И папа купил икону Пресвятой Богородицы.

Всё-таки очень непросто быть человеком. Надо же думать о всём мире, о всех людях… И вообще! О звёздах тоже ведь нужно думать: звёзды рождаются, звёзды гаснут. Нужно думать о китах, о слонах, о мышах, о деревьях, о травах. Если ты просто человек, то можно всему, что есть на белом свете, радоваться, печалиться. Но если ты православный человек — совсем другое дело. Ты всему защитник. Всему! А всё — даже мыслью не охватить, но есть молитва. Можно помолиться о всех живущих. И о всех ушедших из жизни. О людях, которые воевали за нашу землю и были убиты.

И Поля молится.

— Господи, помилуй павших в Великую Отечественную войну. Господи, помилуй всех воинов, спасавших Русь от хана Батыя, от страшных хазар.

Вдруг Полю осеняет помолиться о новорожденных. О таких беспомощных, о таких преудивительных крошках. Они ведь ничего еще не умеют. Кричат: «увя!» — и молочко сосут.

Поля кланяется, касается лбом пола и просит Господа и Богородицу:

— Пусть все младенцы будут живы и здоровы.

И просит за всех, кто в пути. Папа у неё всегда в пути. Корабль его плывёт, плывёт. Поля смотрит на золотые Лики Младенца Христа, Его Матери и читает молитву:

— Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою; благословенна Ты в женах и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших.

В молитвах слова все удивительные, немножко непонятные, но в них Великая Святая Тайна.

— Господи Иисусе Христе, Пресвятая Богородица! — просит Поля. — Пусть будет много доброго на земле. По телевидению у нас говорят об ужасном, о бедах! Сделайте так, чтоб жить было не страшно. Пусть люди радуются, что живут. Господи Боже! Богородица! Помогите мальчикам и девочкам, у которых нет папы и мамы. Пусть не будет плохих пап, пусть не будет плохих мам.

Ей хочется заплакать, и она поскорее забирается в постель, но ей страшно: в России и во всём мире тысячи бед, а ей самой жить очень и очень хорошо.

Она становится на колени в постели, смотрит на икону и крестится:

— Спасибо, Богородица! Я знаю, Ты меня любишь, но пусть всем будет хорошо.

Поля ложится, закрывает глаза, а сон уже вот он, крепкий-крепкий, до утра.

Поля открыла глаза: день рождения! Девять лет!

Потрогала себя: она, но уже не вчерашняя, восьмилетняя.

И ахнула: забыла будильник завести.

Выскочила из постели — подарки! На столе ваза с цветами. На спинке стула новое платье: летнее. Ромашки, колокольчики, вьюнки. Не платье — цветущий луг. Это, конечно, мама подарила. А где же подарок с загадом?

На столе нет. На полках с книгами нет. Поля осмотрела комнату — всё прежнее. И увидела.

Возле её подушки, у стены — ларец. Поля, затая дыхание, подошла к постели. Ларец был тёмно-красного дерева, резной. Грозди винограда, диковинные листья.

В середине ключ.

Поля поставила ларец на стол. Тяжёлый! Набралась храбрости, повернула ключ — крышка откинулась, на крышке зеркало: Поля увидела в нём девочку, глаза серьёзные, насторожённые. Заглянула в ларец: на шёлковом, с арабскими письменами платке бусы: розовые сияющие камешки.

В комнату вошла мама.

— С днём рождения, Поля! Какие красивые камни. Я ведь тоже терпела, не открывала ларец.

Мама надела бусы на Полю. Тотчас девочка в зеркале стала розовая от радости и удовольствия.

— А загад? — спросила Поля.

Мама подняла шелковый платок. Ларец был полон монетами. Нет, не золотыми.

Это были монеты множества стран.

— Коллекция! — сказала Поля. — Папа подарил мне коллекцию.

— Коллекция сама собой, а загад — другое.

Поля брала монетки, рассматривала.

— Какой же папин загад?

Мама смотрела тоже монетки и пожимала плечами:

— Что-то уж очень хитро.

— Мама, совсем не хитро! — Поля ударила в ладоши, перекрутилась на одной ножке. — Папа подарил мне земной шар! Все страны, где он был сам!

— Ничего себе! — сказала мама. — Да ты у нас — царица Савская!

