— Не я же его убил! — возразил Зотагин.

— Это ты им потом объяснять будешь. Постфактум, — хищно улыбнулся Голубчик.

— Спасибо, успокоил.

На взгляд Зотагина они оба были со странностями. И Голубчик, и Осокин. Во время работы на погрузке это не так было заметно – там приходилось вкалывать, – но сейчас, во время вынужденного безделья на заимке, сильно бросалось в глаза. Голубчик вдруг приобрёл барские замашки, которые нет-нет, да и проскальзывали в общении. Осокин же оказался яростным спорщиком. Зажигался от любого пустяка, кажущегося на его взгляд неправедным. Голубчик пользовался этим и часто специально провоцировал Леонида на спор. Просто так, от скуки. Ещё больше распаляя его своими лениво-высокомерными суждениями. Зотагину их споры казались непонятными и пустопорожними. Тем более, что к единому мнению спорщики никогда не приходили, оставаясь каждый при своём. Часто их споры и вовсе превращались в настоящую ругань, но до рукоприкладства пока не доходило. Просто в какой-то момент они прекращали друг с другом разговаривать. Ненадолго. До следующего спора.

Они и внешне были разными. Склонному к полноте Голубчику ещё не было и тридцати. На заимке он начал отпускать бородку, которую гордо называл эспаньолкой. Клок редких рыжеватых волос на подбородке вкупе с пухлыми щеками смотрелся забавно. Зотагин ждал, когда же Осокин в пылу спора не удержится, сгребёт его в ладонь и оттаскает Сергея доказывая свою правоту. Сам Леонид при своём росте под метр восемьдесят из-за худобы казался юношески нескладным, хотя ему уже было под сорок. Всегда горбился, словно старался быть незаметнее. Стригся коротко. Почти под ноль. И терпеть не мог макароны. Говорил, что за те три года наелся их на всю оставшуюся жизнь.

Зотагину в их спорах более понятен был Голубчик. Сергей говорил то, что он и сам постоянно слышал в новостях или видел собственными глазами. То, что обсуждали его знакомые. Привычные вещи. Без зауми. Осокин же принимался пространно рассуждать о каких-то странных на взгляд Зотагина вещах. К примеру, о профсоюзах. Они, эти профсоюзы, якобы должны регулировать его, Зотагина, взаимоотношения с работодателем. С хозяином груза, который ему, Зотагину, нужно перевезти. Зачем, спрашивается? Будто он сам не справится! Справлялся ведь до этого. В цене сошлись, ударили по рукам, договор подписали – чего ещё надо-то? Все довольны. Без профсоюзов всяких!

— Какой же ты наивный, Сань! — усмехнулся Леонид, когда Зотагин выложил ему это. — Не обижайся, но дальше своего носа ты ничего не видишь. Знаешь, почему? — спросил он и тут же сам ответил: — Мелкий частник, потому что. У тебя, Саня, есть… извини, была своя машина. Благодаря которой ты худо-бедно держался на плаву.

— Почему худо-бедно? — обиделся Зотагин. — Нормально было! Не бедствовал. На всё хватало. И машину обслужить, и себя прокормить. Ещё и оставалось.

— Не спорю. Тебе хватало. Но речь не о тебе конкретно и не о таких, как ты. Речь о тех, у кого нет ничего, кроме своих рук. А таких большинство, Сань. Просто из своей машины ты их не замечал. Мимо проносился. Мимо тех, кто за копейки вынужден продавать свой труд всяким мироедам. Им как жить?

— Не знаю, — пожал плечами Зотагин. — Я только за себя отвечаю. У каждого есть шанс. Кто-то его использует, а кто-то нет. Причём здесь я?

— Шанс есть у каждого, говоришь. Ну-ну… — усмехнулся Леонид. — Это ты о той расхожей удочке для всех, что ли? Получил её от дяденьки, сел на бережок, лови рыбку и горя не знай. Только вот в чём загвоздка, Саша. И удочка у тебя есть, и рыбак ты хороший, да все рыбные места давно заняты. И там не удочками, там динамитом рыбу глушат. А для тебя с твоей удочкой остались лишь те места, где и лягушку не поймать.

