— А если его нет в Заречье? — спросил Юрий Григорьевич.

— Тогда будем брать Кремль, — сказал я. — А дальше — по обстоятельствам.

Два батальона: танковый и мотострелковый, — столько решил выделить Рябинин на операцию «Заречье».

— Бить — так наверняка, — сказал он. — Пусть там все обосрутся.

Итак, на МКАДе два батальона ушли влево, а остальные силы дивизии рванули прямо по Ленинскому проспекту — окружать Кремль и далее по плану. Связь держали по радио.

Я ехал в БМП командира мотострелкового батальона майора Тимченко, назначенного командовать операцией.

Дача Брежнева была окружена за каких-то пятнадцать минут, — на подъездах оставлены импровизированные блок-посты с приказом стрелять на поражение во всех, кто попробует прорваться к даче силой. Танковая рота и рота мотострелков, разворачиваясь в цепь, двинулась к даче. Три танка и три БМП, среди которых был и БМП майора Тимченко подошли к главным воротам. Перед ними уже стоял взвод автоматчиков с каким-то капитаном во главе.

Танки остановились и навели орудия на автоматчиков.

Капитан нервно облизал губы, но остался на месте.

Майор Тимченко вылез из боевой машины пехоты и, не торопясь, направился к автоматчикам. Я последовал за ним.

— Ты куда? — обернулся он ко мне. — Быстро назад, не дай бог, что с тобой случится…

— Не бойтесь, товарищ майор, — заверил я его. — Я мальчик, с которым ничего не случится. Всё, что могло — уже случилось.

Мы подошли. Дула автоматов были направлены на нас. Но как-то неуверенно. Я вошёл в орно и оценил ауры стоящих перед нами военных.

Так я и думал, — они боялись. Они все отчаянно боялись. Включая капитана, который уже начал догадываться, в какую безумную авантюру его втянули.

— Майор Тимченко, Кантемировская дивизия, — представился майор. — Леонид Ильич дома?

— Я… — капитан снова облизнул губы. Глаза его забегали.

— Послушайте, капитан, — сказал я. — Меня зовут Сергей Ермолов. Слышали о таком? По глазам вижу, что слышали. Так вот. В этот самый момент Кантемировская дивизия окружает Кремль с целью восстановления конституционного порядка, который вы, идиоты, попытались столь бездарно нарушить. Но ещё не поздно всё исправить. Повторяю вопрос. Леонид Ильич здесь?

— Так точно, — сказал капитан. Его глаза перестали бегать и теперь меня буквально ели. — Товарищ Брежнев с Викторией Петровной живы, здоровы и находятся под нашей охраной. Капитан Громов, дивизия имени товарища Дзержинского!

Дзержинского, значит. Так я и думал. Сообразительный капитан, однако. Далеко пойдёт.

— Вольно, капитан, — сказал я. — Ведите. И прикажите вашим солдатам опустить оружие. Отныне вы подчиняетесь товарищу майору, — я кивнул на Тимченко. — Всё понятно?

— Так точно! — снова вытянулся капитан.

Через два с половиной часа всё было кончено.

Как я и задумывал, Леонид Ильич, вспомнив молодость и войну, въехал в Останкино вместе с Викторией Петровной и мной на БМП товарища майора Тимченко в сопровождении роты танков, где и выступил сразу по всем каналам с речью, которую ему быстро набросали профессионалы-редактора.

После этого подразделения внутренних войск, засевших в Кремле, сложили оружие и сдались.

Андропов и Щёлоков застрелились.

Много крови пролилось среди комитетских, где предателей оказалось больше всего. Однако товарищ Бесчастнов, который, как выяснилось, всё это время был под охраной Петрова и Боширова, остался жив. Ранили Петрова, но не особо тяжело, за его жизнь я не опасался.

И ещё на Курском вокзале полегло две трети взвода мятежников из дивизии Дзержинского под командованием какого-то особо рьяного лейтенанта, вздумавшего проявить никому не нужный героизм. Их, вместе с рьяным лейтенантом, положили мотострелки-кантемировцы, потеряв убитыми четверых и раненными девять человек.

Там же, на Курском, погибли и двое гражданских, случайно подвернувшихся под пули.

Уже ближе к вечеру, когда стало ясно, что порядок в стране восстановлен и можно выдохнуть, Леонид Ильич лично открыл сейф в своём кремлёвском кабинете, превращённом в эти часы в самый натуральный штаб, достал бутылку хорошего армянского коньяка и протянул её начштаба Кантемировской дивизии:

— Наливай.

В кабинете на этот момент нас было четверо. Сам Леонид Ильич, товарищ генерал-майор Рябинин Юрий Григорьевич, мой папа и я.

Отец поставил бутылку на стол, достал из имеющегося здесь посудного шкафа четыре стакана, открыл бутылку и щедро плеснул. Взрослым побольше, мне — на палец.

А лимон у нас уже был нарезан, к чаю.

— Выпьем, — сказал Леонид Ильич. — Спасибо вам, мужики, выручили. Век не забуду.

— Не за что, Леонид Ильич, — сказал Рябинин. Он общался с генеральным секретарём впервые, и было заметно, что ему это лестно.

Выпили, закусили лимончиком. Брежнев закурил и разрешил курить отцу и Юрий Григорьевичу.

— Ну а ты? — он посмотрел на меня. — У тебя какие планы, Серёжа? Я правильно помню, что ты только что из отпуска?

— Правильно, Леонид Ильич, — сказал я. — Мне теперь в Пуэрто-Рико надо. По делу. Срочно. Если вы, конечно, не забыли.

— С тобой забудешь, — усмехнулся Брежнев. — А забудешь, так ты десять раз напомнишь. Ладно, в Пуэрто-Рико так в Пуэрто-Рико, — он посмотрел на моего отца и подмигнул. — Ну что задумался, танкист? — Наливай по второй. Имеем право, заслужили.

[1] Первый секретарь Ленинградского обкома КПСС