Я смотрел в окно на полусгнившие деревянные столбы линии электропередачи, тянущейся вдоль железнодорожных путей (кое-где остатки столбов просто висели на проводах, зацепившись за них фарфоровыми изоляторами) и думал, что не зря согласился на эту поездку — нужно знать, где живёшь. Ничего, ничего, ребята, придёт скоро и сюда антиграв со сверхпроводимостью; заменим деревянные столбы на пластмонолитовые (этот универсальный гарадский материал пока не выходил таким, каким нужно, но дело шло явно в правильном направлении); поставим где-нибудь под Хабаровском термоядерную электростанцию; и всё изменится в лучшую сторону. Потому что там, где есть дороги, удобный быстрый транспорт и много недорогой энергии, всегда всё меняется в лучшую сторону.

В Хоре нас встречал младший мамин брат Рюрик — широкоплечий, сильный, круглолицый и улыбчивый парень лет тридцати с небольшим.

— Надька! Сестричка! — заорал он с платформы. — Племяши! Алексеич! — и принял в свои медвежьи объятья сначала маму, потом Ленку, потом меня, а затем и папу. Борис и Антон, предупреждённые мамой о том, что нас будут горячо встречать, не препятствовали, но бдели, внимательно глядя по сторонам.

— А это… — Рюрик вопросительно показал глазами на них.

— Наша охрана, дядя Рюрик, — сказал я. — Точнее, моя.

— Рюрик, познакомься, — сказала мама. — Это Борис и Антон. Ребята, это мой брат Рюрик.

Мужчины пожали друг другу руки.

— Да мы бы и сами своих-то сберегли как-нибудь, — сказал Рюрик. — Люди мы бывалые, таёжные.

— Специфика, — сказал Борис. — Извини.

— Приказ, Рюрик, — добавил папа. — По-другому никак.

— Ага, — сказал дядя Рюрик и сразу как-то расслабился и даже повеселел. — Приказ — это я понимаю, приказ — это святое. Ладно, пошли.

Мне было страшно интересно, каким будет наш путь дальше, но я не спрашивал, дабы не ломать интригу. Как оказалось, не зря.

Глиссер!

У речного причала, до которого мы дошли пешком, нас ждал самый настоящий речной пассажирский глиссер — катер с закрытой кабиной пассажиров на десять и с большим воздушным винтом, защищённым металлической сеткой, позади кабины.

— Вот это аппарат! — восхищённо выдохнул я и тут же вспомнил испытания антиграва в Алмалыке, где у меня за спиной был похожий винт. — Ветер!

— Гордость реки, — подтвердил дядя Рюрик. — Никакие мели и перекаты не страшны. Двадцать с лишним лет ходит, и хоть бы хны!

Мы шестеро, Рюрик и ещё трое пассажиров загрузились в кабину, пристроили вещи, и капитан — сутуловатый невысокий дядька лет пятидесяти с изрезанным морщинами худым лицом и синим пронзительным взглядом глубоко посаженных глаз (ещё в Хабаровске я заметил, что здесь много голубоглазых и синеглазых людей) — одним движением отвязал глиссер от причальной тумбы, завёл двигатель, и вскоре мы уже неслись вверх по реке Хор.

— Сколько до Среднехорска? — спросил я дядю Рюрика (голос приходилось напрягать, чтобы перекрыть рёв мотора).

— Километров сто пятьдесят по Хору! — ответил тот, наклоняясь ко мне, чтобы было слышно. — Ты уже плавал здесь, когда маленький был, вы приезжали с мамой в шестьдесят пятом году!

— Плохо помню! — я виновато улыбнулся и коснулся пальцем головы. — У меня же ещё и травма была серьёзная!

— Да, Надя писала… Часов шесть дорога займёт. Может, чуть меньше. Причалим в Святогорье, потом в Бичевой и там уже без остановок до Гвасюгов и вот уже Среднехорск. Нормально дойдём, племяш, не переживай, — он подмигнул и улыбнулся, отчего на его обветренных загорелых щеках заиграли задорные ямочки.

— Я и не переживаю, — сказал я, — просто интересно. А наземной дороги нет?

— Есть, но она лесная, для лесовозов, там автобус и легковая машина не пройдут. Всё обещают нормальную построить, но когда это будет… — он махнул рукой. — Так что река Хор наша дорога и зимой, и летом.

