Вскоре из-под мусора показался надгробный камень. Мы с Аней сами его притащили: в нашей гористой местности полно каменюг любого размера. Выбрали не очень тяжёлый, с большим трудом выдолбили на нём обережный знак, какой ставят над могилами чистых покойников. Из-за этого кто-то разок попытался выбросить надгробие, ведь не положено. Но большинство опасается даже смотреть в сторону маминой могилы.

Когда с уборкой было покончено, я подняла глаза на Аню и скомкано просипела:

— Ань, я бы хотела… сама…

Сестра понимающе кивнула и отошла.

Оставшись наедине с мамой, я помолчала. Пальцы нервно теребили передник. Тошнило от мысли, что она сейчас там, гниёт под землёй… и голова её покоится в ногах. Мы с Аней даже не знали сперва, куда лучше установить надгробие…

Слёзы покатились по щекам, с губ начали срываться тихие слова:

— Мама, не знаю, одобришь ты или нет…, но я ухожу. Прости, мне было слишком страшно умирать. Наверное, я поступила очень плохо, продлив свою жизнь таким образом. Меня бы все осудили, узнав. Мне все говорят, что твою душу получила тёмная богиня, потому тебя нет среди родителей. Ну и пусть. Если это правда, то однажды мы встретимся в её чертогах, ведь моя душа теперь тоже проклята. Прощай, мамочка, и ещё раз прости меня. Я очень тебя люблю.

Положив цветы на могилу и, утирая слёзы, я ушла не оглядываясь.

* * *

Сегодня трактир остался закрыт для посетителей, а мне устроили проводы, созвали уйму гостей. Ну, собственно, это те же люди, только сегодня пьют на халяву.

Я страшно смущалась, потому что даже мои дни рождения никогда толком не праздновались, а тут столько внимания. Пожалуй, Рихард немного перестарался с обработкой отчима. Интересно, когда уеду, он начнёт задумываться, с какого перепугу ему вдруг захотелось так меня побаловать на прощание?

Гулянку отчим устроил знатную, а идти в гости с пустыми руками не принято. Так что всякий гость приносил с собой что-нибудь на стол, и скоро тот ломился от яств и выпивки.

— Держи, — протянул он мне свёрток, когда щёки его хорошенько раскраснелись от выпитого и плясок под волынку.

— Что это? — я начала распаковывать, и вскоре держала в руках красивые сапожки, а под ними сыскалась пара комплектов одежды непривычного мне покроя. Две короткие рубашки, красная туника с пуговицами, куртка и… мальчуковые штаны.

— Дорожный наряд, — пояснил отчим. — Плавание — штука суровая, так будет удобнее.

Я кивнула, отчётливо слыша слова Рихарда из уст отчима.

Мы с Анной поднялись наверх, чтобы я переоделась в обновку.

— Это не туника, а бострог, — сообщила сестрёнка, поворачивая меня так и эдак, чтобы рассмотреть суконную одёжку, одновременно свободную, но пришедшуюся по фигуре. — Это моряцкий наряд. Предки, какая ты занятная в нём… — губы девушки расползлись в доброй улыбке, а в глазах заплясали искорки.

Я критически вскинула ногу и оттянула штанину. Да, блин, точно. Занятная. Можно ещё сказать, забавная. Если мальчишки увидят, ржать будут, пока от колик не помрут. Где же это видано, чтобы девчонки одевались под пацанов?

После переодевания мы присели на кровать — на дорожку. У меня внутри всё ухнуло, я поняла, что в последний раз вот так с ней сижу. И даже если мы правда ещё свидимся, всё будет иначе. Чердак уже не будет нашей общей спальней, эта постель не будет моей. И Анна изменится. Возможно, выйдет замуж, за кого отец велит. Дети пойдут, своё хозяйство появится… Забудет ли она меня? Нет, конечно, не забудет. Но её жизнь будет другой. И моя тоже. Мы отдалимся, станем чужими. И ничего больше нас не будет связывать.

Наверное, преувеличиваю, но всё же…

— Ярочка, ты чего? — Аня положила руку мне на спину.

Нет, я не заплакала. Только почти.

— У меня тоже кое-что есть для тебя, — сказала сестра, поднялась и вынула свёрток из-под подушки.

Осторожно раскрыв его, я обнаружила двух куколок: не кумиров, а обычных детских кукол, мы раньше вышивали такие вместе с Аней и мамой. У них не было лиц, чтобы никакие духи не вселились, зато имелись косы из шерстяных нитей: жёлтая у той, что в голубом платьице, морковного цвета у второй, поменьше, в зелёном наряде.

