На террасу вступили Матвей со всей сестрой, маленьким ребенком и высоким мужчиной с военной выправкой. Заметив нас, они подошли ближе. Снова приветствия, милые улыбки, книксены, пожатия рук и прочее. Однако знакомство все-таки было интересным, ведь я впервые встретила названных родственников Матвея.
Мужчиной оказался господин Николай Тобольский, отец погибшего Петра Тобольского, и свекор Катерины. Он был подтянутым и очень красивым мужчиной, выглядел гораздо младше своего возраста.
— Это мой сын, Павел Тобольский, — с гордостью и любовью произнесла Катерина.
Мальчик был копией деда, такой же темноволосый, голубоглазый, еще трогательный в своей юности, но его лицо светилось таким умом и живостью, что сердце невольно сжалось от боли. Ему не суждено расти с отцом, на него с детства ляжет бремя наследника рода. Он всегда будет от чужаков узнавать, каким был Петр, как он любил свою жену и сына, что он отдал ради них и родины жизнь.
Трагедия их семьи тесно переплеталась с нашим горем, мы тоже многих потеряли, но те, кто остались, не сумели восполнить образовавшуюся пустоту. Всеслав отдалился, заботясь только о долге перед родом и севером, отец тоже положил все силы на укрепление могущества, мать жила в собственном мире иллюзий. Мы с Ярогневом едва выжили в хаосе, в который погрузилась наша семья. Зато Павла действительно любили: Катерина смотрела на мальчишку с неподдельной нежностью, дед — с гордостью, Матвей — с теплотой. Для всех Тобольских он был будущим древнего рода, его лелеяли, как редчайшую драгоценность. Почему наши родители не смогли преодолеть боль, и вести себя точно так же?
Теперь сударю Ясногорову пришлось уделять мне больше внимания, чем за весь предыдущий месяц. И он был невероятно галантен, но смотрел на меня со спокойной благожелательностью, не выдавая тех чувств, которые по идее должны были владеть зажженным страстью сердцем. Нет, вместо этого он с радостью общался с моим отцом, братом и господином Тобольским, и каждое его слово отдавало умом, хорошим вкусом, достойным воспитанием. Даже Ярогнев разговаривал без обычного замаскированного сарказма, так как образованный и здравомыслящий Матвей не вызывал в нем презрения.
Порой он бросал вокруг ищущие взгляды, и я делала то же самое, с удовольствием убеждаясь, что она не посмела сюда явиться. Ясногоров не показывал, что его расстраивает ее отсутствие, наоборот, он выглядел парнем, высматривающим друзей и знакомых, коих прибывало все больше и больше. Но Элиф среди них не было, она, наверное, осталась у себя в комнате, или спряталась где-нибудь, как она любит это делать. Можно сказать, все встало на свои места.
Знакомство с Тобольскими вынудило забыть о другой семье, которая должна была собраться в Академии, и теперь я невольно вздрогнула, увидев троих Эрлингов в сопровождении друзей. Хельги выглядел невозмутимо, как обычно, такой же красивый и надменный, зато его отец и брат сковывали холодом Горных Ветров, к чьему роду так уместно принадлежали.
Они одновременно перевели взгляды на нашу компанию, и лица двоих мужчин сначала исказились презрением, когда они увидели Катерину, а потом — и откровенной ненавистью, когда в их поле зрения попал Павел.
— Не надо было его сюда привозить, — едва слышным шепотом сказала Тобольская.
— Он имеет полное право находиться здесь, как и все другие драконы, — ответил ее свекор.
Их с Матвеем твердые взгляды ясно показывали, что они свою семью в обиду не дадут, и Эрлинги просто прошли мимо вместе со своей компанией из знатных драконьих семей. Однако это не означало капитуляцию, отнюдь, на этом родовая ненависть не закончится, можно не сомневаться.
Ярогнев, отлучившийся для беседы с другом, соизволил вернуться. Все присутствующие в зале скашивали глаза, разворачивали голову или сразу все туловище, лишь бы рассмотреть его повнимательней. Девушки с горящими взглядами цеплялись за широкие плечи и каменное лицо, я же испытывала смесь раздражения с насмешкой. Они не знают, какой он на самом деле, видя лишь военную форму и красивую внешность. Готовы ли они провести жизнь на севере, в суровых условиях и постоянной опасности, вдали от столицы и ее беспечных развлечений? Смогли бы они обуздать его нрав, горячую кровь Морского Шторма? Вряд ли, но кто об этом думал, и были ли они вообще способны мыслить при виде дракона с таким ростом и холодными глазами?
