– Извини. Это не камень в твой огород, – сказал я тишине. – Просто… Само вырвалось. Я скучаю.

– Чувствую себя ужасно…

Я хотел сказать: «Тогда возвращайся», но сдержался.

– Не стоит.

– Хуже всего то, что большую часть времени я не чувствую… Я не всегда так себя чувствую. То есть я уже привыкла…

– Ага.

– И когда я это понимаю, мне еще хуже становится.

– Я не хочу, чтобы ты себя корила. Нам сейчас тяжело. Мы знали, что будет трудно…

– Я люблю тебя, ты это знаешь. Но раз я приехала сюда, то надо работать.

– Я понимаю.

– Если я буду постоянно разрываться… Это будет… Ну…

– Я понимаю.

– Аж отвращение от своих слов берет.

– Все хорошо, – сказал я, но прозвучало неискренне.

Некоторое время мы молчали. Имоджен вернулась на экран компьютера с массивным спутниковым телефоном.

«Смотри, – подумал я. – Эта женщина собирается позвонить мужу, потому что ей не все равно и она беспокоится о том, как прошел его день. Будь добр к ней, потому что ты ее любишь, и потому что она хороший человек, и потому что она очень старается, и потому что она очень, очень далеко».

– Не стоит себя упрекать, – сказал я уже с большей уверенностью. – Не хочу, чтобы тебе было плохо. И я тебя ни в чем не виню, честно.

– Спасибо.

– Честно.

– Спасибо. Но мне от этого не легче.

Имоджен из душа набрала номер и стала ждать ответа. Она улыбнулась и одними губами произнесла: «Прием, Юстон».

– Я так понимаю, тебя там объял жуткий страх.

Имоджен рассмеялась.

– Да, так и есть.

– А ты не позволяй. Скажи: «А ну, пошел отсюда».

– И все-таки, как так вышло? Знаешь… Мне кажется, тут как со сказками братьев Гримм: какие-то элементы из древней, оригинальной версии, более страшной и жуткой, пробрались в новую. Я про песню об ангеле и пастухах, если что.

– Да, я понял.

– Хорошо.

В этот момент пузырек воспоминания вырвался из-под тины лет и всплыл на поверхность сознания.

– Кажется, только низшие чины ангелов выглядят как люди с крыльями.

– Чины? У ангелов есть чины?

– Да. Не помню, сколько точно, девять или двенадцать, но только парочка нижних рангов выглядят так, как обычно представляют ангелов люди.

– А остальные?

– Опять же, не особо помню, но очень странно. Они жуткие. С кучей рук, голов и крыльев. А, и сотней глаз, кажется.

– Серьезно?

– Да. И чем выше ранг, тем более жутко они выглядят. Первые чины самые странные. Геометрические фигуры, непонятные абстрактные формы внутри непонятных абстрактных форм. Одним словом, кошмар.

– «Не бойтесь, молвил он, когда объял их жуткий страх».

– Да, может, поэтому и жуткий страх. Значит, если это был один из высших…

– Спустился такой с неба гигантский стоглазый треугольник…

– Тогда понятно, почему у пастухов поджилки затряслись.

– Жуть.

– Да уж. Если и существовала какая-то оригинальная версия, то она явно была в стиле Лавкрафта.

Имоджен рассмеялась.

– В фильме «Реальная любовь» ребенок играл осьминога в рождественской пьесе.

– Вот видишь. Все сходится.

В кадре появился мужчина с парой бутылок пива в руках. Имоджен подняла голову и пробормотала «Минутку».

Он кивнул, ухмыльнулся и ушел.

– Тебя ждут? – спросил я.

– Что?

– К тебе парень с пивом приходил.

– Черт. Как время пролетело. Мы с ребятами договорились собраться в парке, чтобы немного выпить и обсудить… Неважно, избавлю тебя от деталей. Но, да, мне, наверное, уже пора…

– Хорошо, понял. Беги, пока они не разошлись.

– Нет.

– Да, – сказал я. – Выпей пива.

– Ладно. Я скоро тебе позвоню.

– Хорошо, люблю тебя.

– И я тебя люблю.

– Хорошенько повеселись.

– Хорошо. Пока.

– Пока.

– Пока.

– Пока.

Раздался ровный гудок.

