Я смотрел перед собой. Надо смотреть страху…

– Твое имя – не…

– Мое имя, – голос загремел оглушающим, глубоким гулом. – Есть Йота, Йод, I и Я. Я, Я, Я. Я – отпечаток руки на стене пещеры, древнее всех Альф и Бет. Я есть «Я» всех мыслителей и ораторов, рассказчиков и философов. Я – эгоизм и самость, и я не боюсь брать дело в свои руки. Я – это «а как насчет того, чего хочу я?» – и точка невозврата. Мой терновый венец – эдемское яблоко, висящее вне досягаемости; сингулярность в конце и начале всего творения – в начале было слово. Я всегда на первом и последнем месте – а как иначе? Я есть Альфа и Омега, и не допущу, чтобы моя Великая Работа пошла прахом.

– А я, – отозвался я и повернулся, чтобы силуэт в дверном проеме заметил киянку в моей руке, – больше не позволю никому играться с собой, как с чертовой марионеткой, подводя все ближе к краю обрыва.

Я поднял кувалду над крошечным кукольным домиком семьи Блэков.

Уверенный, расслабленный силуэт в дверном проеме едва заметно напрягся. Из глубокой тени от подпаленной белой фетровой шляпы раздался тихий, почти неслышный вздох.

Вот.

Вот оно.

Я опустил кувалду.

– Господи. Господи Иисусе.

Мои догадки подтвердились, и тяжесть осознания давила со всех сторон. Как я раньше не понял? Кто еще мог преследовать меня в костюме чертова Мориса Амбера? Кроме полиции, я рассказал про статью с заголовком «Эндрю Блэк пропал без вести при загадочных обстоятельствах» только одному, одному-единственному человеку. Эндрю Блэку. И он воплотил статью в реальность.

– Ты сам себя похитил, не так ли, Эндрю? Все это – спектакль с Амбером, бред, который ты наговорил полицейскому, – это все ты! И ради чего? Чтобы навязать мне свою луддитскую чушь про конец света? Ты все подстроил, издевался надо мной, чтобы я решил, что время и мир больше ни черта не значат? Из-за тебя меня арестовали – арестовали, слышишь! – и чего ты этим хотел добиться? Чтобы я записал твои сумасшедшие теории про все эти Евангелия и Заветы, потому что ты упрям, как баран, и ни за что не уступишь издательству и сам не станешь писать ни слова? Сними уже шляпу. Что у тебя там под ней? Какая-то черная маска? Давай снимай, хватит дурачиться. Все кончено.

Он не двигался.

– Ты закончил? – спросил он электронным голосом, но звучал тот уже не так мощно.

– Нет. Я спасу тебя от самого себя, спасу твою жену, потому что она уже и так через многое прошла. Мы все через многое прошли. Ты меня чуть за решетку не отправил, сволочь. Что отец в тебе такого нашел? А?

Силуэт сделал шаг ко мне. Я снова поднял киянку над кукольным домиком, и Эндрю остановился как вкопанный.

– Он тоже особенный, да? – сказал я, склоняясь над домиком семьи Блэк. – Как и замок вампира?

– Не трогай. Не смей прикасаться.

Я поднял крышу так же, как раньше это делал Блэк. В тот раз, когда он показывал мне нутро дома, я не заметил одну комнату, и теперь сразу ее нашел, потому что знал, где искать. Детская, крошечная идеальная детская с кроваткой, книжными полками и плюшевыми игрушками.

Вот она.

Мне стало дурно.

– Я пытаюсь спасти тебя от самого себя. Спасти твою семью. И свою тоже. Спасение для всех, понимаешь? Я спасу нас всех.

– Пожалуйста, не надо, – сказал силуэт. – Прошу тебя.

Я обхватил детскую комнату рукой и потянул вверх. Она отсоединилась.

Прямо под ней, в центре дома, лежала черная сфера.

Объект на снимке, который он прислал мне, по ощущениям, лет сто назад. «Как думаешь, что это?»

Я осторожно поднял сферу.

Силуэт непроизвольно вытянул руки, будто хотел подстраховать меня на случай, если я ее уроню. Я не видел его лица, но страх явно читался во всем его теле.

– Назад, – я приблизился к нему, держа сферу в обеих руках. – Назад, я сказал.

Он поднял руки и отступил, как будто я наставил на него пистолет.

– Пожалуйста, – сказал электрический голос. – Пожалуйста, опусти ее, пожалуйста, осторожнее, пожалуйста. Прошу. Пожалуйста.

– Назад, – сказал я. – Назад, назад, назад.