Однако я не сдержала смеха, когда со всех сторон к нему начали стекаться преподаватели. Первыми подоспели Мщеров и Расколов, за ними — Кладязный, Витторау, Топалов-Гессер, Ольхов и Леперозов. С упоением они расспрашивали его о службе на севере, отвечали на его вопросы, вспоминали прошлое, но вдруг я заметила, что сам Ярогнев с не меньшим удовольствием поддерживает беседу, и это убрало с моих губ улыбку.
Брат был здесь счастлив, я помню, с какими горящими глазами он приезжал на каникулы, и снова возвращался в Академию, пока не окончил обучение. Дома его глаза больше не горели.
— Вы весьма вовремя, сударь, — с теплотой говорил Расколов. — Совет попечителей внял моим предложениям, и с завтрашнего мы проведем турнир по полетам и трансформации.
— Блестящая идея! Как будет проходить турнир?
— Скоро состоится ужин, и попечители обо всем объявят. Но, если вам действительно интересно, то будет несколько уровней: первый — для учеников старших курсов, второй — для нашего молодняка, и третий — для гостей! То есть вы, если пожелаете, сможете принять участие, и показать подрастающему поколению драконов, что такое — настоящий полет!
Расколов специально придумал этот турнир, чтобы снова полюбоваться Ярогневом в трансформации, готова поспорить на что угодно! И остальные профессоры с таким энтузиазмом вперили в него взгляды, что моя догадка уже перестала быть просто догадкой.
— Я тоже хочу летать, — с восторгом улыбнулся сын Тобольской, и все ответили ему не менее ласковыми улыбками.
— Однажды вы всех нас поразите своими умениями, даже не сомневаюсь в этом, сударь. От Тобольских иного и ожидать не приходится!
Мальчик просиял от слов господина Мщерова, и преподаватели снова выжидающе повернулись к Ярогневу.
— Вряд ли я смогу устоять перед такой возможностью, — последовал ответ, осчастлививший всех профессоров вместе взятых.
Отец кивнул, задумчиво-одобрительно. Конечно, от демонстрации силы и превосходства своего рода он не откажется. Вряд ли ему приходило в голову, что брат испытывает от этого всего искреннюю радость, большую, чем от дозора на дальних рубежах, настолько суровых, что по сравнению с ними даже Сколлкаструм с его мрачной погодой кажется самым жизнерадостным местом на свете.
— Сударыня Ярослава также может присоединиться к соревнованиям, — ворвался в мои мысли голос Ольхова.
Он преподавал у нас искусства, ведь благородные драконы (и несколько принятых из милости людишек) должны разбираться в истории живописи, должны уметь набросать любой портрет или пейзаж с непринужденным мастерством. Драконицы справлялись с его предметом легче, чем драконы: последним явно не хватало усидчивости и хорошего вкуса.
— Полагаю, умений моего сына будет достаточно, — с дипломатичной улыбкой заметил отец. — Не станем же мы отбирать у остальных драконов возможность проявить себя.
Кто бы сомневался! Ему важно, чтобы я была идеальной драконицей, изысканной и образованной, чтобы любая семья (желательно — Ясногоровы), поумирали от радости породниться с нами. Так что дочь, демонстрирующая мастерство в «мужских» турнирах, — не самый лучший для чести рода вариант.
Но он упорно забывает, что я несла службу наравне с Всеславом, прошла настоящую школу выживания, и покорно молчать в углу не стану.
— Я с радостью принимаю ваше предложение, господин Ольхов!
Отец не стал возражать, но, чувствую, свой запрет он еще наложит.
С неохотой преподавателям пришлось удалиться, дабы заняться своими обязанностями, и к нам стали присоединяться другие семьи. Сестры Кривич в сопровождении отца и Скуратовых, Вершинины, Глокиви, Клеверовы и даже Грачевы, которых я желала видеть меньше всего. С их дочерью у меня контакт не наладился: после тех «обменов любезностями» в библиотеке, друзьями нам стать не грозило. Эрлинги высокомерно игнорировали Матвея и Тобольских, пребывая в компании других знатных родов, хотя я была бы рада пообщаться с семьей Хельги.
