Чёрные брови гневно съехались.

Вампир оскалился, выпустив клыки. Лицо исказила зверина гримаса.

Проскочив у него под рукой, я с порога закричала:

— Ань, беги отсюда!

Сестрёнка, поспешно обнявшая подушку, вытаращилась на меня большими синими глазами, зарделась щеками и… я увидела у неё свежий укус с потёками крови — на бедре.

Но ведь этот ублюдок заверял, что не собирается кусать её каждую ночь…

Конечно, соврал.

— Всё, малявка, доигралась, — прорычал вампир и сцапал меня за шкварник, да с силой выдернул на палубу. — Ты что думаешь, у меня терпения полный воз? Не понимаешь по-хорошему, будет по-плохому.

Анна, набросив лёгкий шёлковый халатик, тоже выглянула на палубу, но только стояла, прикрыв рот ладонью от ужаса, и ничего не делала.

Вампир перебросил меня через плечо, подошёл к борту и прошипел:

— Выбирай, котёнок, в воду или в трюм?

Я визжала, дёргала ногами и извивалась червяком.

— Что-что? Не слышу? Хочешь искупаться? Отлично!

И выбросил меня за борт.

Дальше я пережила худшие мгновения в жизни. Нет, я умею плавать, но почему-то показалась, что вот точно не выплыву и это конец, будто камень к ногам привязали. Ледяная вода приняла меня в объятия, заполнила уши глухим гулом, набилась в нос. Я выпустила кучу пузырей из губ и взбила ещё больше, барахтаясь руками и ногами. Кишки стянулись тугим узлом.

И он не распустился, даже когда удалось вынырнуть и судорожно продохнуть. Не успела я разлепить веки и проморгаться, как пятерня вампира выдернула меня обратно да швырнула на палубу.

Я больно приложилась боком и шумно выдохнула, из ноздрей полетела чуть солоноватая вода вперемешку с размокшими соплями — промывание, блин. Волосы налипли на лицо бурыми водорослями.

Вампир покачал головой, поцокал.

— Ну как, остыла? Если нет, можем повторить столько раз, сколько захочешь. А теперь отдохни и подумай о своём поведении.

Он открыл трюм и стащил меня по лестнице вниз.

Я выдиралась и упиралась, но его пальцы легли на моё запястье каменной хваткой — чуть не слетела по ступеням от рывков. Трюм заполнялся ящиками и бочками, пахло затхлостью и крысиным помётом.

— И не вздумай голосить. Помни, что твоя сестра у меня, — бросил подонок на прощание и поднялся обратно — уже без меня.

Крышка люка закрылась, погружая корабельное нутро в темноту. Лязгнул навесной замок. Доски над головой заскрипели от шагов: вампир удалился в каюту. Вскоре послышались весёлые голоса, смех, а чуть позже — стоны.

Только этого не хватало… Нужно выбраться отсюда…

Преодолев ошаление, я выжала воду из подола и стала искать.

В кромешной темени пришлось перемещаться ощупью. Вскоре я поняла, что выбраться другим путём не получится, и нашарила ступени. Взобралась наверх, стала пихать крышку. Та чуточку приподнималась, лязгала замком и падала обратно. Ещё немного подолбившись, я спустилась вниз.

Забралась на ближайший ящик, обхватила колени и заплакала.

Я дрожала от холода и лютой ненависти. Одежда и волосы остались жутко мокрыми, превращая мою беспомощность в настоящую пытку. Но хуже всего, что этот подонок заставил меня слушать, как он имеет Аннушку! Сидеть в чернильной темноте, слушать и сходить с ума от злости и бессилия — вот как этот козёл меня наказал.

Позже, вместе со слезами и соплями, пришло осознание собственной глупости.

Дура! На что ты надеялась, врываясь в каюту к вампиру? Думала спасти сестру? Каким образом, если этот мертвяк завладел её рассудком? Она может уйти, только с его позволения, а силком её утянуть кровосос точно не даст.

Рассчитывала, что он тебя не тронет? Забыла, что этот упырь не просто наглый совратитель, а чудовище? Вот и доигралась, теперь сиди в трюме, трясись от холода и думай, что он ещё с тобой сделает — и что прямо сейчас делает с Анечкой.

Как же хотелось заткнуть уши… И я затыкала, но руки уставали, а эти двое — нет.

