— Сердобольность? — насмешливо переспросила Гилота. — Да, я не из тех, кто способен пожалеть, но разве нужно тебе чужое сострадание? Мне всегда казалось, что жалость — это худшее из унижений для человека благородной и воинственной породы. Хоть и невольное, хоть и из благих побуждений.

Задумчиво взвесив в ладони его длинные тёмные волосы, она теперь отчётливо увидела нити седины. Очередная примета времени, о котором она забывала уже по привычке. Легко упустить счёт годам, когда они не имеют над тобой власти.

Гилота вонзила в волосы гребешок и вступила в неравный бой с колтунами. Мужчина зашипел сквозь зубы, на чисто выметенный пол посыпался мелкий сор.

— Сейчас сделаю, что получится, после воды попробуем снова, — пояснила Гилота и продолжила прерванные объяснения: — Нет, тебя мне не жаль. Случившееся закономерно. Дело наверняка решилось по людскому закону, твоя метка тому подтверждение. А что до моих целей, так мне нужен человек для помощи в работе и для… некоторых деликатных дел. Давно уже раздумывала о том, чтобы нанять такого, но так уж вышло — я тебя нашла и купила. Это даже лучше, ведь наёмник может сбежать, а ты слишком честен и наверняка даже не попробуешь. То, что я забочусь о тебе сейчас — считай, что это некоторые вложения. Мне никакой выгоды не будет, если городская стража перепутает тебя с косматым северным варваром и зарубит на месте.

Гилота этого не ожидала, но мужчина усмехнулся. Оставалось лишь узнать, было это внезапное проявление самоиронии или первая примета подступающего приступа безумия.

— Думаю, ты возлагаешь на меня преувеличенные надежды, которым не суждено оправдаться, — высказал он вполне разумную мысль.

— Возможно. Но проверить это можно лишь в деле.

Мужчина надолго замолчал, опустив голову. Кости спины выступали под бледной кожей, расчерченной такими шрамами, что Гилота с первого взгляда поняла — бесследно такие не залечишь никакими стараниями. Тяжело вздохнув, она наклонилась и прижалась грудью к его спине, ощущая сквозь плотную ткань платья, как каменеют от прикосновения мышцы, тело напрягается. Но мужчина не попытался оттолкнуть её, даже не отодвинулся, а лишь замер, затаив дыхание.

— Всё хорошо, — сказала она почти шёпотом, обнимая его за плечи. — Что же тебя сейчас так тревожит?

По сравнению с ней он казался таким огромным и крепким… Гилота уже не в первый раз удивлялась тому, какие мужчины сильные снаружи, и как эта сила играет против них, стоит кому-то дать им ощутить беспомощность и отчаяние.

— Покажи мне, что ты сделала, — попросил он.

Навалившись ему на плечи, Гилота протянула руку. Мужчина взял её за запястье и до смешного осторожно принялся расшнуровывать узкий рукав. В свете огня из печи стало видно, что повязка давно пропиталась чем-то тёмным и липким. Мужчина размотал её и охнул от неожиданности.

— Это… Оно ведь должно так болеть… — пробормотал он потрясённо и перевёл взгляд на собственную руку, словно видел затягивающуюся на ней рану впервые.

Потом ощупал горло, кажется, толком не понимая, что с этим как раз было меньше всего возни.

— Странно, что ты ещё не понял — со мной всё несколько иначе, чем с другими людьми. Заживёт за пару дней, нужно лишь крепко поспать.

— Я понял, почему твой Ворон казался бессмертным, — сказал мужчина.

— Почти.

— Да. Убивать его пришлось так долго, что в какой-то момент он наверняка раскаялся в том, что связался с тобой.

— Он знал, на что шёл. А вот ты вряд ли понял всё, Томас.

От этого обращения мужчина чуть заметно вздрогнул. Гилота обошла лавку и стала перед ним, улыбнулась, встретив насторожённый взгляд.

— На самом деле ты наверняка сложил неправильное мнение о том, как это работает. Немудрено, ведь ты проспал самое интересное. Смотри-ка!

Она мягко взяла его за подбородок, заставляя поднять голову.

— Что ты…

— Тс-с-с.

Мгновение Гилота просто всматривалась в давно забытое, слишком изменившееся лицо, пытаясь оценить, не будет ли это ей гадко. И поняла — нет. Вовсе нет. С силой укусив себя за язык, она тут же почувствовала, как рот наполняется кровью.

