— Но это же точно! — сказала она себе. — Луна была полная! Кто-то отхватил половину.

Прищурила, глаза, как сыщик. Смотрела на луну сначала одним глазом, потом другим и наконец обоими, не жмурясь. А луны ещё убыло.

Маме вставать очень рано, ей на самолёт. Поля на цыпочках подкралась в бабушкину комнату.

— Проснись! Пожалуйста, проснись!

Бабушка открыла глаза:

— Поленька, что такое?

— Луну съели.

Бабушка так и села.

— Наверное, сон тебе приснился, — они подошли к окну, а от луны — тоненький серп. — Так это же затмение! Молодец, что маму не стала будить.

— Бывают солнечные затмения! — не согласилась Поля.

— И лунные тоже. Смотри внимательнее! — Бабушка обняла свою полуночницу, — видишь, Луна уже прибывает, а тень на Луне — от Земли.

— Ну и слава Богу! — сказала Поля. — А я думала — Луну съели.

— Хорошо, что не испугалась.

— Бабушка! Да у меня папа — капитан!

С мамой Поля ходила на базар три раза. Теперь они пошли на базар с бабушкой. Сначала по улице через сквер, где плакучие ивы, через дорогу с «зеброй», двором лежачего небоскрёба — так называют очень длинный дом. И тут Поля сказала «ах!» и замерла.

— Бабушка! Ну, куда же ты?!

Посреди двора росло несколько невысоких деревьев. Наверное, молодых. Три раза Поля мимо них проходила не задерживаясь. Она, конечно, приметила: у деревьев большие листья и какие-то прошлогодние висюльки, длинные, как шпаги.

И вот все деревца — как невесты у церкви, перед венчанием. Цветы от подола до вершины. Каждый цветок, как ёлочка, только вместо иголок белые колокольчики. Чашечки раскрыты широко, так глаза от удивления раскрываются. В чашечках сиреневое, ярко-оранжевое, а воздух — мёд.

— Бабушка, что это?

— Катальпы.

— Что?! Что?!

— Катальпа. Растение заморское, но в нашей Евпатории прижилось. В Евпатории все деревья привозные.

— Все, все деревья привозные? — Поля не поверила бабушке. — Здесь что же, ничего не было?

— У нас ракушечник, каменная степь. Нашего — колючки, чабрец, полынь. — Бабушка показала на серебристое корявое и, должно быть, очень древнее дерево. — И это наше — серебристый лох. Тамариск ещё.

— Бабушка, как, как называется?

— Катальпа.

Поля коснулась пальцами цветов, потом дала бабушке руку, и они пошли дальше. Перед воротами базара Поля остановилась.

— Бабушка, а ведь твои катальпы — теперь и мои подружки. Мы же теперь знакомые.

Вышла Поля из дома, чувствует, кто-то ей шею щекочет. Обернулась, никого.

Побежала на площадку, где гигантские шаги. Скок, скок, скок — будто в сапогах семимильных. Платье вьётся, но не так, как всегда, а будто кто-то его за краешек подола ухватил и тянет. У Поли косы девчонкам на зависть, тяжелые, но тоже летят, чёлка надо лбом — вихрем.

После завтрака бабушка с внучкой на море отправились.

— Пораньше нам надо вставать, — сказала бабушка. — Солнце-то какое жгучее. Наше южное солнце любит ранних людей. Кто рано встаёт, тому — свет, привет и ласка.

Жара пуще, пуще, будто земля — сковорода на огне.

Вдруг ветерок — в лицо дует, в грудь. Полегче стало идти. Ну, а тут море. Кинулась Поля к воде — опять её щекочут, за ушком. Девочка затаилась да как обернётся — никого!

Идут Поля с бабушкой с моря. Самый зной — солнце в зените, а ветер вот он. В лицо дует, в грудь, жар отгоняет.

— Бабушка! — удивилась Поля. — Ветер в нашу пользу переменился.

Обед бабушка подала на террасу.

Ест Поля борщ. Бабушкин борщ объеденье. А после моря без добавки голода не утолить.

Съела Поля первую тарелку, отпыхивается. И чувствует, щекочут ей шею тихохонько, тихохонько, будто соломинкой.

«Раз, — сказала Поля про себя, — два…»

А три говорить не стала, обернулась.

Никого. Засмеялась.

— Знаю! Знаю, кто ты!

