— Чувствуешь это, Блейк? — Я тихо зарычал. Большая часть класса была настолько поглощена своими обсуждениями, что не обратила внимания на нашу перебранку.

— Что? — Прорычал он.

— Ты чувствуешь этот гнев? Это желание причинить мне боль из-за того, что я угрожаю этому куску блестящего металла?

Его мышцы напряглись под школьной формой так, что пуговицы на рубашке, казалось, вот-вот оторвутся.

— Вот это ничто, — продолжил я, глядя в его темно-зеленые глаза и убеждаясь, что он не посмеет отвести от меня взгляд. Блейк был оружием, которому нужна рука, чтобы направлять его. Без этого он был никем, но смертельно опасен, если прицелится точно. — Это кусок дерьма со словами, нацарапанными внизу. Эта цитата даже не ее, это гребаное клише, выгравированное каким-то мудаком, который даже не мог позволить себе купить одну из этих вещей.

— Отдай это обратно, Сэйнт, я предупреждаю тебя, — прорычал Блейк, но я еще не закончил с ним. Он был чертовски близок к тому, чтобы взорваться, а со мной это не сработает. Мы не может себе этого позволить. Его нужно было обуздать. Напомнить о том, что важно и кто главный.

— Эти часы — ничто, — повторил я. — И все же тебе грустно от мысли потерять их. Что ты чувствуешь к девушке, чей отец стал причиной смерти твоей матери?

Он оскалил на меня зубы, но его взгляд скользнул к часам. Он все еще не понимал.

— Что ты хочешь сделать с Татум Риверс в уплату за жизнь твоей матери? — Прошипел я, придерживая свои слова только для него, в то время как придурки в комнате демонстративно смотрели куда-то в сторону, хотя я был уверен, что некоторые из них так сильно напряглись, чтобы подслушать, что заработали себе геморрой.

— Я хочу, чтобы она плакала и умоляла у моих ног, — прошипел он. — Я хочу, чтобы она была избита и сломана безвозвратно, и преподнести ее изуродованные останки отцу на серебряном блюде.

— И ты думаешь, что уже достиг этого? — Тихо спросил я, наклоняясь вперед, чтобы поговорить с ним наедине. — Неужели ты думаешь, что ванна в рыбном супе и утечка аудиозаписи о сексе сломали ее окончательно? Или ты думаешь, что она уже смыла рыбу и напоминает себе о том, сколько раз ты заставлял ее кончать, чтобы заставить ее так кричать для записи?

Челюсть Блейка сжалась, и я ухмыльнулся, увидев, как ярость снова вспыхнула в его глазах. Горе могло подождать. Страдание, безнадежность, печаль — все это можно было бы с разбегу вышвырнуть с ближайшего гребаного обрыва. Блейк истекал кровью изнутри. Рана, которую он получил, когда убили его маму, была кровавой и кровоточащей. Ее не нужно было залатывать добрыми словами и слезливыми моментами. За ней не нужно было ухаживать с пониманием и сочувствием. Нет. Ему нужно было остановить кровотечение этого ублюдка. Ему нужно было прижечь ее и заглушить боль одним всепоглощающим пламенем. И ничто не жгло так горячо, как ярость, и так сладко, как месть.

— Чертовски жаль, что у тебя не было видео к этой записи, — медленно произнес я, наблюдая, как его глаза вспыхнули от сказанной им лжи. Я знал, что у него есть нечто большее, чем просто звук, но я не подталкивал его к этому. — Ни одна девушка не хочет, чтобы видео, на котором ее трахают, показывали всем, кого она знает, даже тем, кто прикрывается своей сексуальностью как щитом.

— Ты хочешь, чтобы я опубликовал это видео? — Спросил он, скривив губы от отвращения. Он знал, что я знаю, и я мрачно улыбнулся, когда мы признали чушь друг друга.

— Нет, — ответил я. — Мы можем сделать лучше. — И я не собирался признавать тот факт, что небольшая часть моих аргументов в пользу этого была эгоистичной. Потому что Татум Риверс, возможно, была отпрыском этого заражающего вирусом придурка Донована Риверса. Но она также была самым изысканным созданием, на которое я положил глаз за долгое, черт возьми, время. И кому-то ее калибра не суждено было, чтобы низшие слои населения дрочили на ее обнаженную плоть. Если бы ее тело было выставлено на всеобщее обозрение, это были бы мы. И только мы одни.

