— Я буду копать дальше, — сказал Петро.

— Ну что ж, — согласился Авенир Степанович. — Если так — копай…

И Петро выкопал еще два опаленных огнем парашюта, а потом… показалось полуистлевшее кресло пилота. А в нем его останки…

Петро остановился, оглянулся на Авенира Степановича.

— Смотрите, — не произнес, скорее прошептал. — Видите?

Все молчали, ошеломленные. Авенир Степанович командовал:

— Ничего не трогайте здесь, слышите?

Петро, Колюн и Митя остались дежурить возле ямы, а сам Авенир Степаныч вместе с девочками отправился в село.

Придя домой, он немедленно позвонил в город.

На следующий же день в лесу появились солдаты. Они тут же начали копать землю поблизости от ямы, вырытой Петро, кто-то из солдат неосторожно дотронулся до пилота, и вдруг все увидели, как он рассыпался…

Это было настолько страшно, что солдат, который дотронулся: до пилота, отвернулся и заплакал. И никто не пытался утешить его, все стояли, смотрели на небольшую кучку праха, бывшую некогда храбрым советским летчиком. Рядом с креслом пилота лежал расплавленный металлический квадрат с едва заметными на нем цифрами.

Вскоре после того как планшет и этот металлический квадрат исследовали в специальной лаборатории, стало известно, кусочек металла — медаль «За отвагу».

И вручена эта медаль была десятого декабря сорок первого года лейтенанту Сергею Михайловичу Козыреву, согласно удостоверению номер 290679. Основание: приказ по авиаполку, однако номер авиаполка так и не удалось разобрать, зато разобрали цифру 8 и дальше «Воздушная Армия».

Значит, авиаполк находился в 8-й Воздушной Армии.

И еще стало известно, что полуистлевшая в планшете бумага была незаконченным письмом летчика, адресованным его брату Василию Козыреву в Москву, Ульяновская улица, но дом и квартиру невозможно было разобрать.

— Думаете, так все сразу и стало ясно? — спросил Митя и сам же ответил: — Нет, тут-то и начались всякие трудности.

— Да еще какие! — добавил Колюн.

— Но, как видите, все-таки мы сумели справиться с трудностями, — заключил Авенир Степаныч.

Они сидели в саду, на скамейке, перед домом директора школы. Рядом с Козыревым — Авенир Степаныч. А ребята — прямо на траве.

Тут же пристроилась большая рыжая собака, темно-коричневая морда, темно-коричневые, торчком уши, помесь лайки и, как говорил Митя, еще множества других пород — по имени Балагур.

— Он тоже ходил с нами в лес на поиски, — сказал Митя, обняв Балагура за сильную, прямую шею. Пес блаженно закрыл глаза и застучал по земле хвостом.

— Потом мы начали писать письма, — сказала Вера.

— Какие письма? — спросил Козырев. — Куда и кому?

— Надо все рассказать по порядку, — ответил за Веру Авенир Степаныч. — Стало быть, так: нам было известно, что летчик Козырев сражался в каком-то полку 8-й Воздушной Армии, теперь следовало отыскать ветеранов, имеющих какое-либо отношение к этой армии.

— Это было тоже нелегко, — заметил Колюн.

— Но это уже совсем другая история, требующая отдельного рассказа, — продолжал Авенир Степаныч — А если говорить коротко, то мы уже через Центральный архив, через Министерство обороны узнавали адреса ветеранов 8-й Воздушной Армии и начали писать письма.

— Мы писали очень много писем, — сказал Митя.

— Ровно восемьдесят семь, — вставил Колюн. — Я считал.

— Да, наверное, так и есть, — согласился Авенир Степаныч. — Только, к сожалению, далеко не все ветераны оказались живыми.

— Мы писали всем одинаково, — добавила молчавшая до сих пор Вера. — Мы писали, что отыскали останки боевого летчика, их фронтового товарища, Сергея Козырева, не знает ли кто-нибудь из них, кто остался у Козырева в Москве, жив ли его брат Василий? И что бы вы думали?

Ребята молча слушали Веру, и Авенир Степаныч ждал, что скажет, хотя все знали то, что должна была сказать Вера.