Видит — у бабушки глаза большие.

— С кем ты разговариваешь?

— С моим другом.

— А! — сказала бабушка, будто ничего не случилось, но когда кончили обедать, головку внучке поцеловала, лоб ей потрогала. — Нет, надо нам пораньше на море ходить. Никак ты у меня перегрелась.

Поля взяла бабушку за руку, привела в ванную, дверь закрыла, а глазки смеются, сияет.

— Бабушка! Мой друг — ветер! Он за мной всюду ходит и шею мне щекочет, и за ушком. Он добрый и немножко шалун. За платье меня дёргал.

— Небось, твой ровесник. Мальчишка.

— И я так думаю! — радостно согласилась Поля, да тут же и взгрустнула. Друг-то хороший, очень хороший — вот только невидимый.

Ложась спать, Поля спросила:

— Бабушка, у нас дома зимой на голой ветке выросли листья. Это было чудо. И катальпа — чудо. У меня теперь два чуда. А сколько чудес у тебя?

— Поленька! — бабушка даже засмеялась. — У меня чудес как звёзд на небе, как песчинок в море.

— Бабушка! — обиделась внучка. — Я серьёзно спрашиваю.

— Утро три вечера мудренее. Поскорее засыпай, а завтра мы пойдём по чудеса, как по ягоды.

Поля удивилась и повернулась на бочок: пусть завтра наступит поскорее.

Разбудил Полю птичий визг. Так девчонки визжат, когда в море вбегают.

Вышла на балкон. Ласточки. Между домами тесно. Дорога да крошечный садик, а ласточки мчатся по кругу. Такая карусель — голова смотреть на них кружится. Ужас! Летит прямо на стену. Но над балконом, над Полиной головой — разворот, замирают на мгновение — и Поля видит, как ласточки раскрывают, будто веер, хвостовое оперенье. Веер чёрный, с белым кружевом по краю. И уж такой! Уж такой — ни единого перышка или даже пушинки растрепанной. Совершенство!

— Чудо наши летуньи? — спросила бабушка.

— Чудо! — согласилась Поля.

Они выпили чаю, без хлеба, без сахара, бабушка надела старую-старую, но уж такую красивую соломенную шляпу, а Поле белую шапочку с козырьком.

Басом гулькали горлицы.

— Как кукушки, — сказала Поля.

Прошли по тенистой улице под деревьями. Пересекли дорогу, трамвайные пути и дальше — пустырём, широкой тропою отдыхающих. Смотреть здесь было не на что, но бабушка остановилась и сказала:

— Вот оно, степное чудо наше!

Поля вертела головой — какое чудо, где?

Бабушка показала на полянку серебристой травы.

— Полынь, — сказала Поля.

— Полынь, — согласилась бабушка. — Чувствуешь?

Пахло полынью. Бабушка сорвала верхушку, потерла между ладонями. Ладони пахли — степью. Сладко, горько, солнцем, а в груди становилось прохладно.

— На обратном пути нарвём немножко. Когда полынь в подушке, спится, как в степи. — Поля наклонилась и погладила полынь ладонью. — В старину полынь пили для аппетиту, — сказала бабушка. — Для памяти, для разума. От чумы полынью оборонялись. Засыпят полынью пол, по стенам веников навешают.

Они пошли дальше, а Поля чувствовала: платье у неё полынью пахнет, и волосы, и на губах полынь.

— Согласна, — сказала Поля. — Полынь — чудо.

И тут они подошли к туям вдоль асфальтированной дорожки.

— Бабушка! Не наступи!

Асфальт был покрыт серебряными, алмазно сияющими узорами.

— Ишь как после дождичка наследили! — улыбнулась бабушка.

— Это следы? Чьи?

Бабушка, показала на ствол туи.

— Вот она, художница наша. Улитка.

— Простая улитка, и такое чудо! — изумилась Поля.

— Не простая, а виноградная.

За туями асфальтированная площадка: здесь ребята из дома технического творчества ездили на картингах.

Поле хотелось поскорее перебежать эту ужасную пустыню. Да так и замерла. Разорвав бетонную плиту, разворотив асфальт, рос крошечный, с Полин палец, цикорий. Рос и цвёл.

— Вот чудо-то! — сказала бабушка. — Землю бетоном убили, а цветок и скажи: жить хочу! И вот он! Солнцу радуется и нас с тобой радует.