Брежнев рассмеялся:

— Хороший мультфильм.

— Ага, мне тоже нравится.

— Так значит…

— Да, Леонид Ильич. Можете даже меня не спрашивать. Ни меня, ни Чазова. Есть только один человек, которого можете спросить.

— Это ещё кто? — не понял Брежнев.

— Виктория Петровна. Уверен, ваш вопрос её заинтересует.

— Гкхм! — кашлянул Брежнев. — Удивительное дело. Иногда я забываю, что тебе всего четырнадцать.

— Во-первых, уже скоро пятнадцать, а по паспорту и вовсе семнадцать. А во-вторых, я и сам часто об этом забываю. Самое главное, Леонид Ильич, что наши оздоровительные сеансы можно прекращать. Цель достигнута.

Только сейчас, когда на меня свалилась такая масса разнообразных и больших задач, я начал понимать по-настоящему сколь велика ответственность обличённых властью людей. Эта ноша воистину тяжела, не все её выдерживают. Дело тут не только в соблазнах или злоупотреблениях властью. Дело большей частью в талантах, характере и энергии, отпущенных тому или другому человеку. Быть на своём месте — в этом залог успеха. К сожалению, не все и не всегда на этом месте оказываются, из-за чего происходит миллион накладок и тормозится дело. А на тех, кто тянет, нагрузка увеличивается вдвое и втрое. Вот и не выдерживает организм — ломается.

Однако я быстро убедился, что обучить даже небольшое количество талантливых врачей тому, что умею сам — невозможно. Они просто не верили, что взять и зарастить на себе глубокий порез — это довольно просто. Или убрать без лекарств головную-зубную боль. Или снизить давление и сахар в крови. Не говоря уже о том, чтобы помочь сделать это другим. Что касается более серьёзных заболеваний, то здесь и вовсе вырастал психологический барьер толщиной с хорошую крепостную стену. Что делать, медицина — крайне консервативная наука, а такие понятия, как аура или биополе в представлении нормальных врачей относились, скорее, к области шаманства и даже откровенного шарлатанства (что, впрочем, часто одно и то же), и говорить об этом серьёзно серьёзным людям не пристало.

Опять же, с кем говорить? С четырнадцатилетним пацаном, который едва-едва школу закончил? Не смешите нас. Если даже он что-то и умеет, то это, скорее уникальный природный дар. Талант. Научить этому вот так сразу нельзя. В любом случае, прежде чем учить, следует разобраться в природе этого дара. Откуда он взялся? Почему ничего подобного мы не наблюдали раньше? На каких именно возможностях человеческого организма и разума он основывается? Каков механизм проявления этих возможностей? Десятки, сотни вопросов. Нужны серьёзнейшие исследования. Только после этого можно говорить о создании хотя бы относительно приемлемых методик обучения опытного характера и начать их применять на небольшой, тщательно отобранной группе врачей-исследователей. Эксперимент, товарищи! Эксперимент и повторяемость результатов. Без этого науки не бывает. А все ненаучные методы давно нами отвергнуты, как пережиток прошлого. Давайте ещё о всяких бабкиных наговорах-заговорах вспомним и начнём их серьёзно обсуждать. Да что там! Уже вспоминаем! Наш молодой человек прямо говорит, что один из его предков был деревенским колдуном, лечил людей и разговаривал с животными. Вероятно, лечил этими самыми наговорами. Простите, но мы, советские врачи и учёные, стоящие на позициях марксисткой науки, не можем, не имеем права допустить в наших рядах мракобесия и шарлатанства. Слишком дорого это может обойтись здоровью советского народа!

Так или примерно так говорили и думали большинство из тех, кого я собирался научить лечить по-новому.

В общем, здесь у меня возникли практически непреодолимые трудности. Как и со слоном по имени Воспитание. В обоих случаях требовалось положить на это жизнь. Да ещё без гарантированного результата. Особенно это касалось воспитания. Почему? Целых три причины. Во-первых, начинать следовало с детей (или очень молодых людей) — только с их гибкой психикой и свежим взглядом на мир можно было чего-то достичь. Во-вторых, нужны были методики и талант воспитателя. И, если первые худо-бедно я знал, то со вторым дело обстояло худо — не было у меня таланта воспитателя. Наконец, в-третьих, идеология. Коммунистическая идеология, царящая в Советском Союзе, с большим трудом поддавалась даже малейшей коррекции, а ведущие партийные идеологи, стоящие у руля, крайне болезненно реагировали на эти попытки. В частности, товарищ Суслов Михаил Андреевич [3], с которым у меня с самого начала сложились весьма непростые, если не сказать хуже, отношения.