— Кто это?!

— Царица древней Абиссинии. Она самого царя Соломона затмила мудростью.

— Тут нет мудрости! — не согласилась Поля. — Тут — сказка. Бросил монетку в специальный аппарат — дверь отворяется, и ты в Индии, или в Китае, или в Касабланке, где Магриб. Щёлк — и чудо! Щёлк — и ты уже у чукчей.

— Щёлк! — сказала мама, показывая билеты на поезд. — И мы — в Крыму.

На море Поля ехала к себе на родину — она ведь в Крыму родилась, но в другую страну. Люди там все наши, там бабушка, прабабушка, а страна другая.

— Одни птицы не ведают границ, — сказала тётя, которая занимала нижнее место номер 23.

Поле нравилось своё, 22-е, верхнее. На верхней полке как в собственном царстве. И слышишь, о чём говорят, и все тайны с тобой.

— Как знать, — сказала мама о птицах. — Птицы возвращаются на свои старые гнёзда. Их дом — где родились. За море их зима гонит. Там они, наверное, как беженцы живут.

Поля забеспокоилась: земля, куда они едут, чужая, а море?

— Море — оно чьё?

— Море общее, — сказала тётя. — Общечеловеческое.

— Значит, немножко наше? — обрадовалась Поля. — Берег не наш, а море немножко наше.

— Море немножко наше, — согласилась тётя. — Только зачем тебе своё собственное море?

— Не собственное, а наше. Когда наше — тогда все друг друга любят. И жить хорошо.

— А когда чужое?

— Бррр, — сказала Поля. — Чужое — холодное слово. А мы ведь в тепло едем.

В вагоне Поля торчала в коридоре — в окно смотрела. С нею заговорил пассажир из соседнего купе. У него был очень большой живот и очень веселые глаза.

— Далеко ли едешь, пташечка?

— Далеко, — сказала Поля.

— В санаторий или дикарём?

Поля удивилась. Разве она похожа на дикаря? А вот кто спрашивает… Здоровенный, как слон, в шортах, в майке. Грудь волосатая, на ушах тоже волосы растут.

— Я еду к бабушке! — ответила Поля, соблюдая вежливость.

— А много ли у тебя бабушек? — не унимался сосед и всё чего-то веселился, улыбался.

— Дедушка у меня один, — сказала Поля правду, — а бабушек — четыре!

Весельчак опешил:

— Как это — четыре?!

— Потому что прабабушки тоже бабушки, — сказала Поля и ушла к себе, и дверь за собой закрыла.

Вагон проехал мимо бабушки, мимо Евфросиньи Калинниковны. Поля очень гордилась, что выговаривает имя и отчество бабушки без единой запинки.

Платформа всё плыла, плыла и — стоп.

Мама и Поля вышли из вагона, а бабушка к ним бегом бежит.

— Вот они, мои родненькие.

— Кому ехать? — спросил маму человек в шлёпанцах и с ключами.

— Нам, — сказала мама.

Воздух был сладкий, на небе ни облачка. В машине Поля почувствовала: от бабушки, как от самой Евпатории, пахнет сладко и ещё чем-то чистым, удивительным.

— Бабушка, Евфросинья Калинниковна, чем ты так вкусно пахнешь? — не утерпела Поля.

— Солнышком да морем, — ответила бабушка. — Имечко-то моё выговариваешь.

— У меня все звуки, как орешки! — погордилась Поля: —

— Сила! — похвалил таксист.

— Есть в кого! — теперь уже бабушка погордилась. — Отец на семи языках говорит, как на своём родном.

— Дипломат? — спросил таксист.

— Ка-пи-тан! — разом ответили Поля и бабушка.

— Дальнего плаванья, — прибавила мама.

Когда люди приезжает в гости, в доме обязательно бывает праздник. Поля только порог переступила, а праздник — вот он. В большой комнате во всю стену луг — бабушкина вышивка. Зелёные травы, метёлки колосков, между колосками — пронзительно синие васильки. Строгие стрелки подорожника, тысячелистник. И всё это сплетено цветущим мышиным горошком. Иван-да-марья островком. Львиный зев будто в росе. Алая липучка истекает мёдом, и по всему ковру — колокольчики да кашка, а правая часть ковра — горячий кипрей.