Как только загрузил всё в машину, я помчался домой. Я оставил чемодан в машине и открыл дверь, бросив ключи на стол и сбросив пальто, оставив его лежать на полу.

Схватив стакан, я пошёл на кухню за бутылкой ликёра в верхнем шкафчике, поскольку уже выпил всё, что было в моём баре. Я наполнил половину стакана и выпил его в два глотка. Я наполнил его снова и подумал об Оклин. Я подумал о том, какими мягкими ощущались её губы на моих губах. Какими золотистыми казались её глаза, когда они были затуманены слезами.

Я выпил содержимое бокала и снова наполнил его.

Я подумал о том, как её щека прижалась к моей ладони, ища утешения, которое я больше не знал, как ей дать.

Выпил снова. И снова наполнил.

Я подумал о том, как её крики эхом отражались от стекла в кладовой, и всё это отдавало внутри, снова пронзая моё сердце.

Я снова выпил, но притормозил, когда подошёл, чтобы откупорить бутылку и наполнить свой стакан.

Кровь стучала у меня в ушах. Мой кулак слишком сильно сжал горлышко бутылки. Огонь, горевший в моём желудке, поднялся к груди, заставляя лёгкие гореть, как в огне. Двенадцать лет после терапии. Двенадцать лет после дыхательных упражнений, заставлявших меня чувствовать, что я контролирую свои эмоции. Двенадцать лет ощущения, что я, наконец, контролирую свои действия, сгорели дотла, забрав с собой и меня.

И не только меня. Оклин тоже.

Рычание зародилось в глубине моей души и поднялось вверх по груди. Это был крик, полный ярости, и я дал волю чувствам. Я бросил бутылку в кухонную раковину и, чтобы хоть немного снять напряжение, слишком сильно стягивающее мои мышцы, швырнул стакан в стену, пронзительный звук бьющегося стекла, дождём падающего на деревянный пол, наконец вывел меня из оцепенения.

— Блядь, — закричал я, запуская руки в волосы и дёргая их. — Чёрт.

Снова и снова это было всё, о чём я мог думать. Мне было так хреново. Вся эта ситуация была хреновой. Я посмотрел на стакан на полу, и почувствовал истощение. Я должен был прибраться. Мне должно было быть не всё равно. Но я этого не сделал.

Я отвернулся от него и направился наверх, надеясь отключиться и не видеть снов об Оклин и о том, в какой бардак возвращается моя жизнь.

31

КЭЛЛУМ

Через две недели после разрыва с Оклин я всё ещё слишком много пил, пытаясь понять, лучше или хуже мне без неё. Лучше для неё, по крайней мере, потому что я не смогу вымещать на ней своё темпераментное настроение.

Две недели, а я становился всё более и более измотанным, похмелье давило на меня, влияя на мои занятия. Каждый раз, когда мне приходилось наблюдать, как она сидит на уроке, выглядя красивой, но такой же уставшей, как и я, мне хотелось подбежать к ней и всё исправить. Но я был не в том месте, где мог бы это сделать. Если я думал, что был в полном беспорядке, когда мы расстались, то сейчас я был чёртовой катастрофой.

Вдох на пять, выдох на пять. Повторить.

Ещё пять раз, и я почувствовал, что в какой-то степени готов выйти из машины и отправиться на занятия.

Весь контроль со скрежетом развалился, когда я посмотрела через лобовое стекло и увидел Оклин с Джексоном. Он подъехал к обочине, и она вышла, выглядя усталой, но всё ещё вызывающей у него искреннюю улыбку. Он подошёл к тротуару и заключил её в объятия. Она охотно подошла, тоже прижимая его к себе. Я сжал кожаную обивку руля, слушая, как кожа скрипит под давлением, и наблюдая, как он наклоняется и прижимается губами к её макушке.

Он отступил назад, всё ещё держа её за руку, пока не отошёл слишком далеко, их пальцы выскользнули друг от друга. Стали ли они парой? Пошла ли она дальше и позволила ли ему утешить себя?

Желчь закружилась у меня в животе, угрожая прожечь себе путь к горлу.

Как она могла быть с ним? Так быстро? После того, как она сказала мне, что не хочет никого другого? Они уже вместе?

Я представил, как увижу её в классе. Задаваясь вопросом, как мне сосредоточиться. Как я смогу смотреть на неё и не сорваться на глазах у всех? Не потребовать, чтобы она дала мне объяснение.

