаживаясь на ступеньку.
Лоза только этого и ждала. Шорох ударил по ушам со всех сторон, пыль взметнулась столбом. Я закашлялась, прикрывая глаза ладонью. Когда отплевалась, обнаружила, что около меня крутится вихрь из плюща. Старого такого, синего цвета, местами выгоревшего на солнце, с жухлыми листьями, поистрепавшимися ветками. Плющ явно знавал лучшие времена. А внутри, загораживая солнце, темнело что-то... А! Просто темнело, и все.
Я вскочила, попятилась, ожидаемо запнулась о ступень и отбила себе зад, плюхнувшись на нее.
Меня подняли за шиворот, придержали за плечи. Прямо галантный кавалер, а не плющ.
У меня даже ругательства закончились.
Они, конечно, снова появились, когда меня поставили перед нишей. За шиворот же, точно котенка перетащили.
Вы когда-нибудь спорили с плющом? С крутящимися перед глазами с тихим гулом плетями? Искренне не советую. Бесполезно.
— Повторяю, я не вор. И не собираюсь ничего отсюда брать! У меня прадед до Берлина дошел, понял?
Не знаю, с чего я прадеда вспомнила, который действительно до Берлина на танке дошел. У отца сыновей не было, только дочь, так что весь гонор и упрямство мужской линии достались мне. По крайней мере, мама так любила говорить.
— И вообще, с чего ты ко мне привязался? Не местная я. Другую дуру поищи.
Гудение стало недовольно-угрожающим, точно я в осиное гнездо влезла.
И тут луч солнца заглянул в нишу, подсветив мою цель. Осталось только надпись добавить: «Приз», ну или loot*, ага.
Камень был небольшим, с мизинец, но устроен по-царски на алой бархатной подушке. Фиолетовый на алом. Еще и кисточки у подушки золотые, чтоб уж точно никто не ошибся в выборе самого ценного здесь барахла.
Вот только у меня при виде камушка дурные предчувствия зашевелились. А нет, это плющ придвинулся ближе и шевелит волосы у меня на затылке. Еще и пылью обсыпает, рухлядь вертлявая!
С таким надсмотрщиком хочется руки за спину убрать.
Но мне не дали. В спину подтолкнули так, что я в нишу головой влетела. Замерла носом к камню, скрипнула зубами. Нет у меня, похоже, шансов уйти с пустыми руками.
Ладно. Двумя пальцами подхватила камень, стиснула в кулаке, выпрямилась, но спросить, довольно ли пылейшество, не удалось. Башня судорожно затряслась, точно у нее приступ колик случился. Пол под ногами пустился в пляс, вниз с обрыва с грохотом посыпались камни, и я явственно представила, как лечу в их компании... Но испугаться не успела. Меня за шиворот вздернули вверх, время замедлилось, точно в каком-то экшене, я пролетела мимо обрушивающейся башни, о сапог стукнулся камушек. Миг — и я с визгом стою, зажмурившись, на косогоре. А внизу все грохочет и грохочет...
Выдохнула, прижимая ладонь к груди и успокаивая зашедшееся сердце. Опустилась на колени, ноги не держали. Привалилась к теплому стволу дерева. Тело сделалось ватным, точно кисель, а руки продолжали мелко дрожать. Вот это прогулялась. Посмотрела, твою же, достопримечательность.
Боковым взглядом я уловила движение — ко мне на всех парах неслась бабуля. Я испугалась, что сейчас мне предъявят за уничтожение культурных ценностей. И ведь не докажешь, что часовню не я.
Камень от дурных вопросов сунула в самое безопасное место, к сердцу ближе, и подпрыгнула от скользнувшего по запястью чего-то живого. Задрала рукав, глянула недоверчиво на новое украшение. Прищурилась — то есть оно на мне еще и ехать собирается?! Решительно начала сдирать, но запястье предупреждающе сдавили. Стиснула зубы, выругалась в который раз, смиряясь с навязанной компанией. Значит, из-под присмотра меня выпускать не собираются. Ну и черт с ним, пусть болтается. К вечернему платью, правда, не подойдет, вид у браслета был точно его с десяток хиппи уже оттаскали, но на мне сейчас и не платье.
