— Чудо из чудес! — согласилась Поля, и внимательно осмотрела площадку. — Бабушка! Островок.

Это и впрямь был островок. В две Полиных ладони. Через бетон и асфальт здесь пробились травинки. Преудивительные. Они были высотою в треть карандаша, с сиреневыми жгутиками на вершинках.

— Как пальмы!

— Это спорыш. Трава — сильная, лекарственная.

Поля головой даже покачала.

— Бабушка, а ведь ты правду сказала про чудеса-то.

— Да конечно, правду!

Они перешли площадку, а дальше — тропой среди высоких кустов, похожих на тую. У туи лапки, как ладошки, а эта кудрявая, лохматая. Поля вчера проходила здесь мимо, а теперь остановилась. Хвоя у лохматой туи тёмная, весь куст до вершины осыпан крошечными шариками бирюзы. Каждый куст, словно звёздное небо.

— Это вита, — сказала бабушка. — Вита значит жизнь.

Поля шла призадумавшись и вдруг подпрыгнула:

— Бабушка, я чуть на чудо не наступила.

Тропинку переходил большой фиолетовый, очень, очень красивый жук.

— Жужелица — красавица наша крымская, — сказала бабушка. — Они после дождя любят по дорожкам гулять.

Поля наклонилась над жужелицей.

— Не трогай! — быстро сказала бабушка. — Обидчиков жужелицы обдают струйкой яда. Яд не страшный, но за глаза тронешь — наплачешься.

Они подождали, пока жужелица уйдёт в траву, и тут Поля сказала:

— Пошли, бабушка, завтракать. Я уже столько сил на чудеса потратила, а им конца нет.

— Я же говорила тебе! Завтракать, конечно, пора, но давай ещё немножко погуляем.

Они вышли на зелёный пустырь. Весь он был в синих цветах.

— Я знаю, это цикорий, — сказала Поля. — И я согласна: цикорий — чудо.

— Ещё какое чудо! — улыбнулась бабушка. — А запах чувствуешь? Донник.

Совсем уже близко покойно светилось озеро Мойнаки.

— Вода как зеркало! — удивилась Поля. — Всегда волны, всегда вода зелёная, а теперь как зеркало.

И тут сверху им крикнули птицы громко, радостно. Птицы летели высоко, вытянув шеи и лапки.

— Здравствуйте, наши дружочки! — бабушка помахала птицам рукой. — Это кулики. Обедать полетели.

— Ну вот, — сказала Поля, — а мы ещё даже не завтракали.

Из степи дул сильный ветер, и они пошли к морю не берегом лимана, а тропинками. Сначала через рощу серебристого лоха.

Это был сказочный лес. Шершавые стволы деревьев, в древней, может, тысячелетней коре, изгибались так и сяк, будто ветер здесь дует сразу во все стороны. Иные деревья стлались над самою землёй и только потом поднимались вверх, распуская серебристую крону. Листья, как рыбки, плавали в синем небе.

— Бабушка! — взмолилась Поля. — Мы здесь должны побыть. Хоть немножечко.

— Хорошо, — сказала Евфросинья Каленниковна. — Ты побудь в рощице, а я пойду вон к тем деревцам на пригорке.

«Какая бабушка догадливая!» — Поля отошла за молодой куст серебристого лоха и затаилась.

Вот она где, древняя Керкинитида. На всех трамваях написано — «Евпатории 2500 лет».

Поля знала: город древних греков назывался Керкинитида.

И никуда-то она не исчезла. Здесь она, в серебристой роще.

Поля затаила дыхание, слушая шорохи листьев.

— Эх! Наверное, по-древнегречески говорят. Вот какой нужно язык выучить. Тогда ведь весь древний мир будет тебе другом.

Поля погладила ствол деревца.

На ветке, как золотинки, желтели крошечные цветы. Серебристый лох — самое сладкое дерево Евпатории. Самое замечательное. Оно может вырасти в совершенно безводной степи, дать тень травам. И, значит, травы будут по утрам в росе, не засохнут. И, значит, прилетят пчёлы, притопают ежи, может, и зайцы припрыгают. А уж птицам совсем красота — гнёзда совьют.

— До встречи! — сказала Поля своему деревцу, побежала к бабушке, но тотчас вернулась: — Вот тебе на дружбу.

Выплела из косы ленту и повязала на ветку. Пришлось и другую ленту выплести.

