Покупали всего понемногу, но и у мамы руки были теперь заняты, и у Поли.

Вышли к памятнику. Молодая женщина. Длинная полоса цветов, обложенная мрамором.

— Красная горка! — сказала мама.

— Какие красивые цветы.

— Это могила. Здесь немцы расстреляли двенадцать тысяч человек. Моряков десанта, коммунистов и евреев. Даже детей.

Они возвращались домой молча.

— Знаешь, мама! А это все-таки хорошо, что рядом с Красной горкой базар и столько людей.

— Жизнь! — согласилась мама.

В самые жаркие дни козлобородник пустил по ветру свой лохматый пух. Даже море засорил.

Поля на пляже устроилась очень хитро. Сама на тёплом песке, а пятки у воды. Волна прибежит, пятки пощекочет и назад, к своим крабикам, к морским конькам, к устрицам в корявых домиках.

Пушинки козлобородника летели то стайками, то поодиночке. И вдруг Поля увидела, как в погоню за весёлыми парашютистами устремилась, треща огненными крылышками, саранча.

— Ах ты, глупая! — испугалась за саранчу Поля, вскочила и вбежала в море.

Вот и саранча. Лежит на боку. Лапками шевелит.

Подставила ей палец. Вползла. Сидит, уцепилась.

Разглядывай её, переворачивай.

Отнесла Поля саранчу на берег. Положила на полотенце:

— Обсыхай.

Сама купаться побежала. Смотрит — ещё саранча. С ноготок.

Подвела ладошку, выловила, а у маленькой саранчи ума — ну никакого. Щёлк — и опять в море. Спасайте!

Поля торопиться не стала. Окунулась. Нырнула разочек. На крабов посмотрела, поискала морских коньков, а на остальные чудеса воздуху не хватило.

Вынырнула. Нашла глупую маленькую саранчу, исхитрилась, вынесла на берег.

— Поля, что ты такая озабоченная? — удивилась мама.

— Будешь озабоченной, — Поля даже вздохнула. — Я ведь две жизни спасла.

Встала Поля вместе с солнышком, чтоб в розовое, в утреннее море окунуться. Дорога прежняя, а мир другой. Лужайки синие, от цикория. Лужайки белые, от вьюнков. В небе стрекозы крылышками трещат.

Выкупалась Поля в розовом, в утреннем море. Щечки трогает — подрумянились ли? А мама говорит:

— Ой, какая ты у нас! Цветочек! Вот что значит быть ранней птахой.

Сделала Поля зарядку, набрала красивых камешков, ещё раз покупалась на дорожку, и пошли они с мамой домой.

Лужайки те же самые, а какие-то не такие.

— Мама! А где же белое, где синее?!

— У цикория и вьюнков цветы нежные, горячих лучей не любят. Прячут своё диво.

— Мама! Это сколько же чудес я, бедная, проспала! — ужаснулась Поля.

— У тебя всё впереди! Подрастёшь, и все чудеса твои.

— Ох, — сказала Поля. — Не утешай. Уж очень я спать горазда. Спасибо, хоть вьюночки-граммофончики показались да цикорий, чудо синее.

Сначала Поля не сообразила, что это бабочки. Она приняла их за вьюнки, закрывшиеся на ночь. Но одна неспокойная бабочка поднялась и стала летать от цветка к цветку. Эти «вьюнки» оказались бабочками. Бабочки пробуждались, раскрывали крылья, иные от удивления вспархивали. Видно, новость была важная.

Весь вечер Поля ходила загадочная. Ведь у неё теперь своё чудо.

Вскочила спозаранок, прибежала на лужайку. А там настоящие белые вьюнки, а над ними летала только одна бабочка. Белая-белая! Пастушок.

Призадумалась Поля. Может, вьюнки из бабочек нарождаются? Ну, пусть не все, а самые-самые необыкновенные.

Рано утром, когда даже открытые глаза спят, когда ноги идут, а земли не чуют, Поля, держась за мамину руку, добрела-таки до автобусной станции. И они поехали по степям, по горам в город Ялту.

В автобусе Поля села возле окошка — смотреть, но когда открыла глаза, ничего не поняла.

— Ма-а-ма!

Зелёные горы низвергались с небес к зелёным долинам, и ниже долин — ужас! ужас! — небо у подножия гор.

