***

Массируя икроножную мышцу, Бо спросила:

— Чт-оо мы там выта-ащили в целом?

— Сейчас… Тридцать пять желёз гибсов, — начал перечисление Батар. — Двадцать литров ментал-субстрата. Это из крайне-хорошего. Из просто хорошего — дрянная корона. Без понятия сколько за неё выручить можно.

Сборщики попрощались с Йоргом и, забрав добычу, побрели к себе.

Удивительно, но нам они за всё время и слова не сказали. Максимум что можно было ждать — на переданную информацию — быстрый нервный кивок. В чём причина такого поведения оставалось только гадать.

Я спросил про это, Востр пожал плечами: “Они всегда такие. Забей”.

Йорг предупредил нас, что реализация добычи займёт несколько дней.

Чуть отдышавшись, мы отправились в Изу.

Никакого празднования не случилось, хотя до встречи с гибсами были обсуждения, что, если выход удастся, обязательно закатим пирушку. Это Востр и Бо говорили. И вот, Выход удался — пирушки нет и близко.

Кто мог расселся за стол, Тас принёс легкие закуски, грибную похлёбку и пряный ска’в. Сидели недолго. Остатки сил испарились быстро.

Один Йорг остался. Когда я поднимался наверх, к нему подсел Тас и командир, судя по тону начал обстоятельный рассказ.

Управляющий хоть и держал лицо, однако глаза у него сияли.

Наверняка скучал по Выходам и такие вот истории неплохо подпитывали его. Должно быть с промыслом завязал из-за какой-нибудь тяжелой раны.

Яла улеглась спать сразу же, только грязную кольчугу стянула и сбросила на пол.

Я все-таки потратил немного времени, чтобы отмыться, обслужить снарягу и оружие. Потом уже с чувством выполненного долга уснул.

***

Кряж пришёл в сознание на следующий день. Был еще более молчалив, чем обычно. Хмурился постоянно и казался постаревшим лет на десять.

Два дня прошло прежде чем в зале Иззы вновь появилось хоть какое-то подобие активности. Люди перестали прятаться, повылазили, чтоб вновь обсуждать всякое, пить алкоголь, жаловаться как у кого что болит, хвастать сколько гибсов именно они настреляли и как совсем не испугались пробудившегося древнего. Опасная неприятность превратилась в байку. Погибший Штей растворился в истории, будто став частью тех-голема, функцией, подчеркивающей его опасность.

Как рассказывал Йорг, железы гибсов использовали при изготовлении спец-модулей. Из ментального субстрата гусеницы-оператора алхимики гнали настойки. И эти вещи были необходимы оракулам; за таким большей частью промысловики и охотились.

Легальные оракулы богаты. Собор, регулирующий их деятельность, живёт в роскоши. Единично сырьё оседало здесь, небольшой частью в Банаре, а массово шло уже в полис Саргон, где реализовывалось за баснословное число дхарм, обогащая перекупов.

После вычета процента сборщиков-посредников, доли за боеприпасы и небольшой суммы, переданной искателю за наводку на место, в котором мы работали, — продажа принесла сумму в сто восемьдесят дхарм-хтон на человека. Это касалось бойцов Ядра. Зависимые поддержки оплачивались уже из отдельных карманов.

Глаза Костляка, ушедшие некому алхимику Нодлу, позволили нам с Кряжем заработать отдельно еще по сорок хтон-дхарм.

Хорошая цена за амтана, и я высказал свое удивление. Кряж объяснил:

— Повезло. Молодой. Взрослый быстрее. Толще. Пули вязнут. Риск больше.

Три дня от возвращения я потратил на неисчислимые аналитические медитации, всяческие медицинские мероприятия и усвоение полученного мёда.

Обсуждение с Желчью привело к тому, что было решено направить модернизацию от третьего узора на нейрогенез ментального экрана.

На самом деле она меня переубедила. Я хотел еще реакцию улучшить, но ее аргументы были точно гвозди, вбиваемые в голову:

— Остались ментальные шрамы после действий гибсов?

— Да, — отвечал я.

— В следующий раз подобным созданиям будет проще давить?

— Не знаю.

