Я смотрела ему в спину, пока он шёл к двери. Дойдя до неё, он не обернулся, чтобы посмотреть на меня, и это поразило меня, как пощёчина. Гораздо большим неприятием было то, что он даже не мог посмотреть на меня, когда отворачивался.

— Что за хрень? — спросила я, ненавидя дрожь в своём голосе.

Наконец, он повернулся, но продолжал смотреть в пол.

— Уже поздно. Нам пора идти.

Боль в моём сердце распространилась, вызывая пожар в груди. Жжение достигло глаз, и я моргнула, не желая плакать перед ним, но смущённая и обиженная его отказом. Он даже не взглянул на меня. Ему было так стыдно за то, что мы сделали? Почему? Почему он зашёл так далеко только для того, чтобы прогнать меня?

Я не понимала, и чем больше я пыталась это сделать, тем больше вопросов роилось в моих мыслях, и я не могла выдавить ни один из них, несмотря на болезненный ком в горле. Он душил меня, и я ненавидела это. Я возненавидела всё это ещё больше, когда слеза вырвалась наружу.

Я отказывалась стоять там и выслушивать любую возможную причину, по которой Кэллуму, вероятно, пришлось так внезапно отстраниться. Я не могла заставить себя сделать это. Смахнув слезу, я повернулась, чтобы начать собирать свои вещи.

Это было бессмысленно, поскольку полилось ещё больше слез, мои всхлипы выдали мою слабость.

— Оклин, мне так…

— Нет! — я развернулась к нему лицом. — Пошёл ты, Кэллум. Я понимаю, я молода и твоя студентка, и ты, вероятно, сожалеешь об этом, но, возможно, тебе следовало разобраться в своём дерьме, прежде чем пожирать меня.

В его глазах появилась боль, когда он заметил следы моих слез. Он сделал шаг вперёд с протянутыми руками, но я бы полностью рассыпалась, если бы он прикоснулся ко мне сейчас.

— Нет, — повторила я, обходя его и направляясь к двери. Я остановилась у входа, но не обернулась. — Увидимся на занятиях, доктор Пирс.

И с этими словами я вышла, подняв голову так высоко, как только могла, давясь таким количеством слёз, какое только могла сдержать.

Когда я вернулась домой, я упала на кровать и заплакала. Ненавидя то, как я злилась на него за то, что он отверг меня.

Ненавидя, что ему стало стыдно за то, что мы сделали.

Ненавидя, что он был тем, кто остановил это.

Ненавидя его за то, что он заставил меня чувствовать себя так хорошо.

Ненавидя его за всё, что он сказал.

Ненавидя его, потому что на самом деле вовсе не ненавидела.

И это заставило меня почувствовать себя такой незрелой и наивной, какой он, вероятно, меня и видел.

20

КЭЛЛУМ

На следующий день Оклин не смотрела мне в глаза всё время урока, а я бы знал, если бы она смотрела, учитывая, что я пялился на неё долгое время. По крайней мере, столько, сколько мог, не вызывая тревоги у всех в классе. Я даже не мог винить её. Она имела полное право никогда больше не признавать моего существования.

О чём, чёрт возьми, я думал? После разговора с Ридом я был слишком близок к тому, чтобы увидеть разумность в его предложениях, которым я поддался, поэтому я сделал огромный шаг назад, не желая искушать себя. Возможно, я был холоднее, чем следовало, но я не хотел, чтобы её не было рядом. Итак, поскольку я оставался равнодушным, я давал ей дополнительную работу, чтобы она задерживалась допоздна, заставляя её оставаться до тех пор, пока я не буду готов уйти, пока все остальные не уйдут. Мне нравилось слушать, как она возится с бумагами, когда в офисе царила тишина. Я почти мог себе представить, что она хотела быть там.

За исключением прошлой ночи, когда с неё стало достаточно, и она ворвалась, как огненный шар. Она топнула ногой, отказываясь принимать моё дерьмо, и зажгла во мне спичку. У меня был такой запал, что малейшая искра могла его взорвать. Взрыв был ярким и поглотил нас обоих. Когда она закатила истерику и спросила меня, что я вижу, когда смотрю на неё, я увидел её уязвимость. Я увидел боль, и это вытянуло из меня всю честность. Её тянуло и тянуло, пока моё тело не стало честным вместе с моими словами.

