Так вот, Вальдемар мог повелевать моей матерью, но не мной. Во всяком случае, чтобы дотянуться до меня, ему пришлось бы озаботиться дополнительными магическими ухищрениями и временно сделать Ирмалинду безвольным проводником.

Именно так он поступил с некоторыми своими отпрысками во время решающей битвы у берегов Гаренмарка, но тот раз нельзя назвать нормальной практикой. Полагаю, даже столь могущественному чародею, как Вальдемар пришлось потратить немало времени на подготовку и запастись дополнительными источниками магии.

Но я отвлёкся. Вернёмся к тихому семейному конфликту между вампирской парой, на чьём попечении остался пока живой мальчишка. Не могу сказать, что заметил серьёзные перемены в отношении Вальдемара к матери: публично выражать пренебрежение к супруге он себе не позволил. Однако охладел, и это читалось во вздохах матушки, в её страдающих глазах. Я часто замечал исходившую от неё печаль даже на расстоянии, но она не хотела расстраивать меня своими горестями, а потому молчала.

Прошли годы, время не похитило ни капли красоты моей родительницы, она замерла в ней навечно, как прекраснейшее творение художника — словно роза, вырезанная из красного коралла. Я же успел возмужать: совершенно незаметно для бессмертных. Время течёт неспешно, когда не нужно переживать о старости, не нужно пытаться успеть хоть что-то, покуда твои кости не окажутся под землёй. Те годы она провела в подобии сна: некая кисея заволокла её сознание очарованием томной грусти.

Очнулась она от этого забытья, лишь обнаружив, что сыну пора подыскать достойную партию.

Страстно влюблённый в море, я не желал ничего слышать о женитьбе и продолжении рода. Среди фон Шнайтов я остался последним живым человеком, так что этот вопрос серьёзно заботил клыкастую родню, но Вальдемар всегда был слишком занят, так что оставил вопросы матримониала Ирмалинде. Мать созывала дочерей влиятельных семей на смотрины. И да, смотрел я внимательно: в вырезы декольте да под юбки.

Сколько скандалов тогда разразилось!

Матушка отчитывала меня на чём свет стоит, но ещё не решалась применить свою власть. Связанный кровью я бы не смог противиться её воле. Нет, это работает не через прямые приказания, хотя они необходимы… Сложно объяснить, что чувствуешь, когда часть твоего разума оказывается не совсем твоей.

Вскоре матушке предстояло новое потрясение.

Это случилось в 1432-м, спустя десять лет после свержения Сигизмунда и за три года до моей смерти. На очередном светском приёме Вальдемар появился со смертной фавориткой. Ирмалинда испытала тяжёлое потрясение, глубоко задевшее её самолюбие. У герцога и прежде водились наложницы, но ведь то простые девки — они не в счёт. Аристократка, дочь благородного дома — птица куда более высокого полёта, того гляди нагадит тебе на голову.

Помню, как успокаивал плачущую мать и объяснял, что это лишь политический ход. Шла война между наследниками, Альхарда горела, её земли разрывали три могущественных герцога, и Вальдемар нуждался в крепкой опоре среди новых дворянских семей, особенно если среди тех водились одновременно деньги и магия. Выбрав наиболее влиятельный из недавно поднявшихся родов, он заключил с ним союз и скрепил его, даровав свою кровь и приближённое положение дочери этого семейства.

Но мать отказывалась понимать.

— Ты защищаешь его? — со злостью бросала она. — Ты и сам такой же!

— Матушка…

— Нет, Рихард, хватит с меня скандалов из-за твоих девиц! Я больше не потерплю этого. Одного развратника на семью достаточно. Вальдемару я ничего запретить не могу, но вот ты… Ты больше не посмеешь волочиться ни за одной юбкой, ты выберешь невесту и женишься до конца этого года. И если мне потребуется перепахать твой мозг сохой, клянусь, что сделаю это.

Тогда я понял, что власть матери тяготит меня.

И обратился к Вальдемару, памятуя об их давней размолвке.

— Негоже мужчине подчиняться женским повелениям, верно? — лукаво усмехнулся герцог и поднялся из резного кресла, рассыпая по плечам и спине длинные смолянисто-чёрные волосы.

