— Давайте вернемся в Храм, пока остальные придурки в кампусе не проснулись и не поняли, что вся еда пропала, — сказал я с озорной улыбкой. — Нам нужно заполнить склеп этим хламом там, где его никто никогда не найдет. А потом я хочу соорудить гребаный трон из туалетной бумаги прямо у своего окна, чтобы все они могли видеть, как я сижу на нем, пока они ищут в лесу листья, достаточно мягкие, чтобы ими можно было вытираться.

Блейк развернул свою тележку, с которой упало несколько пончиков, из-за чего часть туалетной бумаги на задней стенке чуть не вывалилась, прежде чем помчаться вниз по холму к Храму. Киан ударил ногой по педали газа и помчался вниз по склону вслед за ним, а я пронзительно засигналил, чтобы Барби следовала за мной. Она сжимала в кулаке банку с помидорами, и у меня сложилось впечатление, что она представляла, каково это — проломить мне этим голову.

— Убийственный вид тебе идет, Барби, — крикнул я, и у нее хватило наглости показать мне палец.

К счастью для нее, я сейчас был в погоне за кайфом, так что я просто ответил ей тем же жестом и рассмеялся, когда она умчалась вслед за Кианом.

Я никогда не понимал, что мне суждено стать королем туалетной бумаги, но если бы это было моим предназначением в жизни, то я бы с радостью восседал на своем очаровательном троне и господствовал над всеми.

Мы вернулись в Храм, и я быстро открыл двери, когда мы начали разгружать тележки. Эта работа действительно больше подошла бы для нескольких Невыразимых, но у меня были две очень веские причины не хотеть этого. Во-первых, я не хотел, чтобы кто-нибудь в кампусе знал, где мы прячем нашу заначку. А во-вторых, я категорически отказывался пускать в Храм кого бы то ни было, кроме меня, других Ночных Стражей и горничной Ребекки (которую я не считаю, потому что я все еще притворяюсь, что она просто призрак, который убирает дерьмо, поскольку я никогда не видел никаких признаков ее присутствия)… и Барби теперь тоже. Хотя я должен был признать, что ее присутствие не вызывало у меня ненависти так сильно, как я ожидал.

Я внес ящик консервированной фасоли внутрь, а она последовала за мной с коробкой макарон в руках. Киан и Блейк уже направлялись обратно, чтобы взять еще, и ухмылка заиграла в уголках моих губ, когда я решил позволить нашему маленькому питомцу помочь мне с хранением еды.

— Следуй за мной, — рявкнул я ей, не потрудившись проверить, там ли она, направляясь к двери в склеп и спускаясь прямо по лестнице.

Шаги Татум преследовали меня, когда мы спускались в холодное помещение под старой церковью, и я пересек спортзал, направляясь прямо к арке, ведущей в катакомбы.

Несколько других студентов время от времени спрашивали меня, не нахожу ли я жутким спать над всеми этими мертвецами здесь, внизу, и мой ответ был прост. Я не боюсь мертвых, держу пари, что мое сердце холоднее, чем у них.

Я провел Татум через каменную арку, и света из комнаты позади нас было ровно столько, чтобы мы могли видеть, пока я увлекал ее дальше в гулкое пространство.

Здесь были старые молитвенные палаты, расположенные еще до того, как появились катакомбы, и я провел ее в одну из них, прежде чем поставить свою коробку на землю. Помещение было большим и холодным, как старая школьная холодильная установка. И что лучше всего, оно было полностью скрыто от посторонних глаз, чтобы никто никогда не узнал о еде, которую мы спрятали здесь.

Я отступил назад, когда Барби поставила свою коробку рядом с моей, мой взгляд задержался на изгибе ее задницы, когда она наклонилась. Я не был уверен, было ли это намеренно или нет, но каждое движение этой девушки просто кричало о сексе для меня. Клянусь, она могла бы стричь ногти на ногах, и все равно смогла бы возбудить меня.

— Я хочу тебе кое-что показать, — тихо сказал я, когда она выпрямилась и повернулась ко мне.

Теперь ее лицо было в тени, и мне нравилось, как темнота целует ее золотистую кожу.

— Хорошо, — ответила она, как будто ей было наплевать в любом случае, и я угрожающе улыбнулся, повернулся и повел ее дальше в темноту катакомб.

