— Ну, мы уж, Серёжа, как-нибудь сами разберёмся, о чём ставить общественность в известность, а о чём погодить, — сказал Бесчастнов. — Но в принципе, ты прав. Информацию пора давать. Дозированно.

— Разрядка напряжённости, — сказал я. — Нам нужна разрядка. Я понимаю, что капитализм и социализм несовместимы, но надо как-то уживаться. А без свободного обмена информацией и технологиями, а также совместных проектов — особенно в космосе и сфере безопасности — это невозможно.

— Технологиями? — взвился Брежнев. — Ты считаешь, нам нужно передать Западу наши новые технологии⁈ Не жирно им будет? Пусть готовые изделия берут!

— Считаю — да, — ответил я спокойно. — Нужно передавать технологии. Не сразу. Сначала пообещать. Потом долго, очень долго, держать эту морковку перед их носом. А потом, когда станет ясно, что они их вот-вот украдут и скопируют — торжественно передать. Не безвозмездно, конечно же. Леонид Ильич, вы же должны понимать, что подобные вещи долго в тайне не удержишь. Колесом, электричеством или периодической таблицей Менделеева пользуется всё человечество, неважно, кто именно всё это изобрёл и открыл. И потом, мы всегда будем впереди, это я обещаю. За гравигенераторами и сверхпроводимостью последуют термоядерные реакторы, персональные ЭВМ, объединённые в сеть, база на Луне и многое другое. Они будут только догонять и в конце концов проиграют экономически. Особенно, когда мы установим связь с… — я показал глазами на потолок.

— Это ещё с кем? — спросил Бесчастнов обеспокоенно. — Я чего-то не знаю?

— Не волнуйтесь, Алексей Дмитриевич, — успокоил я его. — Есть гипотеза, и вам она наверняка известна, что человечество не одиноко во вселенной. Буквально на днях у нас появилась возможность это доказать. Кстати, Леонид Ильич, действительно появилась, я ещё не успел вам рассказать. Мне потребуется командировка в Пуэрто-Рико, там имеется отличный радиотелескоп, который может нам помочь…

Охрану мне увеличили до четырёх человек. Впрочем, я уже начал привыкать ко всем неудобствам, связанным с постоянным присутствием в жизни посторонних людей, и не особо возражал — надо, значит, надо.

Кроме этого, мы согласовали частичное рассекречивание моей личности — что, сколько и кому рассказывать.

Первый, кому я позвонил, чтобы дать разрешённую информацию, был репортёр «Комсомольской правды» Аркадий Горский.

— Я знал! — радостно воскликнул прожжённый газетный волчара, услышав мой голос. — Знал, что ты позвонишь!

— Откуда? — удивился я. — Даже я ещё вчера этого не знал.

— Интуиция, — пояснил Аркадий. — Она же газетная чуйка. Вырабатывается с течением времени. Не у всех, конечно, только у самых лучших. Так что — интервью?

— Да, — сказал я. — Наверху дали добро.

— Надеюсь, Главлит [1] в курсе, а то знаю я, как у нас бывает…

— Ты будешь бурчать или интервью брать? — поинтересовался я. — Учти, нужно быстро. Американцы на хвосте.

— Хрен им, а не Серёжу Ермолова! — воскликнул Горский. — «Комсомолка» будет первой. Ты в редакцию приедешь или мне подскочить, куда скажешь?

— Сегодня могу приехать, — сказал я. — В течение сорока минут.

— Шикарно, — обрадовался Горский. — Жду!

Интервью со мной в «Комсомольской правде» вышло через два дня. Почти во всю вторую полосу, с фотографией, на которой я красовался с Золотой Звездой Героя на груди на фоне Кремля (специально ради этого снимка пришлось на Красную площадь ехать). Взгляд устремлён в светлое коммунистическое завтра, лицо мужественное и вдохновенное.

— Юра, — сказал я фотокору «Комсомолки» Юрию Хомчику. — Тебе не кажется, что пару лет назад ты уже снимал меня точно так же, только на фоне кушкинских сопок?

— Кажется, — охотно согласился ушлый фотокор, бешено щёлкая камерой и не отрываясь от видоискателя. — Так надо, чувак. Ну-ка, поверни чуть голову вправо и подними подбородок… Вот так, хорошо. Отлично! Конец света, как сказал бы фотограф из «Вся королевская рать» Роберта Уоррена [2].

— Можно подумать, ты читал «Вся королевская рать», — сказал Горский.

— Ха-ха, — гордо ответил Хомчик. — Представь себе. И вообще, это называется — стиль. Слышал такое слово?

— Стиль отпад, — прокомментировал Горский.

— Он самый, — подтвердил Хомчик и показал мне большой палец. — Мы закончили. Все девки нашей необъятной Родины послезавтра будут твои. Обещаю.

[1] Главное управление по делам литературы и издательств (аббр. офиц. Главлит) — орган государственного управления Союза Советских Социалистических Республик, осуществлявший цензуру печатных произведений и защиту государственных секретов в средствах массовой информации в период с 1922 по 1991 годы.

