Давай, тварь.

Мусорщик скинул дымящийся пистолет в снег. Приготовил к бою дубину с модулем-ударником. Набалдашник ее оканчивался четырьмя серебристыми нитями.

Маскхалат громилы раскрылся: под ним тяжелая кольчуга. Он выставил вперед левую руку с защитой-наручем и латной перчаткой; выглядывал из-за нее. Правая с дубиной была наготове, внизу и чуть отведена. Так он и подходил.

Проверяя меня, мусорщик сделал пару горизонтальных взмахов — легко увернулся. Нити угрожающе прострекотали возле шеи и груди.

Пробил двойку, но кулаки скользнули по металлу латной рукавицы и наруча. Здоровяк еще и тело доворачивал, двигался чуть боком.

Я изменил подход — саданул ногой в колено. Мусорщик крякнул и попытался ответить, но дубинка ушла мимо. Затем использовал ноги еще несколько раз. Удары чаще всего прилетали по внешней стороне бедра — это его злило. Плюнув на защиту, он напал: ударил снизу и быстро. Я такого не ожидал. Разум все отметил, но тело из-за ограниченности ресурсной базы не поспело. Отпрянул, нить задела предплечье левой руки. Плоть ужалило, и кисть повисла, неспособная двинуться.

Гуль.

Решив блефовать, рванулся в сторону меча. Он поверил. Дернулся следом, не рассчитал повреждения, и подбитая нога не выдержала — рухнул. За секунду оказался возле него. Боец отмахнулся дубиной, но удар ногой по голове прилетел быстрее. Я трижды впечатал пятку ему в затылок и височную часть.

Вот и всё.

Был доволен собой, хотя бой прошел достаточно неуклюже.

Через двадцать одну секунду вернулась чувствительность кисти.

— Замечательно, — прошептал я.

— Ба, бестолочь, да мы сегодня без ран.

— Как ты и говорила, Желчь, они мусор.

— Так это же “мусорщики”, Танцор. Чего ты вообще ожидал? — в ее голосе смех.

— Не знаю, но мне это было необходимо.

— Чувствуешь себя лучше?

— Чувствую себя дхалом.

Она радостно засмеялась.

Я невольно улыбнулся.

Подобрал меч, посек глотки громилы и “щитовика” и пошел в сторону подстреленного.

Раненный корчился, стремился отползти. Я дошел до него. Глянул — там пацан. Лет пятнадцати.

Глупец.

Из рта потоком струилась кровь. Маску уже и сам сорвал — наверное, задыхался.

— Marer ba, kita, kita. Marer sog, — прошипел он в слезах. — sog. Marer.

— Marer, мелкий. Полный marer, — я порезал ему шею лезвием. — Рано ты влез во взрослый мир. Не испачкай Бездну своим дерьмом, болезный.

Оставался только пленник.

Пригляделся: по фигуре определенно женщина. Сидела на снегу возле саней. Была привязана. Глядела с удивлением, без страха, не совершая при этом лишних движений. Нос и рот закрывала чёрная маска.

Желчь поинтересовалась:

— Бабе тоже мечом по горлу?

— Не говори глупостей.

— Ну а вдруг у тебя настроение такое замечательное, что ты решил вообще всех встречных “радовать”. А что? Все веселее, чем просто куда-то бесконечно шлепать по этой серо-мировой блевотине.

Подошел ближе.

Молодая.

Видно, что ее били, но деталей повреждений за маской не разглядеть. Под маскхалатом не было одежды. Мерзла — ее потрясывало. На голых руках серые пятна. Наверное, какое-то время провела без фильтров маски. Черные и грязные волосы длиной по плечи. Та часть лица, которую я видел, отмечала печать удивления.

Спросил:

— Язык знаешь?

— Да. Есть.

— Не в идеале?

Пожала плечами:

— Не учат.

— Эти?

— Мусорщики. Да сожрет их яйца Бездна. Завершили моих промысловиков.

— Твоих, — кивнул. — Друзей?

— Хозяев.

— Рабство? — поморщился.

— Рабство.

— Вонючий зверек, — радостно прокаркала Желчь. — Добей и не мучайся. Не создавай передвижных зверинцев.

— Желчь, я сам разберусь что мне НЕ создавать.

Она лишь засмеялась.

Способность людей превращать сородичей в рабов, воровать их волю, всегда вызывала во мне эхо отвращения — это помнил четко.

