— Я обещала покарать и сдержу слово…

Земля в десятке саженей от храма вдруг лопнула, как лопается кожа на хорошо припекаемом огнём поросёнке, насаженном на вертел. Из трещины полилась мягкая, пышущая неумолимой и ужасной смертью лава. Лотар и не думал, что огненные слои планеты могут находиться так близко от поверхности.

Цахоры опустили мечи. Один из них сделал жест, будто собирался бежать, второй, наоборот, бросился к Жмаруну с раненым.

Сам Жмарун сделал одно неуловимое движение рукой, и тело Бошинака странно дёрнулось. Настоятель упал, его громоподобный шёпот и плач стихли. Жмарун подхватил безголового второй рукой и попытался прибавить шагу.

Но земля треснула под его ногами, её куски, как небольшие льдины на северных реках во время ледохода, стали погружаться в лаву, и Жмарун со своим приятелем заскользили назад, к смерти, под несмолкаемый говор Зод.

Цахор, который собрался бежать, уже отошёл на десяток шагов от неминуемой смерти, но тут на него насел Лотар. Теперь задача его была гораздо проще — только сдержать противника, чтобы он не убежал, и подождать, пока раскалённая смерть под ногами станет неотвратимой, а потом… Желтоголовый не знал, что будет потом. Он надеялся, что сумеет убежать — ведь двигался он чуть быстрее, чем ещё не полностью восстановившиеся цахоры.

Кожаный Капюшон, которого атаковал Лотар, разгадал его замысел. И понял, что впервые за многие годы, если не века, он бьётся за свою жизнь. И показал, что умеет драться.

Чтобы удержать его, Лотару потребовалась предельная концентрация внимания, сил и самообладания.

Поэтому он не видел, как погибли остальные трое цахоров, которые застряли у храма. Он только различал их вопли, прорывающиеся сквозь рёв Зод, слышал отвратительное шипение, как будто огромного быка разом попытались сжечь на костре, да чувствовал отвратительную вонь, разлившуюся в воздухе… Потом крики смолкли.

Лишь теперь Лотар ощутил, что ноги его пылают, словно он тоже провалился в лаву Он даже покосился вниз, чтобы понять, насколько его ощущения соответствуют действительности. Оказалось, что они с последним из этой четвёрки Капюшонов стоят на самом краю, и земля уже колышется под ногами, вспучиваясь и рассыпаясь, как живая.

Он заставил цахора оставаться на месте ещё долгих десять ударов сердца, и лишь потом, когда почувствовал, что жар становится невыносимым даже для него, бросился к бугорку, где стоял Сухмет. Он отбежал шагов на десять, когда вдруг перед ним появилась и стала расширяться залитая горячей кровью Земли новая трещина. Он перепрыгнул её, а когда приземлился, вдруг понял, что цахор вот так же перепорхнуть её не сумеет.

Желтоголовый сделал ещё несколько шагов и упал на колени. Ступни болели, ноги ниже колен почти ничего не чувствовали, даже в лёгких клокотала боль при каждом вдохе, обожжённое горло протестовало против немыслимого жара. Он попробовал подняться, оглянуться.

Цахор пытался выбраться из лавы. Но куда там! До ближайшего островка твёрдой почвы было саженей пять, никто не мог бы добрести до него, разве что слуги самой Планы. Но и Лотару тоже грозила смерть: трещина, которую он перепрыгнул, приближалась…

Сухмет подхватил его, поднял на ноги и почти поволок в безопасное место. Они добрались до ближайших кустов, листья на которых почернели и скрутились, но, по крайней мере, не загорелись. Тут Сухмет отпустил Лотара и произнёс, вытирая пот:

— Всё, сюда она вряд ли доберётся. Она уже уходит.

— Куда… уходит? — спросил Лотар

— Куда-то вниз, к своей госпоже. Она решила, что должна уйти.

Лотар оглянулся. Цахоров не было видно. Раскалённые камни храма до середины стен погрузились в лаву и мерцали тяжёлым жаром. Пирамида стала маленькой, не выше обычной сторожевой вышки.

— Что тут будет?

Сухмет положил руку на плечо Лотару:

— Лужа остывшего камня. Это уже не важно. Важно лишь то, что их стало меньше. Лотар снова оглянулся.

