Мы вжались в снег, поглядывали с верхушки холма. Это было хорошее укрытие — тварь, находившаяся в двух сотнях шагов ниже, не замечала слежки.

Звездочёт волновался: на лбу у него выступил пот, и сам он, отказавшись от привычного пижонства, соизволил вытащить из-под полы плаща меч.

Я то и дело бросал на оружие завистливые взгляды. Короткий и прекрасный, обоюдоострый, с матово-черным клинком без единой зарубки — настоящий тех-артефакт былого.

Наверное, именно его он с собой в Саркофаг и взял.

Ситуация складывалась неприятная и отрицать это никто из нас бы не стал. Первая же встреча с жителем Пустоши, и мы растерялись как бойцы-первогодки.

Отвратительно.

Решений, что можно было принять, не очень много. Мясной кентавр, представший перед нами, не настраивал на оптимистичный лад. Напасть, понадеявшись на слабость. Сбежать, принимая степень позора. Переждать трапезу, лишний раз не шевелиться и не привлекать внимание — тем самым узнать хоть что-то. Но будучи старшим выбирал Звездочёт, и в этом я ему не завидовал, такая ответственность определено давила. Что не выбери, все звучало плохо и слишком очевидно; а отвечал он не только за себя. Нас этот перечень вариантов абсолютно не устраивал. Все — игра второго хода и являлось вынужденным действием от скупости ресурсов. Нам бы пару ружейных установок “Игл” или скромных пистолет-титанов “Рог” и дрянной кентавр, возомнивший о себе невесть что, красочно разлетелся бы на ошметки. Однако зачем теперь страдать по невозможному? У нас есть то что есть, ничего по сути, и с этим придется работать; работать с ничем — прекрасно. Обнуление, действительно, великолепный план. Так держать философы-чатуры, так держать Королевская кость.

Язвительное настроение било в шаблоне призрачной колотушкой. Попытался одёрнуть себя и привести в порядок мысли.

Кто я чтоб их судить?

— Дерьмо, — произнес Звездочет, сквозь сжатые зубы.

Согласен.

Но не говорил под руку, не мешал.

Кентавр обгрызал голову мертвеца и имел слишком своеобразный вид. Если думать в рамках простых решений, то вроде бы он нам не соперник, однако…

Тварь — биомодернат гуманоидного типа. Четыре длинных и тонких, как иглы, лапы торчали из бурого бочонка плоти, технически угловатого, посеченного геометрическим рельефом, суть которого ускользала от моего рассудка.

Из бочонка вырастал торс: смесь алого мяса, белизны рудимент-костей и действующих жил, желтизны мышц и бурого цвета жировых виноградин, гроздьями развешенных вдоль всего тулова. То и дело поблескивали на солнце закрепленные в это все чудное железки: и примитив-скобы непосредственно, и пластины наросты псевдо-металла, и казалось, что периодически удавалось разглядеть синюшные лепестки и капли умного сплава — но в это поверить было тяжко.

Привиделось?

Сам достроил образ?

Все возможно. Так же как возможно, что он этот умный сплав, причем нулевой, действительно, где-то добыл и теперь носил, оскверняя одну из величайших ценностей мира. Предполагать надо от худшего.

Шанкарская тварь…

Руки самые обычные, разве что мускулатура излишне развита, и чуть длиннее чем должны быть; на них даже стандартная кожа имелась. Скорей всего она суть синтетический эрзац, но нам это не особо важно.

Лицо не разглядеть, вокруг головы как ворох белых и синих помех — “шапка” искажений.

А каков их источник?

Может вплетенный тех-артефакт, может талант шторм-эволюций и крови, может суть оракула. Но, опять же, посчитать эту тварь способной к волевому плетению и переформированию субстратаВоли в силу изменений — это как посмеяться над законом Всетворца.

В целом у кентавра движения неуклюжие и неуверенные, он постоянно делал какие-то неловкие шаги, вбивая тяжесть заостренных лап в и без того искалеченный труп. В своей трапезе кентавр не использовал руки, опускал длинную крючковатую шею, при этом чуть наклонял корпус. Опять же, неловко, будто его оболочка мешала сути.

