Не будь войны, Эллада бы не была Алой.
– Вы правда верите, что я могу стать колдуньей? – с волнением, которое не удавалось заглушить, спросила Деми. – Но разве не нужно родиться с этой силой внутри? Со способностью изменять мир магией и собственной волей?
– Ничего не берется из ничего, – туманно отозвалась Цирцея. – Я выпиваю магию из несущих божественный отпечаток явлений и сил природы, а затем сплетаю из нее заклинание. Это что брать воду из колодца и переливать ее в хрустальный графин. Магия пронизывает все пространство Алой Эллады, я лишь управляю ее потоками. Направляю их туда, куда нужно мне.
Деми нахмурилась. Звучало не слишком волшебно.
– Но да, подобной силой – впитывать в себя магию – тоже необходимо обладать. Без нее даже пропитанные колдовством Эгида[30], Кадуцей[31], Рог изобилия[32] или Золотое руно[33] останутся лишь красивыми безделушками, а божественный ихор – странной на вид кровью.
– Значит, вы не сможете научить меня заклинаниям, если колдовской силы внутри меня нет?
– Не верь тем, кто говорит, что заклинания порождаются особыми магическими словами, которые боги или демоны шепчут тебе в уши. Слова, бесспорно, имеют силу, но магия их иная, чары из них не сплести. Пламя страсти или ненависти словами зажечь ты можешь, но не превратишь человеческие кости в пепел или тлеющий уголек. То, что другие называют чарами или заклинанием, – это долгий, продуманный до мелочей ритуал, во время которого я вытягиваю силу из окружающего пространства, явлений или стихий. Магия идет или снаружи, или изнутри. Потому она так сложна и едва постижима для обычных, не обладающих божественным благословением людей.
Деми помрачнела. Однако сдаваться так просто была не намерена.
– Но вы ведь можете научить меня вытягивать магию из окружающего мира? – Она стушевалась. – Или для начала помочь понять, способна ли я вообще на подобное.
– Могу.
– Когда мы начнем?
Цирцея одобрительно рассмеялась.
– Раньше бы я сказала – как только мой отец вслед за Эос взлетит в небо на своей колеснице. Что значит с самого утра.
Деми выдохнула. Кто бы подсказал ей, как говорить с дочерьми богов, чтобы не оскорбить их своей настойчивостью? Однако Цирцея, прямолинейная, даже дерзкая, на избалованных в представлении Деми богов, что пировали на Олимпе в окружении харитов и муз, среди танцев и песен, была совсем не похожа. Впрочем, и для самих богов с началом войны пиры и танцы на роскошном Олимпе остались в далеком прошлом.
– Я не могу ждать так долго. – Деми решила говорить прямо. – Каждый день стирает из моей памяти новые воспоминания. Пока я помню… я хочу сделать хоть что-то.
Она не была уверена, что Цирцея ее поняла, но лучше подобрать слова не сумела бы.
– Почему это для тебя так важно? – задумчиво глядя на нее, спросила колдунья.
– Потому что, если я смогу спасти хоть одну жизнь вместо того, чтобы только наблюдать, как последствия моего поступка их рушат… Возможно, мне будет легче, просыпаясь по утрам, слышать ответ на вопрос: «Кто я?» Возможно, я буду чуть меньше саму себя, пусть и прежнюю, ненавидеть. Возможно, мне будет проще доказать, что я – не она. Не та Пандора.
Никиас отвернулся от окна и теперь, как и Цирцея, смотрел на Деми. И пусть полубогом он не был, от его пронзительного взгляда становилось не по себе.
– Я знаю, что такое расплачиваться за свои ошибки. Что такое гадать, достоин ли ты прощения. – Заметив взгляд Деми, Цирцея объяснила столь непринужденным тоном, словно говорила о погоде: – Сцилла. То устрашающее чудовище, что кормится моряками и, будто игрушечные, топит корабли. Она не всегда такой была. Сцилла пала жертвой моего заклятья.
Деми подалась вперед, не успев стереть с лица ужас.
– Но… почему?
Уголки пурпурных губ Цирцеи едва заметно дрогнули.
– Любовь толкает людей на странные поступки.
– Вы влюбились в одного мужчину? – поняла Деми.
– О, не просто в мужчину. В Главка.