— Как? — Спросил Блейк, в его тоне слышалось отчаяние.

— А игре ли ты? — Я зарычал, потому что у меня был новый план. Настоящий гребаный бриллиантовый план для нашего падшего ангела, но я не собирался делиться им с ним, пока он не будет готов. Пока он не придет в себя. Это означало, что я хотел его ярости, его гнева, его жажды мести и ничего больше.

Взгляд Блейка скользнул к гребаному "ролексу" у меня под каблуком, и я чуть не зарычал от разочарования.

Я вскочил на ноги, изо всех сил ударив каблуком, и звук бьющегося стекла прорезал воздух, как пушечный выстрел.

Блейк зарычал на меня, когда демон в нем, наконец, снова поднял голову, и он набросился на меня с силой атакующего быка.

Я рассмеялся, когда его костяшки пальцев врезались мне в живот, ребра, грудную клетку, и боль от ударов пролилась сквозь меня, как дождь.

На этот раз я даже не пытался сопротивляться, позволив ему получить это, позволив ему выпустить каплю бесконечного океана ярости, который сейчас бушевал внутри него.

Когда его восьмой удар пришелся в цель, его внезапно оторвало от меня, и я рявкнул со смехом, когда тренер Монро развернул Блейка и швырнул его обратно в кресло.

— У нас здесь проблемы?! — Монро взревел, и на полсекунды Блейку показалось, что он подумывает ударить его по хмурому лицу.

— Нет, сэр, — громко сказал я, поднимаясь на ноги и поправляя блейзер. — Я просто упал, и Блейк пытался помочь мне подняться, как хороший друг.

— Это правда, Боумен? — Спросил Монро.

Он знал, что это неправда, мисс Понтус знала, что это неправда, каждый ублюдок в комнате, вплоть до здоровенной мухи, жужжащей вокруг светильников, знал, что это неправда. Но это не имело значения. Все знали, что единственная правда, которая когда-либо имела значение, — это та, которую говорит самый могущественный человек в комнате. И в девяноста девяти случаях из ста этим мудаком является Сэйнт Мемфис.

— Ага. Сэйнт — неуклюжий ублюдок, — прорычал Блейк, скрестив руки на груди и откинувшись на спинку стула.

У него было раздраженное выражение лица, как у маленькой сучки, но огонь в его глазах вернулся, точно такой же, как прошлой ночью. И я был готов разжигать это пламя всякий раз, когда ему было нужно, столько времени, сколько требовалось, чтобы выжечь из него это горе. Потому что черта с два я позволю ему утонуть в боли, когда я могу помочь ему искупаться в мести.

Монро одарил нас долгим взглядом, который говорил, что он ненавидит нас и все, за что мы выступали, что было для него большой неудачей, потому что весь мир поддерживал то, что мы делали. Деньги — это власть. А мы и есть олицетворение денег. Вскройте меня, и я истеку зеленой… или золотой… или гребаной платиной.

Он был явно удовлетворен тем, что наша ссора подошла к концу, и с презрительным фырканьем удалился, остановившись у стола мисс Понтус, чтобы поговорить с ней. Без сомнения, он проверял, не нассала ли она только что в свои большие трусики от Бриджит Джонс. Я был чертовски уверен, что она не забрела бы сюда, чтобы попытаться остановить нас, и я был готов поспорить, что она энергично исполняла "Аве Мария", просто молясь о чуде, которое избавило бы ее от необходимости иметь дело с нами. И вот он появился, ее воин-викинг, одетый в спортивные штаны, чтобы спасти положение.

Взгляд, которым наша учительница английского наградила тренера, сказал мне, что она была бы более чем готова отказаться от "Бриджит Джонс" ради него, но не было похоже, что он клюнул на наживку.

Монро одарил ее одной из тех дурацких улыбок, которые приберегал для остального персонала, затем повернулся и поманил кого-то за дверью.

Татум Риверс гордо вошла в комнату с плотно сжатыми челюстями и дьявольски растрепанными волосами. На ней была чистая униформа, но она не позаботилась о том, как она выглядит, на ее загорелой коже не было ни капли косметики. Обычно я ненавидел таких людей, которые не прилагают практически никаких усилий ни к чему в своей внешности. Но что-то в том, что она была так одета, подкупало. Она выглядела свирепой в своем пренебрежении социальными требованиями — не так, как будто она пыталась вести себя так, будто ей насрать, а как будто ей действительно было насрать.