Их громкие голоса меня ужасно раздражают. А упоминания о Плохише и Преподе отзываются тупой ноющей болью под рёбрами. Первая любовь и первое предательство, как оказалось, идут рука об руку…

— Леська! Если ты сейчас не встанешь, клянусь, я на тебя бутылку ледяной воды вылью! — грозно заявляет Лера, и я понимаю, что она, и правда, это сделает.

— Ладно… — недовольно поворачиваюсь на бок и медленно сажусь в кровати. — Так и быть… встаю.

Олеся

Трудами Леры я выгляжу так, как не выглядела ещё никогда в жизни. На лице тонна тонального крема, пудры и румян, которые успешно скрывают землистый цвет лица и круги под глазами, которыми я обзавелась, проведя почти десять дней под одеялом. Одежду тоже подобрала Лера, неустанно твердившая, что хороший внешний вид придаёт бодрости и уверенности в себе. Если честно, я этой уверенности пока не ощущаю, но, наверное, выгляди я как заплаканное пугало, было бы ещё хуже.

Влад и Вася подвозят меня до специального СИЗО, в котором содержат непростых арестованных, а тех, что каким-то образом ранее были связаны с правоохранительной деятельностью.

Всю дорогу я волнуюсь. Боюсь представить, как расскажу отцу о том, что это я виновата в том, что его посадили. Это я пустила в дом незнакомцев. Крах его карьеры, разрушенная жизнь… всё это случилось потому, что его правильная и примерная дочь отдалась двум почти незнакомым мужчинам. В горле пересыхает, и я нервно тереблю подол платья.

— Может, тебя проводить? — предлагает Вася.

— Нет, спасибо, — обнимаю подругу. — Я сама. Вы поезжайте, я доберусь…

Да, дальше я должна всё сделать сама.

Прощаюсь с Владом и Васей и направляюсь ко входу с вертушками. Влад рассказывал, что это не простое СИЗО. Тут всё довольно прилично. На полах ковры и охранники вежливые. Однако, как только я прохожу внутрь, меня тут же обдаёт неприятным холодом. Ёжусь, оглядывая покрашенные зелёным стены. Господи… сердце сжимается, когда я представляю, каково тут папе.

Как же больно думать о нём. Просто невыносимо! Мне хочется сделать для него хоть что-то! Что угодно, чтобы облегчить его участь!

Мы долго идём по коридору, и доходим до комнаты свиданий. Я захожу первой и сажусь за стол. Отца приводят лишь через пятнадцать минут.

Вскакиваю с места и бросаюсь ему на шею.

— Папа! Папочка! — слёзы брызжут из глаз, когда я вижу его осунувшееся лицо.

— Олеся, — он пытается погладить меня по спине, но мешают наручники.

Мы стоим так какое-то время, а потом садимся.

— Как мама? — тут же спрашивает он.

— Мама куда-то пропала, — сглатываю ком в горле. — Со дня твоего ареста я с ней не разговаривала, и очень за неё переживаю!

— Она домой не приезжала? — хмурится он.

— Нет, — мотаю головой.

— Ладно, это хорошо. Значит, она просто уехала.

— Куда? — взволнованно переспрашиваю, утирая щёки.

— Тебе лучше не знать. Но, думаю, с мамой всё в порядке.

— Папа… — смотрю на него, а сердце разрывается. — Папочка…

Не знаю, как начать этот разговор, но понимаю, что сказать о своём ненамеренном предательстве я обязана…

— Какие шансы на то, что тебя оправдают? — шепчу, с трудом ворочая языком. — Ты, ведь, невиновен в том, в чём тебя обвиняют?

Смотрю на отца с надеждой, но в его ответном взгляде чудится какой-то непонятный холод.

— Нет, конечно! Не говори глупостей! — прищуривается. — Шансы есть. Они зависят от многих факторов.

Его взгляд перемещается на неухоженные, отросшие ногти. За всю жизнь я ещё никогда не видела отца в таком плачевном состоянии. Сколько себя помню, он всегда был чисто выбрит в отглаженном костюме с аккуратной причёской, а теперь…

— От каких факторов, пап?

Отец оглядывается по сторонам, а потом смотрит мне прямо в глаза.

— Олеся, я знаю о твоих любовниках.

Родные глаза прищуриваются, и меня обдаёт ледяным холодом. Он пробирается под кожу, скручивая всё внутри в болезненную пружину. Во рту пересыхает, а глаза, наоборот, становятся влажными.

— Пап… — голос ломается. Я не знаю, что сказать. Заготовила целую речь, пока ехала в машине, а теперь… просто нет слов. — Я не… я не знала.

