― Ты хочешь ее услышать?

― Да, хочу.

Она опускается на землю и смотрит на небо, которое начинает менять цвета.

― Думаю, я начну с самого начала, как ты. ― Она говорит, и я слышу в ее голосе, что она не привыкла рассказывать эту историю.

Или, может быть, ее никто никогда не спрашивал.

― Мой отец умер до моего рождения. Я слышала противоречивые отзывы о браке моих родителей ― кто-то говорит, что они были безумно влюблены, кто-то ― что это были токсичные отношения с физическим насилием с обеих сторон. Я думаю, что и то, и другое может быть правдой одновременно. Я не знаю правды, но я знаю, что когда мой отец умер, моя мама развалилась на части.

Она пристрастилась к наркотикам ― травке, крэку, героину, неважно, ― а потом пристрастилась к мужчинам. Вот как я бы охарактеризовала жизнь с ней с тех пор, как я себя помню. Она наркоманка. Она лжет, обманывает, ворует, чтобы добиться своего, даже с собственной дочерью. Ты не поверишь, какое дерьмо она вытворяла со мной только для того, чтобы купить унцию у своего дилера. Я не могу ей доверять, и никогда не могла, и это еще не считая ее вращающейся двери с бойфрендами. Она из тех людей, которым необходимо постоянно поддерживать отношения, в противном случае их падение становится еще хуже.

И в этом нет ничего плохого, кроме того, что она почему-то всегда, всегда выбирает самых плохих парней, настоящих отбросов общества. Ужасные, отвратительные мужчины, обычно такие же наркоманы, как и она, которые к тому же врут, обманывают и воруют, а в придачу избивают ее до полусмерти, когда им этого захочется. А им это часто хочется, потому что, что может быть лучше, чем выместить злость на своем месте в мире на беспомощной женщине, которая настолько отчаянно жаждет внимания, что не отступает от тебя, даже когда ее губа в крови, а глаза так опухли, что она ничего не видит?

Я говорю тебе это только для контекста, ― добавляет она. ― Потому что дом не был для меня домом. Это было то, от чего мне нужно было дистанцироваться. Я люблю свою маму, я понимаю, через какую боль она прошла, я могу представить, что горе от потери любимого человека может быть просто непреодолимым, поэтому я ей очень сочувствую. Но мы не близки, у нас нет отношений матери и дочери. Там, где твои родители всегда были рядом с тобой, ее никогда не было рядом со мной. И никогда не будет, потому что она не хочет очищаться. Она не пойдет на общую реабилитацию, а я не могу позволить себе частную программу, я даже не думаю, что она пошла бы туда, даже если бы я могла.

Вот почему Триш, мама Беллами, для меня как вторая мама. Она разрешала мне и моему брату Нолану ночевать у нее так часто, как нам было нужно, когда было ясно, что мы не можем вернуться домой. Она кормила меня, одевала, в общем, растила.

До того как Беллами и Триш появились в моей жизни, я занялась футболом, чтобы не возвращаться домой. Я начала играть в футбол в парке с несколькими ребятами и продолжала играть там несколько лет, пока не остались только я и мальчики. Денег на занятия у нас не было ― не то чтобы их оплатили, даже если бы деньги были, ― поэтому какое-то время я занималась в основном самостоятельно. В конце концов меня заметил отец мальчика, с которым я играла, у которого были связи в местном клубе. Они дали мне стипендию, которая позволила мне продолжать играть и получать необходимые тренировки до конца средней школы, прежде чем я присоединилась к своей школьной команде.

Вот такая у меня история. Футбол ― это все для меня. Он сделал меня физически и психологически сильной. Он научил меня спортивному мастерству, стратегии, дисциплине и умению быть хорошим товарищем по команде. Он уберег меня от нестабильной ситуации в семье и дал мне путь к лучшей жизни, и именно поэтому я здесь.

Я молчу, пытаясь обработать информацию, которую она только что мне сообщила.

Я знал, что до этого момента ее жизнь была труднее, чем у всех нас, но не предполагал, что она была настолько сложной.

Что она, по сути, в одиночку пробила себе дорогу из тупика, в котором, по статистике, она могла оказаться, в будущее, где у нее были большие возможности.

Ее глаза расширились от, как мне кажется, смущения, когда она осознала все, что только что открыла мне.

― Извини, я не хотела тебе об этом говорить. ― Она говорит, и на ее щеках появляется слабый румянец: ― Спорим, это охладило твою одержимость мной, а?

Мне кажется, или я уловил в ее голосе нотки неуверенности и тревоги?

― Неужели это и было твоим намерением? ― Я спрашиваю ее: ― Если да, то оно потерпело грандиозное фиаско. Единственное, что удерживает меня от того, чтобы трахнуть тебя прямо сейчас лежащей лицом вниз на траве, ― это то, что я хочу, чтобы ты была моей и только моей, когда я это сделаю.

― Наркотики, насилие и нищета ― это твои фетиши или что-то вроде того? ― Она говорит, старательно избегая минного поля, на котором оказался мой предыдущий ответ.

― Ты рассказала мне историю о девушке, у которой достаточно воли, силы и смелости, чтобы управлять целым континентом. Вот что я услышал.

Я наблюдаю, как красиво раскраснелись ее щеки, довольные моим комплиментом.

Моя потребность в ней пульсирует в моем члене и виске, а вид ее более мягкой, более уязвимой стороны ничуть не помогает.

Встав, я вытираю грязь и траву со своей задницы, наблюдая за тем, как она делает то же самое, и мечтая о том, когда же я смогу зарыться в нее лицом.

Я протягиваю ей ее сумку, которую она принимает, шепча «спасибо», и поднимаю свою.

― Давай я тебя подвезу. ― Предлагаю я снова, мой тон находится где-то между вопросом и просьбой.

Она, кажется, колеблется секунду, а потом качает головой, соображая, что лучше сделать.

Заклятие вокруг того безопасного пространства, которое раньше заставляло нас обоих делиться друг с другом своими самыми глубокими и темными секретами, разрушено. Теперь она отступает назад, надежно укрываясь за своей защитой.

― Нет.

― Уже поздно.

― Со мной все будет в порядке.

Я наклоняю подбородок, подтверждая ее слова.

Мы неловко стоим друг перед другом, не зная, как попрощаться.

Это не то, что мы обычно делаем.

Наконец она, кажется, что-то решила, слегка разжала руки, подошла ко мне и обняла.

Я уверен, что в теории объятия казались ей безопасным прощанием, но сейчас она полностью прижалась ко мне, и я чувствую все ее тело.

Я чувствую ее изгибы, как они прижимаются ко мне.

То, как я полностью затмеваю ее, когда она прижимается ко мне.

Ее макушка даже не достает до моего подбородка.

Необъяснимо, но я опьянен самым невинным физическим контактом в моей жизни и вот-вот кончу в штаны, как нервный девственник.

Тайер слегка сдвигается, чтобы прижаться щекой к моей груди, и в результате этого движения она задевает мой член.

Мой разъяренный, твердый член, упирающийся в резинку шорт.

Она останавливается, удивленная.

Весь мир словно замирает вокруг нас, и я жду, что она сделает дальше.

Неуверенно она снова сдвигается с места и трется бедрами о мой член, опускаясь вниз. Он дергается, слишком довольный тем, что наконец-то привлек ее внимание, и мои глаза закрываются.

Моя рука опускается на ее талию, пальцы впиваются в кожу, обтянутую майкой, и нет ничего, чего бы я не отдал, чтобы прикоснуться к ней обнаженной.

Чтобы оставить следы моего пребывания в ней повсюду на ее теле.

Я дергаю ее за руку и прижимаю к себе еще ближе.

Ее рот складывается в маленькую букву «о», а с губ срывается испуганный вздох.

― Какого черта ты делаешь? ― прорычал я. От возбуждения мой голос стал почти неузнаваемым.

― Я не хотела этого делать.

― Лгунья. ― Я зарычал, другой рукой обхватывая ее шею, чтобы прижать ее к себе и не дать ей повернуть голову.

Большим пальцем я нажимаю на ее точку пульса, нащупывая сердцебиение.

Ее веки вздрагивают от этого движения, глаза ошарашенно смотрят на меня из-под них. Похоть сейчас так овладела ею, что я знаю, она позволила бы мне сделать все, что я захочу.