[1] Дупак Николай Лукьянович

[2] вооруженный конфликт между СССР и КНР на острове Даманский произошёл в марте-сентябре 1969 года.

[3] Член Политбюро ЦК КПСС, ведущий идеолог партии.

Началось всё с моей докладной записки, в которой я тезисно изложил свои взгляды по поводу воспитания нового человека грядущего коммунистического общества и, не мудрствуя лукаво, положил на стол Брежневу. Леонид Ильич прочитал и передал её Суслову, о чём честно меня предупредил.

Буквально через день, раздался звонок. Я как раз ехал в «Прагу» (нравился мне этот ресторан своей кухней), с намерением пообедать. Я снял трубку:

— Слушаю.

— Здравствуй, — послышался знакомый голос Леонида Ильича, чья дикция за последнее время значительно улучшилась.

— Здравствуйте, Леонид Ильич.

— Ты где?

— На Садовом.

— Жду тебя через пятнадцать минут в Кремле у себя.

— Буду. Что-то случилось?

— Ещё не знаю. Суслов с тобой хочет встретиться. Причём у меня.

— Мне волноваться?

— А ты разве когда-нибудь волнуешься?

— Ещё как, Леонид Ильич. Просто стараюсь не показывать.

— Вот и поглядим на твои старания, — сказал Брежнев и положил трубку.

— Слышал? — спросил я у Василия Ивановича.

Тот молча кивнул.

— Дуй в Кремль. Чувствую, останусь я сегодня без обеда.

Предчувствия меня не обманули.

Когда я вошёл в просторный кремлёвский кабинет Брежнева на третьем этаже Сенатского дворца, Суслов был уже там. До этого мы встречались с Михаилом Андреевичем лишь мельком, и я не успел составить о нём какого-то мнения. Теперь же, по укоренившейся привычке, вгляделся в его ауру и постарался поймать эмоциональную волну.

Ничего хорошего не увидел.

Этот человек был стар и болен. Сходу я определил серьёзные проблемы с сосудами, сахарный диабет второго типа и общую изношенность организма, говоря простыми словами.

Что до эмоциональной волны, то здесь было много всего: недовольство, презрение и даже тщательно сдерживаемая холодная ярость. Плюс железная воля старого коммуниста, вступившего в партию, насколько я знал, ещё в те времена, когда она называлась Российской коммунистической партией большевиков, в год образования Советского Союза. Можно сказать, что на одной воле он и держался. Убери её — и человек развалится. Забавно, к слову, что, признавая большое значение человеческой воли в деле оздоровления организма, советские врачи отказывали ей в прямом воздействии на те или иные органы — нет, мол, механизма. Но мы отвлеклись.

— Здравствуйте, товарищи! — бодро поздоровался я.

— Проходи, садись, — Брежнев кивнул на свободный стул напротив Суслова.

Я сел, посмотрел на Суслова. Холодные серые глаза за стёклами немодных очков, стальная чёлка, каменное, изрезанное морщинами, лицо, на котором выделяются острый нос и скулы. Тонкие сжатые губы.

А ведь этот человек был в молодости красив, подумал я. Ему бы почаще улыбаться…

— Давай, Михаил Андреевич, — сказал Брежнев. — Говори, что хотел.

— Твоё сочинение? — Суслов постучал пальцем по моей докладной записке, лежащей перед ним.

— Моё.

— Лёня, ты это читал?

— Просмотрел. Серёжа поднимает вопросы воспитания подрастающего поколения, поэтому отдал тебе. Так сказать, на экспертизу.

— Хорошо. Тогда слушайте моё экспертное мнение, — голос у Суслова был высокий, резкий. — Эту писульку — по-другому я не могу её назвать — следует спрятать куда подальше и никому больше не показывать. А лучше вообще сжечь все экземпляры, включая черновик, и пепел развеять по ветру. Над Москвой-рекой.