Смотря на ее фигуру, я думал о порочности и несовершенстве организованных людьми общественных систем.

Перерезал веревки на руках. Она поднялась, потерев запястья:

— Благодарность, — в голосе недоумение.

— Ты свободна.

— Так не думаю, — взгляд строгий. — Переходное право.

— Что?

Желчь опять зашлась в приступе смеха. Поди все считала заранее.

— Они завершили моих хозяев — стали хозяевами, владение. Ты завершить их. Цепочку провести сможешь или необходимость помощь?

Чуть приподняла брови.

Нахмурился:

— Мне это не нравится.

— А есть варианты?

Огляделся. Она здесь умрет, даже если я отдаем ей половину бандитского скарба. Если пойдет со мной, скорей всего ее тоже ждет смерть.

Эмоций нет, моды бездействовали. Все что ощущал — легкую дрожь раздражения за лабиринтами мыслительных маршрутов.

— Нет. Я не возьму тебя.

— Ты, когда мимо хтон бесхозного проходить — брать?

— Брать.

— Пригодиться?

— Пригодиться.

— И я пригожусь.

Весомый аргумент.

— Мои тропы опасны — ты умрешь на них.

Пожала плечами:

— Я смерть сейчас тут. Так что бери хтон. Ответственность. Выгода. Тело. Если рабство нет, ты ответственен за прирученных. Если спасаешь, то спасай до конца, а не делать вид. Нас таких звали kahatan — трепачи. Не существуй kahatan, существуй дхал. Дело и слово.

Желчь пробурчала:

— Выбей ей зубы, Танцор, она меня бесит. Для раба говорливость — дефект.

Моды скрипели.

Я спросил:

— Прошлые хозяева не наказывали тебя за подобные речи?

— Прошлый, Соррен любил такое, — ответила, покачав головой. — Нравиться рваться беседы, спор под вино, после ночь, постель. Старик был хороший голова: нажива, змей, доброта — свой, ярость — чужой.

— И ты была “свой”?

— Все так.

— Ваши отбиться не смогли?

— Не смогли. Засада. Но одного из этих грязных, — кивнула на труп. — Закончили. Но их было больше. Разделились. Не все хотели дхала. Риск. Пустой. Спор. Шли у кого личное.

— А если по порядку?

— Меня взяли. Идти. Барабанщик. Торговля. Продать товар. Меня не купил. Купил вещи. Продал знание о пустом дхале. У них деньги. Разделили деньги. Разделились. Отряд. Тебе хорошо.

— Пустой дхал?

— Малый ранг, слабое имущество, разбит и слаб. Он такое имел.

— А говорил, что не грубит.

— Он всего лишь слабенький человек, Танцор, не суди его строго, — заступилась за Курта Желчь.

— Они, — вновь кивнула на ближайший труп. — Грязные, болтать о счете с дхалами. Брат, отец старшего закончились при одной такой встрече. Сказали — идем бить. Глупые. Дхалов не видеть.

— А ты “видеть”?

— Видеть.

— Где?

— Рынки. Бордели. Промысловики. Ходить. Оптимизма не вызывать. Хмуриться.

— Что ты имеешь в виду?

Пожала плечами:

— Слабость, грусть и злоба, припечатанная к рубцам, — она хлопнула по плечу, подразумевая иерархические ранги. — Ходят. Дикость и опасность. Неприятные. Ты хищник, герой или лиходей?

— Что?

— Каков ты?

— Тебе зачем?

Изумление искривило верхнюю часть ее лица:

— Адаптироваться.

— Для рабыни у тебя странный характер.

— Недавно раб. Били мало. Товар портить — не уважать отца, — пожала плечами. — Просто везло.

— Я займусь этими, — указал на ближайшее тело.

— Мне делать что?

— Заряжать огнестрелы умеешь?

— А батар умеет спариваться?

— Что?

— Что? — ее глаза широко раскрылись. — Батар умеет. И я умею.

— Перезаряди мушкет тощего, а мой там, — указал. — Тоже заряди. И пистолет того, плечистого, с раздробленной башкой.

Кивнула.

Желчь прошипела из наруча:

— Питомцы — излишество. Справедливость не одобряет.

Ответил ей:

— Это ты на ходу выдумываешь.

Рабыня сказала:

— Животные — хорошо.