— Ты уверен, что этого жара хватит?

Сухмет медленно, устало улыбнулся обожжёнными губами. От этого его лицо стало чуть более морщинистым и старым, чем обычно.

— Если этого не хватит, тогда я не знаю, что их вообще может остановить.

Лотар ещё раз оглянулся. Да, дело было сделано, жара Зод хватило. Цахоров тоже можно было убивать.

Сухмет сидел впереди в позе восточной медитации и был неподвижен, словно древняя статуя. Неровный, ворсистый, пахнущий грязью и какой-то экзотической травой ковёр-самолёт тёк по воздуху, переливаясь на воздушных струях, как плавучая водоросль. Иногда казалось, что усидеть на нём невозможно. Но под седалищем он слегка прогибался, получалось, что сидишь в ямке, и это помогало сохранять равновесие.

После битвы в храме и гибели четырёх цахоров с Южного континента прошло три дня, вернее, третий день подходил к полудню. А в нынешней ситуации это был огромный срок. И Лотар не знал — успевают они ещё или уже нет. Он только надеялся, что успевают.

С высоты даже не совсем спокойное море казалось абсолютно ровным. Иногда солнце отражалось от воды, словно огромное, туманное, светлое облако. Но теплее от этого не становилось. Встречный ветер пробирал до костей, даже Сухмет мучился насморком, а Лотар и вовсе уже не раз думал, что отдаёт Кроссу душу.

Раны не заживали или заживали так скверно, словно клинки цахоров были смазаны какой-то особенной дрянью. Те мутации, которые он попробовал было провести, чтобы побыстрее восстановиться, ни к чему не привели; даже рука, сломанная Зод, ещё болела. А когда он, отчаявшись, решил для тепла отрастить дополнительный слой плотной роговой ткани на своей груди и плечах, она сковала его таким панцирем, что он едва сумел от неё избавиться, и потом ещё целый день казалось, что он двигается как-то не так.

К тому же при постоянном встречном ветре практически невозможно было разговаривать. А Лотару так хотелось расспросить Сухмета, как ему удалось добиться, чтобы этот ковёр появился у них на рассвете следующего за поединком с цахорами дня.

Море неожиданно стало более мелким. Густая, со стальным отливом синева посветлела, оттого что солнце проникало теперь через всю толщу воды до самого песка. Лотар представил, что ему предстоит, и поёжился. Дело было очень трудное, и он вовсе не был уверен в успехе. Кроме того, он не знал, стоит ли вообще за это браться. Но Сухмет сейчас даже не задавал вопроса о целесообразности их поступков — он считал, что это единственный их шанс и его следует использовать.

Ночью, мучаясь болями выздоровления, Лотар вдруг подумал, не пора ли кончить свой путь под этими звёздами. Сухмет неожиданно вскочил, разжёг огромный, выше человеческого роста, костёр, вскипятил очень крепкий и замечательно вкусный чай, а потом вдруг произнёс, глядя на прозрачную пелену пламени:

— Ты ещё должен сделать главное, господин мой.

— А что может быть главным для меня?

Старик ушёл к пруду сполоснуть чайник, кружки и принести смоченные водой повязки. Он так ничего и не ответил.

Берег появился, как всегда бывает в ясный денёк на Северном море, из низкого серого облака. Обычно Лотар любил тот удивительный миг, когда кипа невесомого пара, пронизанная лучами преломлённого света, вдруг становится твёрдой землёй, обещая надёжную опору под ногами. Но сегодня он пропустил этот момент узнавания — слишком уж быстро летел ковёр.

Потом Сухмет стал ворочаться, собирая мешки, проверяя, не упало ли что от покачиваний. Как только он всё проверил, ковёр вдруг пошёл вниз. Скоро сделалось заметным волнение, а скалы на берегу выступили вперёд, как гребень зарывшегося в землю гигантского дракона. Теперь они полетели гораздо медленнее, и ветер уже не заглушал слова. Лотар тут же спросил:

— Как ты управляешь этим летуном, Сухмет?

— Я не управляю ковром, господин, я просто думаю, чего мне бы хотелось. И он делает. Это как во сне, но очень изматывает, сосредоточенность требуется предельная, иначе мы оба можем вывалиться на большой высоте.