Имоджен на экране продолжила разговаривать по телефону, но выглядела теперь напряженной, на взводе. Парень в кадре – это был Джонни. Гребаный Джонни. Я старался не думать о его глупой, слишком знакомой ухмылке и убеждал себя, что две бутылки пива в его руке – не одна, не четыре, не шесть, а две – абсолютно ничего не значили.

Я прошел на кухню и на секунду удивился – уже в третий раз за вечер, – какой она была чистой и опрятной. Я поставил чайник, стараясь не обращать внимания на кучу нераспечатанных уведомлений о задолженности на столешнице, и начал рыться в шкафу в поисках банки кофе.

Стоит отметить одну важную деталь. Даже когда на кухне воцарялся полнейший хаос, даже когда я, устав от него, затевал генеральную уборку, я никогда не трогал предмет на кухонной столешнице.

Кружку с надписью «Я ♥ Чай».

Кружку Имоджен.

В день отъезда она осторожно поставила кружку на столешницу.

– Оставляю ее здесь, – сказала она. – Не трогай ее.

Заметив мое замешательство, она добавила:

– Не двигай кружку. Когда утром будешь готовить кофе, представляй, что я тоже дома.

Я поцеловал ее.

– Нет, постой, – она попыталась выкрутиться из объятий и донести до меня мысль. – Я даже пакетик чая туда положила, видишь? Все приготовила. И когда я вернусь и зайду в квартиру, то смогу сразу налить себе чаю. Эта чашка – моя. Не забывай, хорошо?

После этого мы долго стояли, обнявшись.

– Люблю тебя, – сказала она мне в плечо.

– Я тоже тебя люблю. Как думаешь, как быстро я залью туда кипяток и испорчу твой план?

– Ха. Продержишься три дня максимум.

Я с большой осторожностью поставил «Я ♥ Кофе» рядом с пыльной «Я ♥ Чай». Как и всегда, я удостоверился, что моя кружка не коснулась кружки Имоджен и не сдвинула ее ни на миллиметр. Ничто и никто не трогал кружку «Я ♥ Чай» с тех пор, как моя жена поставила ее туда. Имоджен касалась кружки последней, и только Имоджен сможет вновь ее взять, когда вернется домой.

«Это чашка – моя».

Я заварил кофе.

Я продержался уже сто шестьдесят восемь дней.

Час спустя, около половины второго ночи, я сидел за компьютером, уставившись на полупустой документ под названием «КАПИТАН СКАРЛЕТТ СЦЕНАРИЙ», в то время как наше свадебное видео крутилось по телевизору в третий раз за ночь.

Ало-золотая Имоджен произносила тост.

– Я прочитала пару отрывков из второй книги, – сказала она.

Я не отводил взгляда от мигающего на экране курсора. Смотреть не было необходимости. Я видел запись так много раз, что без проблем мог воспроизвести ее в голове. Имоджен стоит за главным столом перед притихшими гостями, нервно поглаживая ножку бокала с шампанским. Останавливается, опускает взгляд на сидящего рядом в смокинге меня и улыбается. Имоджен счастлива, взволнована, возбуждена, немного пьяна и очень, очень мною гордится.

– Я прочитала пару отрывков из второй книги и хочу сказать, – теперь она обращалась непосредственно ко мне. – Не волнуйтесь, мы никого из вас не забудем, когда мой муж… – гости радостно загудели, – получит Букеровскую премию и мы станем ужасно богатыми и будем жить в огромном замке.

Я поднимаю кружку и отпиваю остывший кофе.

Моя исключительная Имоджен. Снова вспомнилось, как вдохновил меня ее собственный проект, зародившийся через четыре года после свадьбы; как она упорно шла к его осуществлению, несмотря на трудности, за что я ею безумно гордился и восхищался. Но вместе с тем было еще кое-что. Чувство, похожее на холодный дождь, заливающий поля, на подземную реку, на пустые, уходящие вдаль рельсы.

«Исключительные люди не боятся вершить исключительные поступки», – пронеслось в голове.

Курсор на экране мигал, то появляясь, то исчезая:

Тик-так.

Тик-так.

Тик-так.

Когда-то давно мы ярко горели. У нас был свой, тайный мир, мы были очень близки. Но со временем дистанция медленно увеличивалась, и только последний идиот мог этого не заметить. Если раньше Имоджен была только моей, теперь она принадлежала миру, распадалась, исчезала, остывала, отдавая себя по частям каждому из записанных на листике числу зрителей. Когда-то она была цельной, целым миром, она была рядом, но теперь…