Отчего-то подумалось о подружках. Девчонки точно не представляют, как весело я в последнее время провожу вечера. Мальчишки, наверно бы зауважали. Меня ведь всегда считали тихоней. Я и сама раньше не знала, что во мне достаточно отчаянной злости, чтобы переть на вампира. Но когда беда поглощает единственного дорогого тебе человека… похоже, теперь мы обе увязли в трясине, которая засосёт нас с головой.

Постепенно холодало, да ещё одежда вся мокрая до нитки…

Ноги начало тянуть судорогами, а озноб перешёл на новую, невиданную глубину. Я мысленно хорохорилась, цеплялась за гнев, чтобы не потонуть в безнадёге. Начала ощущать себя ледышкой, горло уже болело. Зная, как часто люди умирают от простуды, особых иллюзий не питала.

Не представляю, сколько прошло времени. Темнота казалась вечной. Я прижималась к ящику с закрытыми глазами, чтобы не смотреть в неё.

Мысли путались, смешивались с образами из прошлого…

Пришли видения страшных маминых похорон.

Муха ползёт по закрытому веку, её прогоняет удар молотка. Деревянный колышек прорывает белую ткань над грудью. Потёки алого. Сложенные вместе пальцы — холодные и бледные. Кровь течёт, окрашивает платье. Тесак с пятнами ржавчины опускается вниз — отвратительный, чавкающий звук. Ещё удар — скрежет по кости. Платье красное, как зацветающий мак…

Гроб затопляется кровью. Рыжие волосы утопают в блестящей жиже…

Внезапно я дёрнулась и поняла, что заснула.

Тяжело сглотнула, шмыгнула носом и опустила ресницы.

У мёртвых не идёт кровь, я сама видела. В маминой могиле не было этого красного озера, только немного брызг и слегка разошедшееся пятно вокруг отёсанной палки. Но вот у этого проклятого вампира кровь шла, когда его собственное лезвие вонзилось ему в бедро. Наверное, впечатления смешались, вот и всё. Потом ещё оттирать пришлось с половиц… Надо было загнать нож ему в сердце. Хотя подождите, как это я забыла? У него ведь нет сердца! Такие мрази пустые внутри!

Вот у мамы сердце было, но остановилось в прошлом году.

Кладбище за городом, но её не стали хоронить вместе с чистыми покойниками, ей нет места среди родителей. Потому что какой-то сволочной упырь вонзил клыки в её запястье и напился крови. Для него это был просто вечерний перекус, которого он даже не вспомнит. Для мамы это стало клеймом. Все знали, что после смерти она тоже восстанет. И поступили с ней так же, как с самоубийцами и шлюхами из «Весёлой Нарциски».

Задохнувшегося в пуповине ребёнка, моего братика, не положили вместе с ней — его закопали под порогом, чтобы остался поближе к предкам. Я долго не могла переступить через него, заходила только через заднюю дверь. Могилу маме вырыли в лесном овраге, а когда гроб опустили в яму, отчим спустился следом и забил осиновый кол ей в грудь. Голову отсёк, набил рот чесноком и положил в ноги — чтоб наверняка. Только тогда крышку гроба заколотили гвоздями. Сверху на могилу набросали ветвей терновника и шиповника.

Я плакала и не знала, что лучше: чтобы мама осталась лежать в земле или чтобы вернулась нежитью. Часть меня порывалась броситься отчиму на спину, когда он орудовал в могиле, и не дать осквернить тело мамы. Сейчас бы я всё отдала, лишь бы ощутить прикосновение её пальцев — тёплых или холодных.

* * *

Петли люка скрипнули, в проём упали косые лучи нового дня. Свет острым кинжалом резанул по глазам, заставляя жмуриться и моргать. Появилось загорелое лицо с крупными чертами: тёмно-русая борода на выступающем подбородке, мясистый нос с широкими ноздрями, красный платок, широченные плечи и обеспокоенный взгляд.

— Твою же… — выдохнул помощник вампира.

— Выпустите меня! — остатки муторного сна слетели с меня быстрее, чем муха уворачивается от мухобойки. Я подскочила к лестнице, ботинки застучали по ступеням.

Мужская рука помогла мне выбраться на палубу.

Закатанные рукава открывали вздутые мышцы и обильную поросль. Такая же кустилась между расстёгнутых пуговиц на груди. С приговорами и негодующим матюками, моряк осмотрел меня.