Она не высказала ни малейшей жалобы, но я почувствовал жар ее тела, почти соприкасающегося с моим, когда она придвинулась ближе ко мне. Разве она не знала, что демоны процветают только в темноте?

Мы продолжили путь по короткому каменному коридору, в котором располагались молитвенные покои, и подошли к вырезанному в стене углублению, где воск от старых свечей все еще держался на кирпичной кладке, а на крюке висела связка тяжелых металлических ключей.

Я взял фонарик, который лежал на дне ниши, и включил его, осветив кованые железные ворота, которые преграждали путь дальше.

— Легенда гласит, что до того, как пришли католики и украли эту землю, чтобы хоронить своих мертвых, племя «котари» тоже использовало ее как место захоронения, — сказал я тихим голосом, шагнув вперед, чтобы отпереть ворота, и жестом показал ей идти впереди меня.

— Поселенцы натворили много подобных дерьмовых вещей, когда пришли сюда, — пробормотала она, высоко подняв подбородок и борясь с желанием испугаться этого места.

— Говорят, именно поэтому здешние призраки такие беспокойные. Они вовлечены в вечную войну за место, в котором были похоронены. Это святая земля, но и то, и другое превращает ее в особый вид ада. Вот почему ты сможешь услышать, как они плачут здесь, внизу, умоляя прекратить мучения. — Словно по сигналу, ветер пронесся по коридорам, создавая тот мягкий, навязчивый свист, который преследовал это место. Во время шторма иногда казалось, что катакомбы кричат, если ветер дул в пещеры в дальнем конце этого лабиринта в самый раз.

— Я не верю в привидения, — вызывающе заявила Татум, когда я слегка подтолкнул ее, чтобы она свернула в одну из погребальных камер.

В центре помещения стоял большой каменный гроб, на боку которого было вырезано имя Томаса Смита. Он умер в Мерквелле в возрасте семидесяти двух лет и был мэром еще тогда, когда здесь был город вместо школы.

— Нет? Тогда как насчет дьявола?

Она слегка усмехнулась как раз перед тем, как я выключил фонарик и мы погрузились в темноту.

Татум ахнула, и мое сердце подпрыгнуло от волнения из-за того, что я не мог ее видеть, но я бросился вперед, целясь в то место, где она была, и обнаружил ее теплое тело именно там, где и ожидал.

Я прижал ее спиной к гробу, и ее руки сжали мои бицепсы, когда она вскрикнула, звук прекрасным эхом отозвался в окружающих нас пещерах.

— Такая храбрая, Барби, — промурлыкал я, прижимая ее бедрами к гробу, и ее хватка на моих руках усилилась.

Я держал одну руку у нее на талии, в то время как другой все еще держал фонарик, и ее дыхание касалось моих губ, когда она задыхалась от испуга. Я почти ощущал сладость ее рта в пространстве, разделяющем нас, и, несмотря на то что я ничего не мог видеть, я так остро ощущал ее тело, что был уверен, что мог бы наклониться и найти ее губы без каких-либо усилий вообще, если бы эта мысль захватила меня.

— Есть вещи похуже темноты, — прорычала она, ее хватка на моих руках усилилась так, что ногти впились в мою плоть.

— Не тогда, когда это внутри тебя, — промурлыкал я.

— Тебя заводит пугать людей? — Требовательно спросила она, и я предположил, что она могла чувствовать, как мой член упирается в нее, но то, как она раздвигала бедра, заставило меня задуматься, действительно ли она возражала против этого так сильно, как пыталась показать.

— Я получаю удовольствие от тестирования людей. О том, чтобы выяснить, из чего они сделаны и что именно нужно, чтобы их разрушить.

— Некоторые люди никогда не сломаются, — прорычала она.

— Нет, — согласился я, протягивая руку, чтобы провести по ее щеке и улыбаясь про себя, когда обнаружил ее именно там, где и ожидал. Возможно, мы прятались в темноте, но мое понимание ее было слишком острым, чтобы допустить ошибку в этом. — Но все прогибаются. — Я внезапно толкнул ее вперед, заставляя отступить назад, так что она упала на гроб, ее спина выгнулась дугой, поскольку она была вынуждена согнуть позвоночник и еще больше раздвинуть бедра, чтобы обеспечить движение.