Две минуты спустя я вышел из укромного уголка в мастерской с огромной стопкой рукописных страниц – тремя копиями второго романо Блэка.

Унести все разом было сложно, так что я положил сферу поверх листов и старался держать баланс.

Эндрю застыл на месте и не пытался подойти ближе.

Я медленно, пятясь, пересек расширенную комнату в сторону лестницы.

– Спокойно. Все хорошо. Я оставлю ее на верхней ступеньке.

А затем стопка бумаг накренилась, и сфера покатилась. Я отчаянно попытался восстановить равновесие, но не смог, и сфера полетела на пол.

Силуэт издал ужасный электронный вопль и бросился вперед, в надежде поймать сферу, но расстояние между нами было слишком велико и у него ничего не вышло.

Сфера влетела в пол и разбилась. От таинственного и волшебного предмета остались лишь куски папье-маше – десятки кусочков старой бумаги, покрашенной в черный.

Он замер, а затем рухнул на колени, склонившись над фрагментами, – словно внутри у него что-то тоже надломилось.

– Прости, – произнес я.

– Ты поймешь, – тихо сказал электрический голос, и до меня не сразу дошло, что он обращается ко мне. – Мир на пороге конца. Ты сам поймешь.

А потом он продолжил сгорбленно сидеть у разбитой сферы. В тот момент я увидел, что среди ошметков есть что-то еще: маленький черный прямоугольник. Маленький блестящий черный прямоугольник с белыми краями.

Фотография.

Ультразвуковой снимок нерожденного ребенка.

– Господи. О боже, мне так жаль, – сказал я.

Эндрю Блэк, одетый в костюм Мориса Амбера и все еще не снявший шляпу, скрывающую лицо, не двигался. Он сидел, склонившись над фрагментами и снимком. Он молчал и не шевелил ни единым мускулом.

Я крепко сжал страницы рукописи, сминая их, и помчался прочь.

Я бросил страницы рукописи на заднее сиденье машины Софи.

Она повернулась и пристально посмотрела на меня.

– Вся книга?

Я, наверное, был бледный как смерть.

– Томас, это она?

– Да, – я захлопнул заднюю дверь, обошел машину и сел на переднее пассажирское сиденье.

– Всю взял?

– Да. Всю. Все три копии.

Софи пристально посмотрела на меня.

– Что там произошло?

– Ничего хорошего, – ответил я и сделал долгий, глубокий вдох. – С ним все в порядке. То есть не совсем… Но в порядке.

– Ты уверен?

Я взглянул на нее. Перед глазами у меня стоял Блэк, сгорбившийся на полу, и ультразвуковой снимок среди кусков сферы из папье-маше.

– Нет. Если честно, то нет. Но… Все закончилось. Больше нам здесь делать нечего.

Софи кивнула.

– Поехали домой, пожалуйста, – сказал я.

Софи завела мотор.

– Едем домой, – заверила она.

Мимо проплывали пустые поля, на заднем сиденье шуршали и трепыхались стопки страниц.

– Хочешь поговорить? – спросила Софи.

Незадолго до этого проселочная дорога сменилась грунтовой, а теперь мы выехали на автостраду.

– Нет, – ответил я и отвернулся к окну.

Стекло запотевало от каждого выдоха, и я смотрел на женщину с гарнитурой для звонков в ухе в соседней полосе; она жестикулировала, ведя эмоциональную беседу с человеком, которого как бы и не было.

Мы подъехали к парку Виктории по тихой улице; лондонские листья кружились и падали точно так же, как до моего отъезда. Я наблюдал за их копошением, и тут взгляд зацепился за старую церковь.

– Погода скоро наладится, – сказала Софи. – Посмотри по прогнозу.

– Посмотрю, – ответил я без особого энтузиазма.

Софи взглянула на меня.

– Хочешь, прямо сейчас отвезу роман Майку Чесапику?

– Да, давай.

– Поедешь со мной?

– Нет. Просто хочу домой.

Глаза бы мои больше «Демона Максвелла» не видели. Не хотелось говорить и даже думать о нем. Совсем недавно я с такой радостью его читал. А теперь желал, чтобы роман исчез. Хотел отдать его Майку Чесапику и получить деньги, чтобы судебные приставы не забрали наши вещи, чтобы у нас с Имоджен был дом. Я подумал, что они могли забрать ее кружку «Я ♥ Чай» со столешницы и заверил себя: все, что я совершил, – ради нас и сохранения нашего маленького мира. Я совершил то, что должен был. И чувствовал себя паршиво.