— Ма-ма! Небо под нами!

Мама засмеялась:

— Это море!

Когда они наконец приехали в Ялту, Поля сказала:

— Ты посмотри, мама, откуда мы сюда свалились.

В Ялте и вправду пахло, как в яме. Сладко — магнолиями, жирно — пирожками. И ещё многим: дымом шашлыков, выхлопными газами машин, солнцем, морем, кустами самшита и даже человеческим загаром.

Дальше они поехали на такси. И приехали к Анатолию Анатольевичу.

— Люблю точных людей! — порадовался гостям Анатолий Анатольевич.

Это был обыкновенный человек. Не старец с бородой Черномора, не маг со сверкающими глазами. Совершенно обыкновенный человек.

Они снова сели в машину. Ехали сначала по городу, вверх, вниз, зигзагом, зигзагом и долго среди кудрявой зелени южных лесов. Приехали в деревеньку с нормальными домами. У одного такого дома остановились. Забор как забор. Акации вдоль забора.

Анатолий Анатольевич сразу провёл гостей в огород. На огороде посажено было что-то рядами. Пригляделись, а растения сидят не в земле — в очень мелких плошках.

— Вот моя коллекция! — повёл рукою по посадкам Анатолий Анатольевич.

— И всё это — бонсаи?! — изумилась мама.

— Бонсаи, — спокойным голосом сказал обыкновенный Анатолий Анатольевич.

Поля не знала, что это такое — бонсаи.

Лес. Перед нею расстилался лес для мальчика-с-пальчика, для девочки Дюймовочки. Сосна крону возносит так же гордо, как настоящая, а сама с бутылку. Рядом дуб. Могучий, сказочный, но Поле даже до коленки не достанет.

— Этой сосне около двухсот лет, — пояснил Анатолий Анатольевич. — Дубу — могу точно сказать — сто сорок семь. Это — кедр атласский, голубые ели, их у меня с десяток, далее роща грабов.

Поля посмотрела на хозяина сказочного леса и все поняла. Это он для отвода глаз — обыкновенный. На самом-то деле — настоящий Черномор.

Ей очень хотелось лечь на землю и смотреть на деревца: на грабы, на берёзки, на ясени и клёны…

А у Анатолия Анатольевича и сад был: персики, миндаль, вишня, яблони, груши, маслины.

— Бонсаи! — говорила мама странное слово. Поля попробовала слово на язык и повторила: — Бонсаи.

Они увозили с собой крымскую золото-красную сосну, с большими иголками на крошечных ветках, столетний самшит и ещё мамонтово дерево.

— Сосна папе для глаз, самшит для обоняния, — сказала мама, — а секвойя всему нашему роду на века.

Мамонтово дерево было с книгу. На самом-то деле мамонтово дерево, или секвойя, достигает стометровой высоты и живёт тысячи лет.

Снова ехали на такси, потом на автобусе. Но сны Полю уже не смаривали. На коленях она держала маленькое дерево с душою великана. Мама рассказала о бонсаи. Крошечные деревца первыми научились выращивать в Китае, но для японцев бонсаи стали дороже родного человека. Маленькие деревья живут в японских семьях по пятьсот лет и больше, переходят от поколения к поколению.

У Поли даже сердце забилось. Если мамонтово дерево живёт три тысячи лет, значит, деревце увидят её пра-пра-пра… Это ведь, наверное, раз сто надо написать «пра-пра», а потом уж — «внуки».

— Мамочка! — Поля припала головой к маминому плечу и немножко поплакала.

Она очень любила маму, ей очень нравилось мамонтово дерево, но она впервые в своей жизни подумала о своих правнуках.

— Мама, ты уже завтра будешь в белом, как сахар, городе Касабланке! Мама, ты подумай только — на океане! На Атлантическом океане, на лайнере папы! — Поля говорила, говорила, а сама уже спала.

И пробудилась. В окошко смотрела луна. Но какая!

Перед сном Поля ходила с мамой на море смотреть на лунную дорожку, на полную, на счастливую от света луну.

— Да как же так?! — Поля выбралась из постели и прошлёпала босыми ногами к открытому окну. Половина луны — исчезла. Поля закрыла лицо ладонями.