Однако в этой позиции самоотречения героев Гюго выявляется и противоречивость романтической концепции автора, придающей иной раз мелодраматическую окраску страницам его романов[73]. Вынужденный жить в лишенном героики буржуазном обществе, героический Жильят не находит достойного применения своим титаническим силам. В романе, утверждающем торжество человеческой воли над силами природы, отчетливо прозвучала мысль, что человеку-титану нечего делать в современном деляческом мире.

После выхода «Тружеников моря» Гюго создает новый роман «Человек, который смеется», опубликованный в 1869 г.

К этому времени у автора складывается план новой — на этот раз политической — трилогии. Он задумал роман об аристократии (этим романом и стал «Человек, который смеется»), затем роман о монархии и роман о революции (это будет «Девяносто третий год»). Второй из задуманных романов не был написан, но, по существу, «Человек, который смеется» вместил в себя разоблачение обоих ненавистных автору социально-политических установлений, против которых выступила в свое время французская революция 1789–1794 гг.: аристократических привилегий и монархической власти.

«Человек, который смеется» — одно из наиболее ярких романтических произведений позднего Гюго, где очень наглядно предстает своеобразие его художественного метода. Романтизм не только не уводит Гюго в сторону от больших социально-политических конфликтов, но, напротив, позволяет выразить их в наиболее резкой и рельефной форме.

Сюжет «Человека, который смеется» отнесен в далекое прошлое. Однако, как мы уже видели и в драматургии, и в «Легенде веков», Гюго заимствует у истории главным образом живописное обрамление для воплощения нравственных и социальных идей о современности. В то же время, стремясь подкрепить вымысел историческими фактами, он постоянно обращался к историческим сочинениям и документам, которые относились к интересующим его эпохам (книги по истории Англии, например, до сего времени хранятся в библиотеке его дома-музея в Отвиль-Хаузе на острове Гернсей).

На этот раз действие романа происходит в Англии XVII в., когда после разгрома английской революции настало время наибольшего блеска и пышности только что восстановленного трона и свирепой расправы победившей монархии над республиканцами. На фоне романтически гипертрофированных картин старой Англии, с ее контрастом крайней нищеты и сказочной роскоши, Гюго разоблачает вопиющие преступления аристократии и королевской власти. Романтическая гипербола, применяемая как к пороку, так и к добродетели, отчетливо звучит и в этом романе, который начинается словами: «В Англии все величественно, даже дурное… Нигде не было феодального строя более блестящего, более жестокого и более живучего, чем в Англии» (10, 5).

Самая внешность героя — Гуинплена — по своей чудовищности превосходит все уродства, которые до сих пор встречались в произведениях Гюго. Кричащий контраст между красотой и безобразием — испытанный прием романтизма. Но в отличие от Квазимодо и Трибуле, которые были обижены самой природой, Гуинплен является жертвой произвола. Его уродство — маска вечного смеха — создана искусственно, «по приказу короля», продавшего его компрачикосам и решившего таким образом избавиться от сына и наследника мятежного лорда. Физически изуродованный ребенок символизирует в этом романе трагедию угнетенного человечества, жестоко искалеченного несправедливым общественным укладом. По словам Гюго, Гуинплен был «чудовищным образчиком уродливого общественного строя», «наглядной жертвой произвола, под игом которого вот уже шесть тысяч лет стонет человеческий род» (10, 605). «Человек искалечен. То, что сделано со мной, сделано со всем человеческим родом: изуродовали его' право, справедливость, истину, разум, мышление так же, как мне изуродовали глаза, ноздри и уши; в сердце ему, так же как и мне, влили отраву горечи и гнева, а на лицо надели маску веселости.

На то, к чему прикоснулся перст божий, легла хищная лапа короля» (10, 586), — говорит о себе Гуинплен.

В этом романе, так же как в «Отверженных», в «Легенде веков», да, в сущности, и в большинстве произведений Гюго второго периода, очень явственно разделение между «миром света» и «миром тьмы», которое соответствует социальному контрасту между власть имущими богачами и обездоленными бедняками. Тьма — это прежде всего королевский двор, аристократия и обслуживающие их алчные и коварные интриганы типа Баркильфедро. Свет — это двое обезображенных детей, Гуинплен и Дея, так же как приютивший и воспитавший их бродяга-философ Урсус; в целом же это народ — обманутый, голодающий, забитый, лишенный всех человеческих прав, адвокатом которого должен выступить Гуинплен.

Сама композиция романа служит художественному отражению этого социального контраста. Почти с первых страниц повествования мы узнаем о неисчислимых богатствах, которыми владеют английские лорды, из подробной описи их доходов, красующейся на стенах нищенского балагана Урсуса. Под ироническим заголовком «Утешение, которым должны довольствоваться те, которые ничего не имеют», старый философ обстоятельно перечислил отделанные мрамором дворцы, поместья, замки и предметы роскоши, составляющие фамильные богатства 172 пэров Англии. И в это же время автор рассказывает о голодном, брошенном на произвол судьбы ребенке, который, бредя в одиночестве сквозь бурю и ночь, сталкивается с другой стороной английской общественной жизни. Первое, что он встречает на своем пути, это труп повешенного, затем нищенку, умершую от холода и голода, и полузамерзшего младенца, напрасно ищущего тепла и пищи у застывшей груди матери. И вот уже двое голодных и заброшенных детей (Гуинплен с крошкой Деей на руках) тщетно ищут пристанища у плотно запертых для них дверей богатых горожан. Таково символическое изображение звериных законов общества в «благословенной» старой Англии, которая так гордится величием и роскошью своих древних аристократических родов.

Мрачной символике этой картины вторит печально ироническая трактовка общественных законов в устах старика Урсуса: «Бродяги подлежат наказанию, тогда как благонамеренные люди, имеющие свои дома, пользуются охраной и покровительством закона: недаром же короли — отцы народа» (10, 169).

Проблема королевской власти, и особенно проблема взаимоотношений монарха с народом, с давних пор волновала Гюго. Обратившись к ней и в этом романе, он вводит в него сатирические портреты английских королей и в резко обличительной форме высказывает о них свое мнение.

Создавая образы конкретных английских монархов — Иакова II, Карла II, королевы Анны, писатель лишает их какого бы то ни было величия, ума и дарования, оспаривая буржуазную историографию, которая наделяет их этими достоинствами. О королеве Анне он, например, говорит, что это была «представительница первобытного типа Евы, еле тронутого резцом времени… В ее тупом мозгу шевелились зародыши чувств и личинки мыслей» (10, 217). «И на долю этого чурбана случайно выпал трон!» — заявляет в заключение этой характеристики Гюго. Не менее уничижительно характеризует автор одну из самых прославленных английских королев: «Юбка этой тиранки забрызгана кровью казненных. Плаха, скрытая под фижмами, — вот что такое царствование Елизаветы» (10, 543). При этом Гюго резко выступает против монархических иллюзий, бытующих в народной среде: «У народов существует идиотская привычка приписывать королям свои собственные подвиги. Они сражаются. Кому достается слава? Королю. Они платят деньги. Кто на эти деньги роскошествует? Король. И народу нравится, что его король так богат… Колосс служит пьедесталом и любуется стоящим на нем пигмеем. Какой великий карапузик! Он взобрался ко мне на спину!» (10, 221).

Вслед за историческими фигурами тупых и жестоких королей Гюго рисует столь же конкретные, но уже вымышленные образы представителей избранного мира богатых и знатных счастливцев — таких, как незаконная дочь короля, развращенная и скучающая герцогиня Джозиана и ее жених, легкомысленный Дэвид Дерри Мойр, которому предстоит унаследовать огромные владения и титул лорда Кленчарли, отнятые у законного наследника — Гуинплена. Вокруг них, в поисках пошлых и жестоких забав «резвятся» молодые лорды — золотая молодежь английской столицы. А у ног всех этих баловней судьбы пресмыкается отвратительное и ядовитое насекомое Баркильфедро, который является в этом романе самым законченным воплощением зла.