Бабуля меня удивила. Плюхнулась рядом, затараторила что-то, обеспокоенно ощупывая мои руки, ноги, голову. Я вяло отбрыкивалась. В сторону провала она даже не посмотрела.
Детвора появилась чуть позже, выждав, не съедят ли странную тетю. Прошаренные.
Тыгдлар решила меня одну больше не отпускать, и дальше мы двинулись дружной компанией. Я все еще переживала пережитое: впечатлений хватило, чтобы поседеть. Но мысли о смерти почему-то не пугали. Наверное, подмостовье воспринималось уже эдаким дном, после которого и смерть не страшна. Так что я помандражировала, покрутила нервно браслет на запястье и успокоилась, сосредоточившись на поисках цветочков. Пироги сами себя не купят.
Нашли аж шесть лавайх, перекусили с видом на долину реки, с которой сполз туман, открывая поистине королевский пейзаж, повалялись на белом мху и отправились обратно.
Город не производил больше столь оглушающего впечатления, хотя, казалось, к многослойной вони, к странным людям или, точнее, не людям, к рыночной суете, узким, заставленным товарами улицам привыкнуть невозможно, но психика штука гибкая.
Я шла, ощущая себя лазутчиком в стане врага. В хорошо так маскирующемся стане. Лица здесь предпочитали прятать под капюшонами, кутать в платки, точно все без исключения жители числились в розыске у местных органов власти. А вот руки... Раскладывающие товар, передающие монеты, начищающие посуду. Взгляд то и дело притягивали белые, темно-коричневые, желтые; с внушительными когтями, с четырьмя пальцами и с привычными пятью. Но на лицо обладателя когтистых рук — черных, загнутых, с морщинистой кожей — меня смотреть не тянуло, и без него впечатлений с избытком.
Поймала изучающий взгляд из-под капюшона. Глаза в глубине блеснули красным, и мне разом стало неуютно. Вспомнилось, что на запястье плющ болтается, а под грудью — черт, аж запекло — камень лежит. Наверняка ценный, иначе с чего бы плющу так о нем волноваться.
Ладони вспотели, по спине потекло, ноги в сапогах взопрели. Провела рукой по волосам, стряхивая ощущение горящей на воре шапки. Поправила капюшон, мысленно твердя себе: «Никто не знает, что я несу краденое», но сердце упрямо колотилось где-то в районе горла, и я в каждый момент ожидала чего угодно: окрика, нападения, ареста или даже стрелы в спину. Богатая у меня фантазия, н-да.
Во двор скупщика ввалилась, почти доведя себя до нервного припадка; спина жутко зудела от взглядов — казалось, сегодня все были в курсе, как именно я провела утро.
Во дворе нас встретили приветливо и явно ждали: ворота распахнулись, стоило нам подойти. Пока старуха щебетала басом, а Чиполлино со скучающим видом кивал, я выложила добычу на стол, отряхнула руки от подсохшего мха, отошла.
Чиполлино — вот же недоверчивый мужик — принялся рассматривать растения с таким вниманием, что я проглотила рвущееся предложение сбегать за микроскопом. Но микроскоп не понадобился: скупщик торжествующе ткнул пальцем в увядший лист. Один-единственный, между прочим. Тоже мне контролер качества уровня «моя хата повыше остальных трущоб будет».
Скупщик с грозным видом — все, сделке хана — бросил что-то старухе. Та извинительно заворковала. С ее ворчащими интонациями это звучало примерно так: «Ах ты, паразит луковый! Придираться вздумал? Щаз я тебе перья луковые-то повыдергаю». На деле вряд ли было так, но помечтать можно.
Из задумчивости меня выдернули взгляды. Первый вопросительный, второй... так кот наблюдает за притворившейся дохлой мышью, ожидая, когда та дернется и попробует удрать.
Что же... Выход обезьянки на арену. Берем цилиндр, трость, кланяемся и начинаем номер.
Взяла в руки увядший цветок. Все это действо - подержать в руках, обратиться мысленно к лавайхе, уговаривая быть хорошим мальчиком, — для меня выглядело сущим цирковым фокусом. Мозг отказывался верить в то, что я могу как-то воздействовать на растение, считая все это моим воображением или везением. Но факт оставался фактом. Уговоры подействовали. Лист ожил и поднялся.