[2] На русском языке впервые опубликован в журнале «Новый мир» в 1968 году.

Интервью вышло под заголовком «Парень из будущего».

Высший пилотаж, как по мне. Тут тебе и уместный пафос, и намёк на головокружительную тайну, и перспектива светлого коммунистического завтра — всё, как мы любим.

Если после статьи двухлетней давности, «Подвиг на границе», я не особо ощутил на себе силу печатного слова, поскольку был моложе и находился в другом окружении и статусе, то сейчас всё изменилось.

Двери, которые раньше открывались со скрипом, распахивались настежь при одном моём появлении.

Центральные газеты, телевидение и радио выстроились в очередь, чтобы сделать интервью со мной.

Меня стали узнавать на улицах, и я, наконец, осознал, для чего нужна охрана.

Конечно, срабатывала и Звезда Героя, которую по статусу награды мне полагалось носить на груди постоянно. По крайне мере, при наличии пиджака.

— Как хорошо, что я не ревнивая, — сказала задумчиво Кристина, прочитав интервью на нашей, как мы её называли «конспиративной квартире» в Лефортово. — Но учти — до поры до времени. Только попробуй дать мне повод!

— Давать женщине, профессионально владеющей рапирой, повод для ревности⁈ — воскликнул я. — Нет уж, увольте. И вообще, от добра добра не ищут.

— Ах ты, паразит! — она стукнула меня кулаком в грудь. — Разве так нужно отвечать девушке?

— А как? — удивился я. — По-моему, я только что сказал, что ты у меня одна, и менять это положение дел я не собираюсь.

— Дурак, — сказала она.

Я притянул её к себе, запечатал рот поцелуем, и на какое-то время окружающий мир исчез для нас обоих.

Такеру Ломбарди я позвонил через день после выхода интервью в «Комсомолке».

Позвонил в редакцию «Сан-Франциско кроникл», другого телефона у меня не было. В девять вечера по московскому. Учитывая разницу во времени, в Сан-Франциско было одиннадцать часов утра. Или 11 a. m. как обозначается у них.

Звонил из квартиры родителей и уже не в первый раз подумал, что мне нужно какое-то рабочее место. Жизнь ускорялась и в то же время более-менее организовывалась. Мне уже не приходилось мотаться, как угорелому зайцу, по чужим кабинетам, проектным институтам, заводским и фабричным цехам.

А вот директора и начальники всевозможных рангов, наоборот, всё чаще хотели со мной встретиться по тем или иным вопросам. Почему я должен к ним бегать? Пусть они бегают ко мне. Заведу часы приёма, длинноногую секретаршу… Отставить длинноногую, Кристина не поймёт. Да и сам не хочу. Пусть будет в возрасте, но умелая, исполнительная и знающая. Кофе, чай, бутерброды, опять же. Всё, как у людей. Триста знаков в минуту на пишущей машинке, не меньше. Можно даже без беломорины во рту, хриплого голоса и красной косынки в ящике стола. Хотя этот образ мне и нравится. Создатель, когда уже у меня руки дойдут до персонального компьютера с печатным устройством? Целых три союзных министерства: электронной промышленности, радиопромышленности и промышленности средств связи вместе с Государственным комитетом Совета Министров СССР по электронной технике и профильными институтами тормозили в этом вопросе, как начинающий лыжник на крутом горном склоне. А ведь я насовал им прогрессивных идей и, вроде бы, расписал, как и что нужно делать. Нет, всё равно тормозят. С одной стороны, понятно — микроэлектроника в СССР развита плохо. Даже, можно сказать, хреново. У нас телевизоры до сих пор на лампах выпускаются, транзисторы через один в брак уходят, а экспериментальные микропроцессоры только-только начали появляться в единичных экземплярах. Какие уж тут компьютеры… Ничего. Повсеместное внедрение гравигенераторов, сверхпроводимости, а вскоре, надеюсь, и управляемого термояда вместе с резким качественным скачком в производстве ракетной космической и военной техники потянет за собой и развитие вычислительных мощностей. Просто деваться будет некуда. Ну, а если и производственная необходимость не подействует, придётся пинать нерадивых по административной и партийной линии. Больно, по-сталински. Ну, почти. Всё-таки шарашки и расстрелы — не наш метод, не гарадский. Человек труда — это звучит гордо! Так у нас, на Гараде. Это в пьесе Максима Горького «На дне» пьяный Сатин рассуждает о человеке вообще, человеке, как венце мироздания, человеке, которого нужно уважать только за то, что он человек. Ну уж нет. Безвольного пьяницу или наркомана, разрушающего свою семью и себя самого, уважать не за что. Патологического лжеца, интригана, карьериста и властолюбца — тоже. Вора и убийцу — тем более. Пусть их закон «уважает». Уважения достоин лишь человек дела. Дела и любви (хотя последнее — трудно). Ошибаться можно, врать нельзя — вот девиз настоящего гарадца. Особенно врать самому себе. Что хорошо Гараду, то хорошо и Советскому Союзу, а затем и остальным странам на Земле. Заставлять никого не будем, сами придут.