Жаль, что моё тело обмануло меня, заставляя думать, что сможет довести начатое до конца. Я верил, что, пока я сосредоточен, со мной всё будет в порядке. Затем Оклин упала на колени, и начался пот. Затем дрожь. Я пытался расслабиться, пытался думать о чем-нибудь другом, но, когда её маленькая ручка коснулась моего члена, я запаниковал. Моё тело отреагировало инстинктивно, дёрнувшись назад, и она посмотрела на меня с таким замешательством, что я не смог выдержать её полный боли взгляд.

Я ненавидел видеть, как она плачет. Ненавидел за то, что причинил ей боль.

Как бы сильно я ни понимал, что она заслуживала того, чтобы отгородиться от меня, я не мог ей этого позволить. Мне нужно было найти способ всё исправить. Возможно, если бы я сказал ей правильные слова, я смог бы выиграть время. Как у меня было с другими женщинами, с которыми я был, когда не был готов снова остаться один.

С Оклин, однако, дело было не в одиночестве. Я не был готов отпустить её или картину нормального будущего, которую она так легко нарисовала в моей голове. Ощущение в моей груди от её смеха и чувства юмора. Явная потребность, которая охватывала меня, когда она смотрела на меня. Да, она была красива и сексуальна, и я желал её больше, чем любую другую женщину, но я никогда не хотел так, как тогда, когда думал о ней. Я никогда не чувствовал, что могу на самом деле достичь своих желаний так сильно, как когда был рядом с ней. Я не был готов отпустить её.

Мне нужно было поговорить с ней. Объяснить ей. Что-то. Что-нибудь.

Может быть, она поймёт, если я расскажу ей. Если я признаю своих демонов.

Нет. Это невозможно. Я найду другой способ.

Но такого шанса не представилось, когда она сбежала с урока. Он не представился, и когда я разминулся с ней в пятницу. Встречи заняли весь мой день, одна за другой. Я едва успел увидеть её, когда зашёл в офис, чтобы увидеть, как она прощается с Донной. Однако я слышал, как Оклин сказала, что ей нужно работать сегодня вечером, когда Донна спросила её о планах.

Я был в таком отчаянии, что готов был разыскать её где угодно. Я не мог ждать, когда пройдут все выходные, прежде чем у меня появится ещё один шанс. Вот так я и оказался возле «Вуайериста» ближе к полуночи. Я пошёл домой и попытался уговорить себя не приходить сюда, но у меня ничего не вышло.

Оклин стояла у бара, когда я вошёл. Не колеблясь, я направился к ней.

— Пиво и воду? — спросила меня Шарлотта, когда я прислонился к барной стойке рядом с Оклин.

— Только воду, спасибо.

Оклин поджала губы. Я вспомнил, каковы они на вкус, как они ощущались прижатыми к моим, и я знал, несмотря на то, насколько это было неправильно, что я был в нужном месте, поступал правильно насчёт неё. Моё тело ожило, просто глядя на неё, как никогда за последние годы.

— Что вы здесь делаете, доктор Пирс? — спросила она, всё ещё уставившись на бар.

— Ты не можешь продолжать избегать меня.

— Пока что у меня это неплохо получалось, — Оклин наклонила голову, и её глаза сверкнули в моём направлении. Я уловил там боль, прежде чем она снова отвела взгляд.

— Пожалуйста, позволь мне поговорить с тобой.

— Что ж, доктор Пирс, похоже, я продолжу избегать вас, потому что я ухожу. Вам придётся найти другую девушку, чтобы посмотреть на неё сегодня вечером.

— Я не хочу никого другого.

— Раньше ты ещё мог меня обмануть.

Чёрт. Вот оно снова, боль. Я открыл рот, чтобы сказать ей, как сильно я её хочу, когда Шарлотта поставила передо мной воду и посмотрела между нами двумя.

— Всё в порядке?

Затаив дыхание, я ждал, что Оклин скажет что-нибудь, чтобы меня выгнали. Для неё это было бы легко, учитывая, что было общеизвестно, что Дэниел защищал только одну вещь больше, чем членов клуба, и это были его сотрудники. Она могла бы сказать, что я её домогаюсь, и меня, вероятно, выпроводили бы вон. В зависимости от того, сколько она бы рассказала или преувеличила, она могла бы лишить меня членства.