Бабушка, завидев Полю, сделала ей знак: замри. Поля замерла. Бабушка показала на высохшую вершину деревца.

Птица.

И тут Поля ахнула бы, да нельзя. Птица была бархатно-голубая, как какой-нибудь царский граф. Это на груди. А спинка — золотистая. Наверное, даже золотисто-серебряная.

Поля смотрела, смотрела. Бабушка поднялась с земли, собираясь отступить за куст, но птица тотчас взлетела и помчалась к другой куще деревьев.

— Ещё одно чудо? — Поля даже ладони прижала к груди.

— Зимородок, — бабушка улыбалась, качала головой. — По мне так это самая красивая из наших птиц.

— А я с деревом подружилась! — выдала свою тайну Поля. — И, наверное, с Керкинитидой.

— Нет, я больше не могу смотреть на такое безобразие! — Бабушка, подняла с тропинки донышко разбитой бутылки. — На всю жизнь можно калекой стать. Посмотри, какие жуткие края.

Поля увидала в траве горлышко. Подняла. Но куда положить? Под куст? Там тоже можно порезаться.

Бабушка сняла тапочки и собрала в них осколки.

Они шли на море, вдоль лимана, и такая теплая, такая ласковая для босых ног дорожка сияла стекляшками. Поля раньше даже внимания не обращала, по какой земле она ходит, а теперь ужаснулась.

— Бабушка! Сюда выбросили целый стекольный завод.

— Курорт! Самое место для свалки.

Они выкупались в море, и на обратном пути Поля принялась подбирать стекляшки в свои тапочки.

— Ох, внученька! — сказала бабушка. — Разве мы с тобой уберём за всеми-то дураками!

Но тоже принялась подбирать стекляшки.

Они ходили на море два раза в день. Утром море похолоднее, зато чистое. Каждую песчинку можно на дне рассмотреть. А вечером они ходили купаться ради закатов.

— Столько дней смотрим, — сказала Поля бабушке, — а ни одного заката, чтоб как вчерашний.

— Ни одного, как прошлогодний… Ни одного одинакового за всю мою жизнь.

— Закаты — ещё одно чудо! — обрадовалась Поля.

Они принялись собирать россыпь крошечных стекляшек. И возле них остановились мама и дочка.

— Что вы ищите?

— Стекло собираем! — сказала Поля, глядя на девочку с надеждой: может, она тоже станет подбирать опасные для ног блески. Но девочка дернула маму за руку:

— Пошли!

И они пошли, ни разу не нагнувшись.

Тут к бабушке и к Поле подошла чужая бабушка со своим родным внуком.

— Чего вы нашли? — спросила чужая бабушка.

— Стекляшки.

— А зачем собираете?

— Да чтобы ни мы, ни вы ног не порезали.

Мальчишка поднял стекляшку, размахнулся и кинул в воду.

— Сам пойдёшь в лиман и распорешь себе пятку! — рассердилась Поля.

— Пошли, внучок! — чужая бабушка потянула своё сокровище к морю. — Пошли! Пошли! Тут какие-то блаженные.

— А кто они, блаженные? — спросила Поля.

— Дурачки, но угодные Богу люди.

— Мы — не дурачки! — не согласилась Поля. — Мы с тобой чудилы.

Собранное стекло из тапочек они высыпали на бетонную плиту недостроенного здания. И когда Поле пришло время уезжать, на плите выросла стеклянная горка, а на тропе — ни единого блеска.

Кто-то шептал ласково и немножко печально. Поля чувствовала: она и во сне сдвигает брови, но не может, не может расслышать, что же ей говорят. Открыла глаза — светло, да серо. Дождь. Дождь шепчет.

«Ну, вот! — огорчилась Поля. — Сегодня не пойдём на море».

Проснулась: небо синее-синее, будто его скатертью застелили. Выбежала во двор — ни единого облачка, а на земле, выставив рожки, — улитки. Все из домиков своих выбрались, блаженствуют. Поля скорей домой.

— Бабушка! Идём на море. Дождик вылился до последней капли.

— Сначала позавтракаем.

Они завтракали совсем недолго. Съели овсяную кашу, творог со сметаной, выпили по чашке кофейку.

— Ну, вот! Ну, вот! — У Поли даже слёзы на глаза навернулись. — Просидели дома.

Небо снова в облаках. Облака чёрные, улица потемнела.