И она замолчала, прикрыв за пушистыми ресницами черные глаза. Казалось, вовсе пожалела, что начала говорить. Помогла, как всегда, Ариадна.
– Он был простым рыбаком, но притом неотразимым юношей, не уступающим в красоте самому Аполлону. Однажды он, отведав волшебную траву, почувствовал непреодолимое желание окунуться в воду. Реки омыли тело Главка и превратили его в морское божество. Вместо ног у него появился хвост, волосы его удлинились и окрасились в цвет морской волны, но в остальном он остался все тем же красивым юношей…
«Конечно, ведь появление рыбьего хвоста – это такая малость», – мысленно хмыкнула Деми.
– Красивым юношей с добрым сердцем, что стал покровительствовать рыбакам. За это, наверное, я его и полюбила, – хрипло произнесла Цирцея. – За то, что, даже став богом, не забыл о том, кем когда-то был. Но он… Он влюбился в Сциллу, прекрасную нимфу, пришедшую однажды к его берегу. В один из дней Главк признался ей в любви, но она не захотела ответить ему взаимностью. И тогда он пришел ко мне, за любовным зельем, что способно растопить лед в сердце Сциллы. Я же своими чарами попыталась отвоевать его сердце.
Черноокая колдунья повела пальцами, и воздух, проходящий через них, заискрился. Сформировавшуюся вокруг ладоней то ли дымку, то ли пыльцу Цирцея послала в сторону Деми. Первым ее желанием было чихнуть. Вторым – сделать все, что бы колдунья ни приказала.
– С мужчинами работает даже лучше, – нараспев произнесла Цирцея. – Есть в них некая слабость, уязвимость, которую моя магия лишь приумножает.
Никиас нахмурился, с вызовом складывая руки на груди. Всем своим видом показывал: чарам Цирцеи его уж точно не пронять. Однако колдунье не было дела до чужих гримас.
– Вот только Главк был божеством, пусть и не по рождению, не по крови. Что-то в нем леденило его кровь, делало устойчивым к моим чарам. А может, это и есть та сила любви, которую так часто воспевают рапсоды[34] и аэды[35]. И я… разозлилась. Сказала ему, мол, будет тебе зелье, а сама отравила воды, в которых обычно купалась Сцилла. Раз Главк и сам однажды был изменен, пусть попытается обрести счастье с тем, кто изменится тоже. Так прекрасное, юное тело Сциллы взбурлило, словно вода, взбугрилось. Белая, словно морская пена, кожа обратилась жесткой чешуей, из тела вылепились змеиные и собачьи головы. Сциллу обуздал невыносимый голод, и утолить его она могла лишь человеческой плотью.
Деми, содрогнувшись, смотрела на красивое лицо колдуньи, замечая, как пылают черным пламенем ее глаза. В голосе Цирцеи не было торжества, но и сожаления не было тоже. Выходит, совершенную однажды ошибку она приняла?
Однако в ее резюме лишь одна разрушенная жизнь. Хорошо, если верить слухам – несколько. Но не тысячи, десятки, сотни тысяч загубленных душ.
– Я слышал, что это сделала колдунья по имени Кирка.
Цирцея обезоруживающе улыбнулась Никиасу.
– Так некоторые меня зовут.
– Вы пытались исправить содеянное? – тихо спросила Деми.
Ее пронзил взгляд пылающих черным огнем глаз.
– Пыталась. Не вышло. Проклятье намертво впиталось в душу Сциллы. Она и умереть не может, но и не может жить, как прежде. Как обычный человек.
Раздался хруст. Что-то темное объяло вазу перед Никиасом. По стеклу зазмеились трещины, разбивая его на части, в разные стороны хлынула вода. Лишенные сосуда, цветы упали на стол… И завяли, почернев.
Деми смотрела на Никиаса расширенными от ужаса и изумления глазами, но он, конечно, не торопился ничего объяснять. Стоял, сжимая руки в кулаки.
Цирцея выглядела так, словно ничего необычного не случилось. Из ниоткуда появилась тоненькая, словно тростинка, служанка, и принялась убирать воду. Не двигаясь с места, колдунья притянула друг к другу осколки, зарастила трещины, будто Искры Асклепия и Гигиеи – раны, и снова сделала вазу цельной.