Я не смогу. Я не смогу этого сделать.

Заведя машину, я набрал номер офиса, сообщив им, что сегодня не смогу приехать. Мне и не нужно было притворяться больным, я был сломлен, и ничто во мне этого не скрывало.

Вернувшись домой, я захлопнул дверь, бросив сумку на пол, как только вошёл, и направился к мини-бару. Не утруждая себя стаканом, я отвинтил крышку от бурбона и начал пить.

Утреннее солнце осветило мой тёмный дом, превратив фотографию в рамке напротив меня в зеркало. Моё туманное отражение смотрело на меня в ответ. Я оторвал губы от бутылки и по-настоящему посмотрел на себя.

Двадцатидевятилетний мужчина, пьющий прямо из бутылки раньше девяти утра.

Двадцатидевятилетний мужчина, который бросил женщину, которую любит, потому что не смог контролировать свои эмоции.

Двадцатидевятилетний мужчина, позволивший прошлому управлять им, вместо того, чтобы взять контроль в свои руки. И не тот ложный контроль, который был у меня раньше. Настоящий контроль. Контроль, который сохранился бы, даже когда всё пойдёт наперекосяк.

Как долго я собирался позволять этому разрушать меня, принимать решения за меня?

Да, я достаточно доверял Оклин, чтобы сблизиться с ней, заняться с ней любовью, но я мог заставить себя быть и с другими — научиться доверять им. Я мог бы выбирать, что я могу и чего не могу делать.

Я сделал недостаточно, чтобы добиться этого самостоятельно, и я положил всю свою близость к её ногам, как будто я навсегда останусь один без неё. Хотя я не хотел никого, кроме неё, это не означало, что она была концом всего, всем для моего будущего.

Я не мог продолжать это делать.

Я не мог и дальше позволять действиям других управлять мной.

Проглотив последний глоток бурбона, я пошёл на кухню и начал выливать остатки в раковину. Наблюдение за тем, как коричневый алкоголь стекает в канализацию, стало катарсисом. Это было похоже на первый шаг в правильном направлении.

На втором шаге я побежал вверх по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки за раз, чтобы добраться до своей спальни. Я ворвался в свою комнату и быстро запихнул кое-какую одежду и туалетные принадлежности в ручную кладь. Покончив с этим, я достал свой телефон и оформил заказ. Затем я позвонил в «Убер», потому что был пьян в десять утра, и это осознание стало ещё одним ударом под дых, дающим мне понять, что я принимаю правильное решение.

Ближе к вечеру я выглянул в окно, наблюдая за проносящимся мимо пейзажем. Тем, который я не ожидал увидеть когда-либо снова.

Машина припарковалась возле большого дома, я схватил свою сумку и пошёл по тротуару. Подняв руку, чтобы постучать, я остановился. Как только дверь откроется, я не смогу вернуться. Она заставит меня остаться тут так долго, как только сможет. Убежать станет невозможным.

Я глубоко вздохнул и постучал.

Дверь распахнулась, а она стояла с широко раскрытыми глазами.

— Привет, мам.

— О, боже мой. Кэл.

Её рука взлетела ко рту, а лицо сморщилось, когда она заплакала. Я шагнул вперёд и притянул её к себе.

— Мам, — я рассмеялся. — Это не тот приём, которого парень ждёт от своей мамы.

— Я просто… не могу поверить, что ты здесь. Ты дома.

Она отстранилась, и ей пришлось встать на цыпочки, но она целовала меня в обе щёки снова и снова, пока я не оттолкнул её.

— Прекрати. Я видел тебя всего пару месяцев назад.

Она вытерла глаза.

— Что ж, заходи. Твой отец будет рад тебя видеть.

Она продолжала оглядываться через плечо, как будто я мог исчезнуть. Не то чтобы встреча со мной была чем-то особенным, дело было в том факте, что я был дома. Калифорния всегда была их домом — нашим домом, — но я уехал, как только смог, и знал, что им больно от того, что я не вернулся. Мои родители любили меня и хотели провести каникулы с семьёй, но пошли навстречу мне и моим страхам.

Они знали, что Калифорния ассоциируется у меня с прошлым. Так что для меня стоять здесь, несмотря на то, что произошло, значило многое.