— Что ты делаешь? — упрямо спросил он.

Склонившись, Гилота поцеловала его. Губы оказались плотно сжатыми, холодными и твёрдыми. Мужчина попробовал отстраниться — но она запустила руку ему в волосы и сжала до боли. Охнув, он раздвинул губы. Гилота едва не потеряла равновесие от внезапного приступа дурноты.

Огонь в печи полыхнул, будто пытался вырваться на волю, и тут же встречным порывом его прибило к углям.

Гилота выпрямилась. Мужчина открыл затянутые мутной поволокой глаза. Моргнул. Взгляд медленно прояснился, с непривычным вниманием обвёл окружающее пространство, низкий потолок, полки, расписные изразцы на печи, замер, ловя в воздухе нечто, недоступное обычным глазам.

— Да быть того не может… — прошептал мужчина. — Неужели ты всё это постоянно чувствуешь?

«Ну вот и всё, у меня получилось», — с удивлением поняла Гилота.

Оставалось посмотреть, что будет дальше.

***

Мужчина спал, потерявшись в днях и ночах, сменяющихся где-то слишком далеко от него. В моменты бодрствования у него не было никакого желания разбираться в происходящем вокруг.

Когда-то он пытался считать дни кормёжками, но сбился в первый раз после семидесяти, из-за какой-то странной лихорадки, лишившей его сознания на несколько суток, второй раз просто сдался на сорока. Лишь однажды, будто в первый раз взглянув на свои чудовищно длинные ногти, ощупав отросшие волосы и бороду, он понял, как много дней провёл в заточении. Его просто похоронили за решёткой и забыли навсегда. А время, оскорблённое пренебрежительным к себе отношением, больше не желало с ним считаться и выскальзывало из рук. Оно текло где-то, а для него застыло навсегда. На какие-то перемены в своей жизни он больше не рассчитывал, поэтому и остался к этому равнодушен.

Странно, но о нём теперь всё время заботились. Большую часть времени он просто лежал в тепле, сквозь полуприкрытые веки наблюдая за расплывчатыми движениями, тенями, рыжими огоньками в зеве печи. Два еле слышных женских голоса совещались над ним, пытались задавать какие-то вопросы.

— Пить, — просил он шёпотом, и ему тут же несли, сначала воду, потом — разбавленное вино.

«Что с ним, матушка?» — спрашивал один голос.

«По-моему, проницательность изредка отказывает тебе, Иса. Он отдыхает».

«Спит уже третий день кряду».

«Что же, значит, потом он будет выглядеть свежим и хорошо отдохнувшим».

В какой-то момент он открыл глаза и сел, сбросив на пол одеяло. Ноги коснулись чисто выскобленных половиц. Напротив сдвинутых лавок, застеленных мягким, и служивших ему постелью, в печи горел огонь и готовилось что-то в закопчённом горшке. Печь была большая, выложенная расписными изразцами. Видно, что дом когда-то принадлежал богатому господину, и кухня была широкая, но теперь она заставлена разномастными шкафами, явно видавшими и лучшие времена, а под потолком на протянутых верёвках висело сушащееся бельё, ароматные пучки трав и веток, среди которых выделялась потускневшая сушёная рябина, и какие-то тряпичные узлы. На столе громоздилась сваленная горами посуда.

Некоторое время он с удивлением взирал на свои чистые исподние штаны и рубаху, и на заживающий багровый рубец, тянущийся по предплечью. А потом скрипнула дверь, и на пороге кухни появилась ведьма. Увидев её, он чуть заметно вздрогнул. Понял, что слишком расслабился и успел забыть, в чьём доме находится. Ведьма лишь кивнула ему, проскользнула мимо и засуетилась у печки.

— Как ты себя чувствуешь? Что-то ещё болит, где-то ощущается тяжесть или мышцы сведены?

Но нет, он чувствовал себя так, будто уже умер — не болело ничего.

— А ты ведь обычная городская ведьма, — сказал он.

— Да. Голос у тебя что-то слишком удивлённый.

— Кажется, в прошлый раз я видел тебя, когда…

— Ни что так не способствует смене жизненного уклада, — перебила его ведьма, — как безвременное успение. Я, знаешь ли, никогда королевских кровей и не была. Теперь понятно, что не стоило и начинать.