— Понравилось ли тебе быть без зрения?

— Нет.

— Задыхаться понравилось?

— Нет.

— Эти две вещи сильно повлияли на твою боевую эффективность?

— Да.

— Так чего ты тогда изображаешь умника?

— Действительно.

Ментальный экран — это усиление защиты в тех местах, где давление телепатов было особенно сильно и оставило шрамы. Работа с общей защитой, ее усиление, также сюда входила.

Да, Желчь права — это необходимость. Моды не спасут от всего. Теперь я легко мог представить ситуацию, где посередине боя, в самой гуще вражеских единиц, случайный телепат лишает зрения, а окружающие закалывают меня точно хага.

Ментальный экран естественно никак не поможет с Идолом. Универсальных ответов не существовало. Да и механизм давления у узурпатора иной, но меньше амтанов будут лазить по внутренностям моего шаблона своими грязными воображаемыми клешнями.

Со скрежетом прорастая на плече, новый узор выволок из экстатического состояния — в котором я утонул на многие часы — воспоминание, яркое, как солнце. Касалось оно премирья и жизни в гнезде родительниц.

Мне двенадцать: я невыносим, хмур, необщителен.

Меня часто засыпают наказаниями за плохое поведение, хотя уловить чем оно старших не устраивает у меня не выходит. Я не самый умный в гнезде.

Вторая родительница грозно твердит: “есть единственная ценность во главе — умение сражаться”. Третья наставительно изрекает “силой искусства сдвинешь любую гору и скрутишь реальность похлеще чем талантом оракульного сброда”. Четвертая повторяет следующее: “простая работа радует Мать; это главное — и что еще нужно живому существу?”. Седьмая по прибытию, высказывается всего лишь раз: “милосердие — самое главное”, тогда первая проламывает ей голову.

Глядя на первую, я не думаю, что она против этих слов. В конце концов, Мать говорила и такое; но чего стоят даже верные слова, если сам по себе ты ничтожен? В чём смысл если за словами ничего не стоит? Чего стоит милосердие тщедушного червя? Это не мои мысли, я слишком глуп, — так трактовала событие Пятая.

А вообще Первая всегда молчит. Чатуры приказали отрезать ей язык. Это интересно, но рассказать об этом подробнее она не может.

Ее слова — преобладающее насилие: крушащие удары, грозный взгляд единственного глаза и одобряющее похлопывание по плечу.

Если Первую не устраивает формат наказания: степень жестокости в любую из сторон — она может сломать любую из родительниц по отдельности или же сразу всех вместе. Бойца лучше в гнезде нет; говорят она служила первым кханником у Короля пока не потеряла руку и глаз при Бариятском покушении. Так слышали дети, когда Третья и Пятая сплетничали. Они часто сплетничали. А Вторая часто ловила их и награждала побоями. Думаю, со всех сторон, она в своем праве.

За время что я помнил себя, Первая убила девятерых. Двух бракованных детей и семерых взрослых.

Я по долгу смотрел на неё во время ужинов, не понимая, что должен чувствовать. Страх мешался с восхищением — иногда она глядела в ответ, и был это взгляд, от которого моё нутро оживало кипящим паразитом; тогда она улыбалась мне, а потом через несколько часов или дней мы танцевали. Ума понять, связь взгляда и танца — у меня хватало.

Прежде чем я смог сообразить, что она хотела, мы сошлись сто девятнадцать раз.

Первые двадцать я мог только прикрывать торс и голову, чтобы не умереть от случайного тычка. Этому Вторая обучила хорошо.

Достойное знание.

Потом и я принял участие в танце, хотя танцем назвать это до крайности смело. Так, безобразная пляска… Меня скручивала злоба, я огрызался, пытался ответить. Выходило дурно; она смеялась, одобряюще кивала.

Вне танцевального круга — я постоянно цепляюсь ко всему что имеет две ноги. Я ношу наряды из синяков и шрамов. Не каждая сцепка идет мне на пользу.

Больше не интересно слушать родительниц; единственная кто может донести до меня хоть какую-то мысль — Вторая. Ее хриплый голос — путеводная нить до реальности. Лишь её слова забивают шаблон: