Действительно, непомерно преувеличивая роль захватившего престол авантюриста, Гюго не замечает, что та самая буржуазная реакция, которая разгромила в дни июньского восстания парижский пролетариат, сделала все возможное для превращения республики в военную диктатуру и, как говорит Маркс, «достаточно было одного укола штыком, чтобы пузырь лопнул и чудовище предстало взорам»[42].

Примечательно, однако, что ненависть к Луи Бонапарту сочетается у автора «Наполеона Малого» с упорной верой в то, что насильственный режим должен пасть и уступить место разумному и свободному содружеству людей. Уже здесь великий мечтатель пытается наметить контуры будущей республики, как она рисуется ему сквозь «мрак диктатуры». Он мечтает о «суверенной коммуне», о всеобщем избирательном праве, о выборных судьях, об уничтожении войны. «Будем верить… не позволим себе пасть духом. Отчаяться — все равно что бежать с поля боя, — говорит он, призывая людей обратить взор в будущее. — …Будущее! Кто знает, какие бури нас ожидают, но мы видим далекую сияющую гавань. Будущее… — это республика для всех, будущее… — это мир со всеми» (5, 208).

В своем памфлете, брошенном в качестве первой «бомбы» против узурпатора, Гюго применяет все возможные сатирические приемы: шарж, иронию, пародию и т. д., тесно связанные с пафосом возмущения. Изданная в Брюсселе книга Гюго по существу открыла собою подпольную литературу сопротивления. Она ввозилась во Францию в тетрадках, напечатанных на тонкой бумаге, в чемоданах с двойным дном, и вызывала там бурный восторг. Бонапартистская полиция старалась не допустить ее распространения. «Говорят, моя книжечка просачивается во Францию и капля за каплей бьет по Бонапарту… Этот болван велел выстроить целый лес штыков, чтобы помешать высадиться на берег одной книге»[43], — насмешливо писал Гюго.

Однако и бельгийское правительство, признавшее Бонапарта, косо смотрело на деятельность поэта-изгнанника, который мог поссорить его с могущественным французским соседом. 1 августа 1852 г., за несколько дней до публикации «Наполеона Малого», Гюго отправляется со всей семьей на английский остров Джерси, куда вскоре приезжает и его подруга — Жюльетта Друэ. Здесь за восемь месяцев он создает поэтический сборник «Возмездие», который уже в ноябре 1852 г. обещает послать Своему издателю Этцелю, как «естественное и необходимое дополнение к «Наполеону Малому». «Наполеон Малый», написанный в прозе, выполнил лишь половину задачи, — пишет Гюго в марте 1853 г. — Негодяй поджарен только с одной стороны, я переверну его на жаровне»[44].

«Возмездие» принадлежит к величайшим поэтическим шедеврам, вышедшим из-под пера Гюго. После тринадцати лет молчания Гюго возродился как могучий и пламенный поэт, включивший в сферу поэзии свои общественно-политические страсти и убеждения.

Громовое слово «Возмездия» сознательно направлено на то, чтобы «нарушить тишину ночи», чтобы «карать», чтобы «будить». Для этого даже александрийский стих, по природе своей плавный, торжественный и величавый, решительно ломается и преобразуется автором «Возмездия», который насыщает свою речь каскадом уничижительных сатирических образов, повелительных глагольных форм, отрывистых восклицаний, проклятий и призывов («Non, veillez!.. Ecoutez, Ecoutez! Debout! Pr*tez l’оreille!» — восклицает поэт в поэме «Караван», июнь 1853 г.[45]).

Гневный протест, бушующий в душе поэта, по-новому окрашивает его отношение к искусству, к людям, к событиям, даже к природе, столь нежно любимой и выражавшей настроения мира и покоя в прежних поэтических сборниках Гюго. Теперь поэт не может найти успокоения в созерцании природы. В стихотворении «В июне съездил я в Брюссель» (май 1853 г.) он рассказывает, как, услышав весть о новом злодеянии новоявленного императора, он по старой привычке отправляется в мирные поля, но теперь воздух, зелень, цветы и небеса только раздражают его своей безмятежностью. Он не может думать ни о чем ином, кроме ужасного мира, в котором живет чудовище Бонапарт. Даже луна кажется ему кровавой соучастницей преступления, и в небесах, покрытых трауром, ему чудится отрубленная голова казненного. В поэме «Nox» (ноябрь 1852 г.) он готов обвинить даже море в соучастии в преступлении Бонапарта, ибо на его волнах плывут черные корабли, «подобные большим гробам», в них увозят на каторгу французских республиканцев. В стихотворении «Я знаю: будут лгать» (ноябрь 1852 г.) Гюго заявляет, что он, поэт, больше уже не певец природы, не мечтатель; он берет на себя иную задачу — задачу отмщения за несчастья родины. «…Пока вы будете покрывать бандитов вашим покровом — я не посмотрю на вас, лазурные небеса, звезды и солнце!» — решительно заявляет поэт, обращаясь ко всей вселенной.

Как раз в то время, когда после поражения революции 1848 г. во французской поэзии начинается откровенное отступление от гражданских идеалов, когда поэты парнасской школы декларируют принципы объективизма, бесстрастия и «чистой» формы, в обстановке нарастающего пессимизма и первых предвестников декадентского искусства, изгнанник Гюго в своем «Возмездии» противопоставляет холодному бесстрастию парнасцев непримиримую страстность и убежденность художника, властно вмешивающегося в жизнь.

Уже в первой поэме «Nox», как в прелюдии, звучат главные мотивы «Возмездия»: государственный переворот Луи Бонапарта получает яркое художественное воплощение в сатирических образах «домашнего вора», выходящего в полночь из своей трущобы, или кровавого «бандита», крадущегося с ножом за пазухой к доверчивой республике, пока она спит, положив под голову его присягу вместо подушки… В то же время здесь во весь рост встает образ «побежденного, но не сломленнного» поэта-изгнанника. Противопоставление этих двух образов — бандита, нагло воссевшего на французском троне, и поэта-изгнанника, взывающего к возмездию на своих пустынных скалах, — проходит через весь сборник. Отсюда не только идейное, но и стилистическое, и лексическое двоемирие «Возмездия».

Образу поэта сопутствует возвышенная лирическая стихия, включающая зрительные и звуковые образы моря, бьющего о скалы, и голоса, подобного гулу волн.

Так говорит поэт в лирическом стихотворении «О, родина!» (август 1853 г.), которое он помещает в начале первой книги.

Этим возвышенным поэтическим образам противостоит в «Возмездии» намеренно огрубленная лексика, выражающая характер и «деяния» императорской клики. Ярость обличения, в котором Гюго видит отныне гражданскую миссию поэта, подсказывает ему самые энергичные выражения и бранные клички (assassins, pillards, intrigants, fourbs, cr*tins, bandits f*roces, etc.) — и все они кажутся ему еще недостаточно сильными, чтобы заклеймить узурпатора Бонапарта и его приспешников. Таким каскадом презрительных слов начинается поэма «Веселая жизнь» («Прекрасно! Жулики, интриганы, кретины, мздоимцы, узурпаторы! Спешите к радостям. Бегите занимать места!»), построенная на резком контрасте между роскошью, в которой купаются новоявленные правители Франции, и нищетой, в которой живет ее народ («Однажды я спустился в подвалы Лилля. Я видел мрачный ад…»). Концовка поэмы наглядно сталкивает обе словесные стихии, говоря о «палачах», «шутах», «не имеющих сердца», которые убеждены в том, что дело поэта «парить под небесами» («Поэт! Он в облаках!». — «Но там есть также гром!» — сурово отвечает им автор).