Насколько сам поэт был захвачен дыханием этих революционных событий, видно из его предисловия к сборнику «Осенние листья». «Мы переживаем важный политический момент, — говорит он. — …Во всем мире внимательное ухо слышит глухой шум революции… и внутри, и вне Франции колеблются верования, умы возбуждены… теории, вымыслы везде приходят в столкновение с действительностью» (14, 161). Уже здесь определяется отношение Гюго к революциям, которые он характеризует как «славные смены человеческих возрастов», признаваясь, что «вулкан революции» его притягивает.

В сборниках Гюго нашла отражение многообразная жизнь эпохи. В первом же стихотворении «Осенних листьев», рассказывая о своем детстве («Веку было два года»), он говорит, что все заставляет «вибрировать его душу», которая поставлена «в центр вселенной» и откликается на все, подобно «звучному эхо».

Гюго-поэт постоянно всматривается, вслушивается, вдумывается в окружающее. Наблюдая картины чудесных закатов, он не просто любуется ими, как в стихотворениях «восточного» цикла, но за чувственным великолепием красок и форм пытается найти «ключ к тайне» бытия («Закаты»). Поднимаясь на гору, он прислушивается к двум голосам, которые несутся к нему снизу: один из этих голосов — величественный и гармоничный гимн природы, другой — скорбный и режущий слух вопль человечества, в котором смешались «брань, богохульство, плач, угроза и мольбы» («Что слышится в горах»). Мысль поэта часто занимает неведомое грядущее и то, что оно несет людям: «Восток, восток, восток! Что видно там, поэты?» — вопрошает он в «Прелюдии» к «Песням сумерек», делясь с читателем своим сомнением:

В новых поэтических сборниках Гюго обнаруживается, таким образом, заметное изменение его художественной манеры. Лишенные экзотической роскоши «Восточных мотивов», они проникнуты не только более глубоким лирическим чувством, но и вдумчивой философской мыслью. Раздумья о судьбах людей, об их бедах и радостях, об их прошлом и будущем постоянно волнуют Гюго; «чистого» созерцания, «чистой» природы для него не существует. Много позднее, уже будучи политическим изгнанником Второй империи, он писал Бодлеру: «Я никогда не говорил «искусство для искусства», я всегда провозглашал «искусство для прогресса».

Страстно-активное отношение поэта к современности приводит к тому, что большое место в двух первых сборниках 30-х годов занимает политическая и социальная поэзия.

Чутко улавливая подземные толчки, предвещающие революционную ломку, Гюго еще до июльской революции (в мае 1830 г.) создает стихотворение «Размышление прохожего о королях», где советует королям прислушаться к голосу народа, который волнуется у их ног, подобно грозному океану. В этом стихотворении, открывающемся картиной городской площади, на которой поэт видит движущиеся толпы людей, пришедших поглазеть на торжественный выезд короля, сопровождаемый знаменами и фанфарами, ярко выявляется умение поэта воплотить свои раздумья и любую отвлеченную мысль в совершенно наглядные, зримые образы. Недаром мысль о народе как о верховном судье истории передана с помощью образа нищей старухи, которая позволяет себе презирать королей.

В сборниках 30-х годов Гюго усовершенствовал художественные средства и приемы, найденные им ранее. Так, прием, передающий движение и нарастание звуков, который был использован в «Восточных мотивах» («Мазепа», «Джинны» и другие), распространяется теперь на изображение человеческой истории, воплощается в историческую поступь протекших и грядущих веков. «Слушайте, слушайте, это идет народ!» — говорит поэт, приглашая королей прислушаться к гулу, то глухому, то грохочущему, наполняющему все века человеческой истории.

Образ народа-океана, угрожающего королям и тиранам, — образ-символ, который проходит через все творчество Гюго. Тяготение поэтического образа к перерастанию в символ чрезвычайно характерно для всей его художественно-романтической манеры. Как мы увидим далее, почти все главные герои Гюго (Квазимодо из романа «Собор Парижской богоматери», Рюи Блаз из одноименной драмы, Жильят из «Тружеников моря», Гуинплен из романа «Человек, который смеется» и другие) символизируют собой народную судьбу в широком, обобщенном плане[15].

После июльской революции в лирике Гюго появляются новые герои — бойцы революции, погибшие на ее баррикадах (стихотворения «Писано после июля 1830 года» и «Гимн» из сборника «Песни сумерек»). Особенно примечателен «Гимн», созданный к годовщине революции — в июле 1831 г. — и проникнутый высоким вольнолюбивым чувством. «Гимн» отличается высоко организованным ритмическим строем: его шестистрочная строфа строится таким образом, что после первых печально-тягучих строк, где говорится о тех, кто сложил голову за свободу, самой своей краткостью выделяется и подчеркивается пятая строка, содержащая центральный образ стихотворения: «голос народа», славящего своих героев, уподобляется здесь «колыбельной песне матери, убаюкивающей свое дитя».

Повторяющийся после каждой строфы припев строится на словах, содержащих твердый звук «р», что придает стихотворению торжественное и патетическое звучание, соответствующее похоронному маршу:

Положенное на музыку, это стихотворение Гюго исполнялось во Франции как гимн в честь павших за родину патриотов[16].

Так Гюго вырастает в национального поэта французского народа. И не только французского. В известном стихотворении «Друзья, скажу еще два слова…», которым завершается сборник «Осенние листья», поэт заявляет, что глубоко ненавидит угнетение, где бы оно ни существовало, и произносит ставшие знаменитыми слова о гражданской миссии поэзии:

В эти же годы, вдохновленный идеями утопического социализма Сен-Симона и Фурье, Гюго настойчиво поднимает в своей поэзии социальную тему бедности и богатства («Для бедных», «Бал в ратуше», «Не смейте осуждать ту женщину, что пала!..»). С утопическим социализмом Гюго сближала социально-критическая направленность его творчества и, в особенности, возрастающее сочувствие к страданиям угнетенных и обездоленных. Сен-Симон впервые поставил вопрос о необходимости улучшить положение «самого многочисленного и самого бедного класса». И Гюго в 30-е годы включает в круг своего внимания и делает героем многих своих произведений бесправного бедняка, нищего, отщепенца, стоявшего вне официальных сословий. Поэт активно вступается за бедняков, взывая к состраданию и помощи, требуя внимания общества к их тяжкой доле. Однако с утопическим социализмом связаны также и либерально-филантропические, и утопические иллюзии поэта, который надеется и верит, будто добром, милосердием, нравственной проповедью, обращенной к власть имущим, можно добиться решения «проклятых» социальных конфликтов.