— Прошло какое-то время, — многозначительно начала снова Вера.

— Совсем немного времени, — поправил Колюн.

— Совсем немного, — повторила Вера. — Может быть, недели две или две с половиной, и посыпались письма.

— К счастью, многие фронтовые друзья Сергея Козырева уцелели и живы до сих пор, — сказал Авенир Степаныч.

— Первое письмо прислал командир полка, оказалось, что полк имел номер — 742, — сказал Митя, — и командир его, полковник Юрий Петрович Серафимов, написал большое, подробное письмо, рассказал о Сергее, о том, какой это был храбрый летчик…

— И как они все горевали, когда он пропал, — вставил Петро. — Ведь никто не хотел верить, что Сергей погиб, его ждали со дня на день…

— И еще были письма, — добавила Вера. — Писали нам товарищи Сергея, и один написал, что знает родителей и брата Сергея, которого зовут Василий, и что раньше они все жили на Ульяновской, и дал нам ваш точный адрес…

— Родителей давно уже нет, — сказал Козырев. — А я, как видите, все еще на старом месте…

Он встал со скамейки, прошелся по саду, потом долго стоял возле калитки, глядя на темнеющий вдали лес до тех пор, пока не заслезились глаза…

В тот день, на площади, перед сельсоветом собралось все село. Иные старики, по целым дням уже не слезавшие с печки, и те пришли.

Козырев стоял рядом с Авениром Степанычем, не отрывая взгляда от гроба, обитого кумачом. Здесь останки его старшего брата.

Возле гроба сменяли друг друга в почетном карауле школьники. Козырев увидел Колюна, Петро, Митю и Веру, ставших ему за немногие эти дни по-настоящему близкими.

Неподалеку стоял седоголовый человек, опираясь на палку. Это был командир полка, в котором сражался Сергей, полковник Серафимов. Несмотря на различные, как он выражался, возрастные и невозрастные хворобы, одолевавшие его, он все же прилетел в село из далекого Хабаровска, где жил последние годы.

Козырев никого не видел, ничего не замечал. Все время думал о брате, с которым уже не чаял повстречаться когда-нибудь снова. И вот — пришлось…

Он и сам не сознавал, как велика его привязанность к брату до тех пор, пока не пришло письмо от подполковника Лазутина.

По сей день, ведь сколько лет миновало с той поры, помнилось ему это письмо, лиловые чернила, косые, сползающие вниз буквы, шероховатая, серая бумага…

Пропал без вести… Это же еще не конец, не самое страшное, мало ли сколько солдат, случалось, пропадало без вести и надолго, а потом вдруг являлись домой живехоньки, целехоньки…

Так утверждал отец, мать и Василий слушали его, не перебивая; мать веселела, глаза ее начинали искриться в улыбке, совсем как раньше, и Вася тоже веселел, веря отцу, надеясь, даже почти не сомневаясь, что Сережа вернется, конечно же вернется…

Не мог он погибнуть, никак не мог, кто другой, только не он!

Менаду ними была разница в шесть лет, но в то же время ощутимая в отрочестве, в ранней юности.

Младшему двенадцать, старшему восемнадцать. Младший еще ребенок, старший уж окончил школу, поступил работать. Уже на равных с отцом являлся домой с завода, садился за стол, мать подавала обед, и он ел и беседовал с отцом о заводских делах, одинаково интересовавших обоих. Брат работал на том же заводе, где и отец, пока не уехал в летную школу.

«Что было в нем главным, доминирующим? — думал Козырев, глядя на ребят, стоящих в почетном карауле возле гроба старшего брата. — Мягкость? Нет, он совсем не был мягким, напротив того, очень требовательным, даже подчас жестким. Заботливость? Да, он был заботлив и к нему, младшему, и к родителям, мать говаривала иногда: «Сережина жена будет счастливая, потому что Сережа хорошим мужем будет…»

Ошиблась мать. Ни мужем, ни отцом Сережа не стал…

И все-таки главным, основным в его натуре было чувство справедливости. Да, вот это и была основная черта Сережи.

Мать рассказывала, еще тогда, когда Сережа учился в младших классах, он смело бросался в драку со старшими ребятами, не боялся никого, сколько бы их ни было.