Личная жизнь писателя была полна в эти годы тяжелых утрат.

В декабре 1873 г. умер второй сын Гюго — Франсуа Виктор. «Еще один удар, самый страшный в моей жизни. У меня не осталось никого, кроме Жоржа и Жанны», — записал Гюго в своем дневнике[81] (младшая дочь писателя — Адель Гюго — давно уже находилась в больнице для душевнобольных, откуда она не вышла до самой своей смерти).

В эти же годы один за другим уходили из жизни старые друзья и соратники Гюго. Это был Теофиль Готье, в связи со смертью которого поэт записывает в своем дневнике, что теперь он остался «единственным из тех, кого называли «людьми 1830 года»; затем ушли Мишле, Жорж Санд, Бодлер, Флобер и другие. В 1883 г. умерла и Жюльетта Друэ — верная подруга писателя, которая была его нежной и преданной спутницей на протяжении почти полувека и которой он писал уже в глубокой старости: «Под нашими белыми волосами мы сохранили любовь весны».

Однако «несмотря на новые и новые удары судьбы, старый дуб оставался несокрушимым; несмотря на скорбь, Гюго работал с упоением», — пишет Андре Моруа[82].

Творческая жизнь великого поэта не прекращалась ни на одно мгновение. Сам Гюго записал про себя так: «Я словно лес, в котором несколько раз производили рубку: молодые побеги становятся все более сильными и живучими… Вот уже полвека, как я воплощаю свои мысли в стихах и прозе, но чувствую, что я не выразил и тысячной доли того, что есть во мне»[83].

Творения Гюго этих лет, как всегда, необычайно разнообразны по идейному замыслу и по жанру. В 1877 г. он публикует вторую серию «Легенды веков», вновь воскрешая эпические подвиги легендарного испанского Сида, бродячих рыцарей и других известных и неизвестных ее героев. В том же году он издает сборник стихотворений под названием «Искусство быть дедушкой», где собраны поэтические сказки, шутливые беседы и диалоги старого поэта с его внуками Жоржем и Жанной. Дедушка-поэт учит внуков добрым, гуманным чувствам, облекая в сказочную и занимательную форму свои идеи о мужестве и милосердии.

Замечательно, что Гюго сохранил до самых последних дней почти юношескую свежесть чувств. Он был очаровательным дедом. Благодаря рассказу его внука Жоржа Виктора Гюго в его книге «Мой дед» мы узнаем, с какой живостью и весельем, спускаясь в детские комнаты из своего рабочего кабинета, великий писатель отдавался играм со своими двумя внуками, разговаривая их языком и организуя их шумные забавы. «Как он был необъятен, весь черный внизу, с очень белым улыбающимся лицом вверху! — говорит внук. — Играя, мы все перемещали и ломали; мы делали леса из стульев, пещеры из столов; леса он заставлял нас пробегать, а в пещерах он прятался и рычал, как настоящий лев… Или же при свете лампы мы смотрели с восхищением на эквилибристские игры, которые дедушка устраивал с бутылками… Они вращались долго и никогда не падали»[84].

В 1877–1878 гг. в связи с новой опасностью реставрации монархии, которая нависла над французской республикой, Гюго публикует начатый еще в 50-х годах памфлет «История одного преступления», клеймящий, как было задумано, государственный переворот Бонапарта. Памфлет этот был завершен большим эпилогом, посвященным злободневным политическим событиям 70-х годов.

Смерть папы Пия IX и восшествие на папский престол нового папы Льва XIII (февраль 1878 г.) явились причиной опубликования поэтом серии сатирических поэм: «Папа» (1878), «Высшее милосердие» (1879), «Религии и религия» (1880) и «Осел» (1880). Большинство из них носило боевой антиклерикальный характер.