Смотреть противно.

Я морщился.

С трудом представлялось как с таким телом он сможет уклоняться хоть от каких-то ударов.

И вдруг он притворялся?

Но если это допускать, выходило то, что он знал, мы здесь. И это самый дрянной расклад из всех дрянных раскладов.

Заостренные лапы его не казались хоть сколько-то опасными для существ, которые могли двигаться. Руки — всего лишь руки, сколько бы там он не нарастил мышц. Без оружия и инструментов мутант все равно что дикарь. Бороться на приемах, примерять заломы и удушающие на нем никто не собирался. И в этом все дело… Нелепое создание, и сомнительно, что Пустошь стала бы терпеть такую уродливую кичливую слабость.

Он не смог бы спрятаться от хищника… Но, а если он сам хищник и не простой падальщик?

Убежать с такими лапами — невероятная задача. Но если нет здесь ничего опаснее, то от кого ему бегать? И тогда, если он так нелеп, почему тело Идола лежит под ним, изорванное, а он флегматично отрывал куски от его черепушки. Случайность? А они — эти случайности — все еще существовали в мире?

Удача?

Закономерность развития?

Кто знает.

Может и зря себя накручивал.

— Не думаю, что когда-то видел подобное противоречивое уродство, — презрительно бросил Звездочет.

— А я бы не был так уверен, — покачал головой. — Мало ли что там за чертой.

Рябь брезгливости, клеймо настороженности, смех и редкие волны расстройства, источник которых ресурсный голод. Удивления нет, интереса нет, страха тоже нет. Определенно, я видал вещи и похуже.

Само по себе оно кошмарное. Уродливое, абсурдное, как типичная страшилка, продукт хади низких кругов, из тех что развлекали хат в самых тяжелых чертогах работ: на шахтах, в хтон-котлах и на примитив-мануфактурных линиях.

Еще и питалось человеческой плотью, несмотря на гуманоидные черты происхождения — омерзительное нарушение законов.

— Я в растерянности, — произнес Звездочет.

— Да уж понял.

— Не ерничай. Долбанный мутант-кентавр доедает тело Идола, то с чем мы еще вчера планировали сражаться.

Иронично заметил:

— Мелковат получается выбранный враг.

Но тут же мне по нутру как ножом резануло эхо возмущения и тоски. Идол не то с чем стоило шутить. Уже дошутились.

Понял, понял, — уймись, и без тебя тошно.

— Какой был, — Звездочёт не разделял веселья. — Придется отступить. Я, братец, внезапно понял, что не хочу знать таланты красавца. Больно все неоднозначно, и больно мало у нас огнестрельных даров.

— Поддерживаю. Хотя твоя тактичность в высказываниях обезоруживает.

Отступить мы не успели.

По ушам ударил трубный вой. Пространство внизу исказилось. Длилось это всего две секунды, но мне хватило чтобы проникнуться.

— Вот же тварь…

Волевой вихрь.

Сердца бешено заколотились, в кровь щедро залилась химия. Тело тянуло к действию: бить, бежать, прятаться, но я выбрал заворожено смотреть.

В двадцати шагах по спуску, над снежным покровом, закрутились два небольших восьмигранника сочного фиолетового цвета. Их движения становились все быстрее и быстрее, затем по местности разлился тонкий и звонкий технологический свист.

Это произошло.

Восьмигранники исказили пространство сферой бледной бури, реальность в ней на несколько секунд распалась на шевелящиеся полосы-плети, меж которыми проглядывал невыносимый алый и черный цвет. Мир соединился, сфера сошлась, восьмигранники разорвались, затем скрепились, а после вновь разошлись, чтобы построить сложную геометрическую сеть-фигуру — карту закона-организации, растянутую на четырёхметровое полотно реальности.

Взгляд на любой из элементов приводил к всплеску головной боли и моментальному помутнению зрения.

Всетворец.