Мы проследовали в его подземелье, где он проводил колдовские обряды.

Вскоре я вышел из магического круга уже свободный от кровных уз.

Вальдемар разорвал мою ментальную связь с матерью, чтобы проучить её, продемонстрировать свою власть и её бессилие. Наказать за своенравие, которое супруга проявила, благословляя меня кровью. И за публичное недовольство его полиаморией, разумеется.

Мне было решительно плевать. Я просто хотел освободиться.

Перетерпев негодование матушки, я вернулся в Амельгарт, добился перевода на фрегат и больше не наведывался домой до самой смерти.

Лишь очнувшись на маяке посреди растерзанных тел, я понял, какую ошибку совершил. Ведь единственное, что может удержать молодого вампира от подобной бойни — воля хозяина. У меня хозяина не было, я был неуправляем, и восемь человек поплатились за тот выбор, который я сделал, спускаясь в темноту подземелья вслед за Вальдемаром.

Потому своим отпрыскам я предпочитаю даже не сообщать о возможности разрыва кровных уз. Новообращённые слишком опасны, чтобы предоставлять их самим себе.

Ярочка уже спала, ей было хорошо и уютно. Совсем слабые обрывки, только ощущения, но я уже мог разделить их с ней.

* * *

Когда на следующий вечер я выбрался из люка, мы уже отплыли на некоторое расстояние от Нова-Затоки. Остановились в довольно удобной бухточке, а ребята успели прочесать окрестные чащи на предмет нехарактерно крупных волчьих следов.

— Нашли! — ворвался в двери каюты Войко. Волосы в разрезе горловины взмокли от возбуждения, моряк раскраснелся, пока налегал на вёсла, чтобы поскорее меня обрадовать. — Рихард, привет, мальчишка нашёл лапки своего брательника!

Надо же, вот радость-то…

Я наспех поплескал водой в глаза, промочил горло свиной кровью из бурдюка. Надел бригантину, перебросил через плечо портупею сабли и взял рогатину.

— Если я не вернусь, позаботься о рыжей пигалице, — бросил я Войко и направился к ялику, подтянутому к шлюпбалкам.

Однако остановился при виде удивительной картины.

Меня дожидались Радек с Демиром, и вид матросы имели до крайности решительный. Блондин перепоясался ножнами с палашом, и сейчас его рука покоилась на эфесе, защищённом чашей и витыми дужками. Такое оружие мало пригодно для морского боя и больше подобает коннику. Я никогда не спрашивал у Радована, как этот клинок попал к нему: чтобы лишний раз не возникало желание оставить господина Пыжа в порту.

Мурадец никогда без клинка не ходил, а сейчас вооружился сверх того: на его плече висел саадак. Из кожаного тула торчали древка оперённых стрел, налучье прикрывало выгнутые вперёд плечи составного лука. На большом пальце его правой руки я заметил костяное кольцо с язычком, наручи со стальными пластинами защищали предплечья, а торс побрякивал юшманом — разрезной кольчугой, усиленной на груди и спине стальными пластинками с нахлёстом.

Только шишака не хватало, но эту часть своего наследия Демир не уберёг — и одно время я подозревал в пропаже его светловолосого приятеля, но решил не вдаваться, ведь ничего больше со шхуны не исчезло.

— Рихард, мы тут с ребятами перетёрли, — Бронислав вышел вслед за мной, просовывая мускулистую руку в рукав стёганки, — и решили, что не надо тебе встречаться с этой тварью один на один.

— Я позаимствовал одну склянку с аконитом, — сказал мурадец, — вымочил стрелы. Ты же не возражаешь?

— Ребят, вам совершенно незачем рисковать своими… — растроганно начал я.

— Рихард, — Войко положил ручищу мне на плечо. — Замолчи и дай нам поступить, как должно. Думаешь, если эта тварь тебя погрызёт, мы сможем себе простить, что не пошли с тобой? То-то же.

— Хорошо, — уступил я. — Демир, но от кольчуги придётся избавиться. Колечки звенят, ты станешь для зверя заметнее, чем прокажённый с трещоткой на рынке. Наденьте куртки, толку от них мало, но лучше, чем ничего.

На том и порешили.