Застрявший в горле ком не хочет проглатываться, пальцы немеют…

— Как ты могла, — он разочарованно качает головой. — Я просто не понимаю, как ты могла… Это же отвратительно! Скажи, они тебя заставили?

— Нет… — всхлипываю на этот раз вслух. Ничем не могу оправдать перед ним своё поведение. Ничем. Знаю, что для отца, даже если исключить все прочие ужасные обстоятельства, такие отношения, мягко говоря, неприемлемы! Наверное, теперь, я ему противна… Не могу поднять взгляд.

— Мой адвокат узнал подробности. Мы наняли частного детектива, чтобы следить за родственниками того осужденного, из-за дела которого меня теперь обвиняют. И, угадай, что мы выяснили? — отец говорит сухо, безжалостно. — Две недели назад ты была с ними в каком-то непонятном загородном доме. Провела там целую ночь! А до этого, оказывается, предавалась утехам на нашей даче! Скажи, домой ты их тоже пускала? У меня тогда как раз документы важные пропали! Ты им помогала? Зачем ты это сделала?

— Папа… — из горла вырывается странный писк. Захлёбываюсь рыданиями. Всё тело колотит словно в лихорадке. — Пап, я не знала… они… они… сказали… — судорожно хватаю ртом воздух. — Что влюблены в меня… что я… я им нравлюсь, я…

— Так, всё тихо! — он резко обрывает объяснения. Грозно молчит, слушая мои всхлипы. А я даже поднять на него глаза не могу. — Ты разрушила своё будущее, Олеся, — жёстко говорит он. — Думаешь, после такого громкого скандала, тебя возьмут на работу хоть в одно вшивое отделение МВД?

— Я не… — продолжаю плакать, не понимая, зачем он сейчас говорит о моём будущем. Мне плевать на работу. Мне на всё плевать! Я не хочу быть юристом! Я уже ничего не хочу!

Его молчание давит даже сильнее, чем слова.

— Ладно, успокойся, — вздыхает он. — Ещё не всё потеряно.

Нервно всхлипываю, поднимая на него заплаканные глаза.

— Что… что ты имеешь ввиду?

— Мы ещё можем исправить то, что ты натворила, дочка. Можем восстановить семью и вернуть всё как прежде. Мама вернётся домой, меня отпустят, и ты сможешь продолжить учёбу. Ты хочешь это?

— Да! Конечно! — согласно киваю. В истерзанном сердце загорается надежда…

— Очень хорошо, — одобрительно кивает он и даже немного улыбается.

— Что для этого нужно? — моргаю ресницами, пытаясь восстановить хоть какой-то порядок в голове.

Отец ещё раз оглядывается на дверь, проверяя, нет ли никого поблизости. А потом смотрит на меня.

— Слушай сюда… — начинает он, и я вся подбираюсь в ожидании его плана.

Андрей

— Ты уверен, что она ещё не выходила? — нервно спрашивает Никита, сидя рядом на пассажирском месте в моей тачке.

— Уверен! — буркаю решительно. Конечно, я уверен! Я, ведь, входную дверь уже час гипнотизирую. Гордиться, конечно, нечем. Мы опять за Лесей следили. Поняли, что она живёт у Василины и несколько раз пытались прорваться к ней, но ничего не получалось. Однажды чуть с Владом не подрались. Тоже мне праведник херов! Сам со своей студенткой встречается, а мне будет нотации читать?!

— Вот она! — Никита замечает выходящую из СИЗО Олесю и тычет мне в бок.

— Пошли, — решительно киваю и открываю дверь.

При виде Леси всё внутри сжимается. Две недели не мог ни спать, ни есть. После того, как она от нас сбежала, я потерял покой. Всё думал о том, каково ей сейчас. Мы, ведь, так и не смогли ничего ей объяснить! Наверное, она думает всё самое ужасное! Что мы её обесчестили, использовали и выбросили! НО это не так! То, что начиналось из желания спасти от тюрьмы близкого человека, переросло в нечто большее. Я всегда знал, что когда Леся узнает правду, она возненавидит нас. Понимал, что ей будет очень плохо, и поэтому хотел сохранить дистанцию. Но… всё пошло не по плану. Мы с Ником оба любились в неё, и теперь не хотим отпускать. Но если Ник до сих пор настроен оптимистично, то я понимаю, что, скорее всего, она никогда не сможет нас простить. Особенно после встречи с отцом. Небось он напел ей, что невиновен, и что мы просто хотели отомстить ему через неё!