Руки куколок были сшиты.

Я бросилась сестрёнке на шею, и мы долго обнимались. Меня сотрясали рыдания, она утешала меня, хотя по её щекам тоже текли слёзы.

Закончив шмыгать носом, я залезла в сумку и вытащила оттуда мамин ларец. Тут всё, что осталось у меня от неё. Я хотела всегда иметь его при себе, но ведь в плавании всякое может произойти: мало ли?

— Ань, ты сохранишь его для меня? — без голоса спросила я.

— Ярочка, ты уверена?

Я кивнула, и сестра приняла моё сокровище под свою опеку.

Открыла шкатулку, достала гребень-заколку с бирюзой и сердоликом.

— Хотя бы его возьми. Марика очень любила этот гребешок. Думаю, она бы хотела, чтобы ты всегда имела его при себе. Кто знает, может так она сможет оберегать тебя, пусть у неё и нет кумира, а только власяник да немного личных вещей.

Я сглотнула подступившие слёзы и кивнула, принимая заколку обратно.

Мы спустились вниз, уже с вещами.

Меня забрали прямо с гулянки. Но, думаю, её это не омрачит и не остановит.

Вампир не явился, зато прислал Войко, который добродушно потрепал меня по волосам и сказал:

— Ну, что, маленькая, поплаваем? Ты не переживай, быстро приживёшься, коллектив у нас свойский.

Я неопределённо кивнула, а отчим неожиданно протянул бугаю мошну, позвякивающую монетами, и сказал:

— На содержание.

Не ожидав подобной щедрости, я сперва опешила, но потом догадалась, что и здесь не обошлось без происков вампира. И всё же вся эта забота, пусть не настоящая, растрогала меня. На прощание, я даже обняла отчима и бабушку, чего никогда не делала.

С Либенкой мы попрощались, показав друг другу языки.

Анна вызвалась проводить меня до самого берега, так что упорхнула с порога вместе с нами. Войко подмигнул мне с ухмылкой и взял сумку. Веселье шумной пьянки осталось позади, как и прошлая жизнь.

Мы быстро добрались до порта.

На пирсе нас ждала фигура, присевшая на швартовочный столбик.

— Привет, котёнок, — сказал вампир и перевёл взгляд на мою сестру. — Здравствуй, Анечка. Пришла проститься с нами или просто соскучилась?

Сестра зарделась и опустила ресницы.

Ну, я же говорю: задница он!

Рихард странно на меня покосился, будто отреагировав на мысленное оскорбление.

Стало не по себе.

— Яра, — сказал Войко, — пойдём. Пущай прощаются.

Подняв глаза, я встретилась с печальным, но светлым лицом сестры. Та улыбнулась и согнулась в пояснице, чмокнула меня в щёку да снова заключила в объятия. Я прижалась к ней так крепко, как могла. Её волосы пахли ромашками и щекотали зарывшийся в них веснушчатый нос. Потом она поднялась, а меня потянули прочь.

Наши пальцы расцепились…

Перебравшись на палубу, я увидела троих мужчин, с которыми раньше не встречалась, хотя видела одного мельком, когда меня утром вытащили из трюма.

— Это Радек, Демир и Эмил, — представил их Войко.

— Здравствуйте, меня зовут Яра, — отчеканила я, будто не своим голосом.

Мужчины усмехнулись, светловолосый отвесил мне салют.

Я оглянулась на родной город. Щемящее чувство родилось в груди. Никогда не думала, что смогу скучать по этому месту. Но сейчас уже почти скучала. Сколько всего здесь было. Сколько всего останется. И сколько я заберу с собой: плохого, хорошего, разного.

Но переведя взгляд на пирс, я поморщилась: Рихард всё же притянул Анну к себе и подарил прощальный поцелуй. Может, пора намекнуть, что хватит? Впрочем, плевать, больше он её не покусает. Ну, до следующего приезда.

От этой мысли стало неожиданно радостнее. Ведь и правда, мы сюда ещё вернёмся и не один раз! И я снова увижу родной город, Анну и даже отчима.

Вечность спустя Рихард отлепился от раскрасневшихся девичьих губ, отшвартовал вместе с матросами судно и последним запрыгнул на борт. Мне стало страшно. Вот и всё, мы уплываем, паруса уже наполняются ветром. Меня увозят в неизвестном направлении, а сестрёнка машет с пристани рукой. Её фигура в темноте кажется такой светлой и одинокой. Она уменьшается и остаётся позади.