В июне 1882 г. Гюго выпускает свою последнюю драму «Торквемада», близкую по своему антиклерикальному направлению поэме «Папа». Перенося действие в католическую Испанию XV в., автор создает пламенный памфлет против церкви, обличая ее бесчеловечный фанатизм (главный инквизитор Торквемада), ее аморальность (папа Александр Борджа), ее равнодушие к подлинным бедам человечества (пустынник Франциск Паоланский). Драма Гюго возмутила клерикально-католические круги и вызвала страшный шум в реакционной печати, которая объявила, что это произведение Гюго является «одним из самых низких поступков в его плодовитой карьере вероотступника». Но старый поэт привык к подобным нападкам: после всего пережитого за его долгую жизнь они уже не могли смутить или сбить его с пути.

В мае 1881 г. Гюго опубликовал поэтический сборник под названием «Четыре вихря духа», куда вошла часть не изданных ранее стихотворений периода изгнания. А в 1883 г. вместе с новой — третьей серией — вышло полное и окончательное издание «Легенды веков». Это были последние книги, появившиеся при жизни поэта.

Популярность писателя, гуманиста и неутомимого воителя к концу его жизни была колоссальна. Он умер в 1885 г., и похороны его, в которых участвовало около двух миллионов человек, превратились в широкую демонстрацию признательности французского народа своему великому поэту, сумевшему воспеть и его гражданские, и интимные чувства: горечь поражения и радость победы, прелести детства и горе отца, потерявшего свое дитя, величие нравственного подвига и подвига революции, так же как и лучезарную мечту о будущем, которое не будет знать угнетателей и отверженных.

Посмертная судьба Гюго и его творческого наследия так же драматична и увлекательна, как и сама его жизнь. И после смерти этот страстный демократ, обличитель Второй империи и защитник коммунаров, продолжал возмущать спокойствие официальных и академических кругов. Однако все атаки против Гюго немедленно вызывали мощную защиту со стороны лучших людей Франции. Наследие Гюго продолжало жить самой интенсивной жизнью.

В конце XIX и начале XX в. о Гюго, как о замечательном художнике слова, высказали свои суждения почти все выдающиеся представители французской и мировой культуры самых разных направлений. Октав Мирбо назвал его «звучной душой Франции», даже «душой XIX века»; Гюисманс заявил, что в XIX в. было много мощных талантов, но «только один гений — Гюго»[85]. Бельгийский поэт Эмиль Верхарн в своих «Впечатлениях» (1885–1886) сказал, что стихи Гюго не только прекрасны, «они величественны»[86]. Эрнест Ренан в «Облетевших листьях» (1892) охарактеризовал Гюго как «циклопа, едва отделившегося от материи, который знает тайны исчезнувшего мира»[87]. Эдмон Ростан в 1902 г. опубликовал в сборнике «Поэтический венец Виктора Гюго», созданном к столетию со дня рождения поота, стихотворение, посвященное знаменитому представлению «Эрнани»[88]; итальянский поэт д’Аннунцио поместил в этом же сборнике патетический «Гимн Виктору Гюго», в котором он говорил: «Все в нем. В его груди — вмещается мир… Он взбирается на гору, он исчезает в облаках, он говорит с орлами и ветрами…»[89] Образ Гюго — «национального героя», чье необъятное творение является «очагом энтузиазма», вдохновил Мориса Барреса в его речи, произнесенной во французском парламенте в марте 1908 г. Столь же восторженные отзывы о Гюго оставили в своих художественных произведениях, дневниках и письмах Жюль Ренар, Марсель Пруст, Поль Валери, Поль Клодель и многие другие прославленные писатели и поэты[90].

В эти же годы началось изучение творческого наследия Гюго учеными — философами, литературоведами, историками, появилось множество книг о Гюго — человеке и писателе, о разных периодах его жизни, о его мировоззрении, эстетике, искусстве слова. Начиная с 1886 г. шла публикация не изданных при жизни произведений поэта (сборники «Все струны лиры», «Мрачные годы», неоконченные поэмы «Бог» и «Конец сатаны» и другие). Было предпринято издание Полного собрания его сочинений с солидным научным аппаратом, которое и по сей день служит главным источником для исследований творчества великого писателя.