Первый же серийный гравилёт вместимостью пассажиров на двенадцать — сюда, подумал я. Лично прослежу. Ну и дорога, конечно. Для чего, в конце концов, нужны связи и влияние?

До Среднехорска наш глиссер добрался уже ближе к вечеру. Слава Создателю, никаких происшествий по дороге не приключилось. Мотор работал как часы; покрытые густой тайгой берега (правый круче левого), величественно и живописно проплывали мимо; капитан, с которым мы оказались почти тёзки — оба Петровичи, выполнял свою работу с виртуозностью профессионала, который знает на реке каждый поворот, мель, перекат и протоку. Горючего тоже хватило, хотя за Бичевой Петрович и выразил невнятное опасение, что его маловато.

— Не ворчи, Петрович, — сказал ему Рюрик благодушно. — Сколько тебя знаю, всегда одно и то же — горючего тебе маловато за Бичевой. Но всегда доходим.

— Доходим, потому что уметь надо, — поднял к потолку кабины жёлтый от никотина палец Петрович.

— Ну, дык, мы знаем, что ты умеешь, за то и уважаем, — сказал Рюрик.

— Уважение — это правильно, — согласно наклонил голову Петрович, и мы продолжили путь.

От Бичевой до Среднехорска расстояние было примерно таким же, как от Хора до Бичевой, то есть половина пути, но шли уже без остановок. Поэтому последняя остановка в Бичевой слегка затянулась — капитан дал время размять ноги, посетить туалет и нормально перекусить взятой с собой снедью здесь же, на бережке, устроившись на каких-то брёвнах.

Запахи, неожиданно понял я, жуя толстый бутерброд с маслом и колбасой и запивая еду сладким чаем из термоса.

Запахи!

Вот, что больше всего впечатляет меня на Земле. Гарад пахнет значительно беднее. Не знаю, почему. Может быть, из-за того, что биосфера после термоядерной войны ещё не до конца восстановилась, или потому, что климат на Гараде холоднее, не специалист. Но факт остаётся фактом — Земля богаче на запахи. По крайней мере те места, где я уже успел побывать. Вот и сейчас. Запах от таёжной реки, тайги, опилок, которыми была усыпана земля вокруг брёвен и самих брёвен, нагретых солнцем, был настолько густ, что, казалось, им можно насытиться не хуже, чем бутербродом с колбасой.

— Как хорошо, — вздохнула мама, оглядываясь по сторонам. — Бичевая… Мы здесь жили до войны и во время войны… Когда отец с фронта вернулся, в Среднехорск переехали, он тогда Горный назывался.

— Я помню, — сказал папа, — ты рассказывала.

— Побродить бы тут по знакомым местам, — мечтательно сказала мама. — Жалко времени нет, как всегда.

— Да, — подтвердил капитан, подойдя к нам. Он вынул изо рта, бросил на землю и затоптал окурок папиросы. — Пора в путь, товарищи пассажиры. Прошу на борт.

У Кемрара Гели родственников было мало. Родители погибли на Сшиве, когда ему было всего два года, и он их не помнил. Бабушки с дедушками, одна тётка и один двоюродный брат — вот и все родственники.

Тётка с братом и вовсе жили в колонии гарадцев на Цейсане — пятой планете от Крайто, чем-то напоминающей Марс, только давление атмосферы выше, кислорода больше и есть хиленькая, но жизнь; и впервые я их увидел, когда прилетел на Цейсан уже в качестве инженера-пилота грузо-пассажирского планетолёта «Сентан Ирм». Тётка учила истории детишек в школе, а брат работал оператором-наладчиком климатических установок, разбросанных по всему Цейсану, и вечно был в командировках. Познакомиться-то мы познакомились, но особой родственной привязанности между нами не возникло — отметили в памяти, что мы друг у друга есть, и на том расстались.

Серёжа Ермолов в этом смысле был куда богаче. Мама, папа и сестра — это уже здорово. Дедушка Лёша с бабушкой Зиной и прабабушкой Евдокией — лучше не бывает.

Но оказалось, бывает.

У мамы было три родных брата. Старший Гена и два младших — Рюрик и Витька. У Гены, кроме, естественно, жены, оказалось три дочери: Наташа, Люба и Надя — мои двоюродные сёстры-погодки и фактически ровесницы (Наташа старше на год, Люба тоже на год, но младше, тринадцатилетняя Надька младше на два года).