— Это он к тому, Саня, что ты должен отдать этому неудачнику часть своего улова, — встрял в разговор Голубчик. — Как тебе такой расклад? Согласен?

— Он его и так отдаёт, — ответил за Зотагина Леонид. — Только не тому, кому нужно.

— Никому я ничего не отдаю и отдавать не собираюсь, — сказал Зотагин.

— Отдаёшь, — возразил Осокин — Просто не замечаешь этого. Как бы тебе объяснить… Чтобы сразу понял, — он на мгновение задумался. — Возьмём, к примеру, нас. Нашу бригаду. Семь потов сойдёт, пока этот танк на платформу затащишь. Вроде бы и получить за свой труд ты должен соответственно. Но, нет! Львиная доля уходит в карман… сам знаешь кого, а ты получаешь жалкие крохи. Хотя горбатишься здесь именно ты. Вернее, все мы. Не только наша бригада, а вообще все, кто с нами работает. Если же говорить в целом, то такая проблема у всех. Кто трудится. Не важно, где и кем. А профсоюзы помогут объединиться и выступить против такого положения дел ради социальной справедливости. Чтобы каждому воздавалось по труду его. Вот это и есть наша политика. За которую нас преследуют. Понятно?

— Всего-то? — не поверил Зотагин. — За бла-бла-бла?

— Вот именно! — воскликнул Голубчик. — Бла-бла-бла! Точное определение, Саня! А если смотать с ушей китайскую лапшу, что тебе сейчас Леонид пытается навешать, то всё окажется куда банальней. Отобрать деньги у богатых и поделить между нищими. Богатых же, кто с этим не согласен, прикопать где-нибудь в овражке… Знаем. Проходили. Лёнь, а ты Глебу не пытался эту свою мысль озвучить? Сомневаюсь, что он сразу проникнется твоим призывом, откроет свои закрома, а сам, рыдая, уйдёт в монастырь простым схимником. Сдаётся мне, это ты пойдёшь по этапу.

— Не спорю, — согласился Осокин. — Может и так случиться. Но повторить рано или поздно всё равно придётся. Благо, опыт имеется.

— Кто его помнит, этот твой опыт? — рассмеялся Голубчик. — Да и был ли он вообще? А если был, то почему развеялся как дым, оставив после себя лишь ржавое железо? То самое, что мы сейчас разгребаем.

— Помнят, — уверил его Осокин. — И не просто помнят, а внимательно изучают. И с другими этой памятью делятся. Несмотря на концлагеря. Конечно, в целом повторить опыт СССР не получится, да и не надо, если учесть сделанные тогда ошибки. Учесть и постараться их в этот раз избежать.

— Какой СССР? — искренне удивился Голубчик. — Союз Свободных Сибирских Республик? От Владика до Топей? Вернись в реальность, Лёня! Мы в нём живём!

— Я не про этот новодел, — грустно усмехнулся тот. — Я про ту Великую Державу.

Осокин в разговорах с Зотагиным и после ещё не раз возвращался к своей любимой теме, попутно объясняя непонятные термины вроде добавочной стоимости или разницу между частной и государственной собственностью на средства производства. Зотагин слушал его вполуха, а Голубчик по своему обыкновению вставлял в лекции Осокина ироничные комментарии. Бригадир и вовсе относился к рассуждениям Осокина крайне неодобрительно.

— Нечего мужику мозги пудрить. Не надо ему это. Прекращай, Леонид. Прекращай.

Арсений Иванович Жагрин был единственным из них, кто не скрывался от полиции. Бывший офицер временно сформированных на период Долгосрочной Аренды Сибири Сил Самообороны, он уволился в запас по выслуге лет и теперь, работая на Глеба, получал ощутимую добавку к мизерной военной пенсии. Жагрину было далеко за пятьдесят, но на свои годы он не выглядел, поддерживал себя в хорошей физической форме. От предложенной сразу должности начальника охраны Жагрин наотрез отказался. Не захотел участвовать в разборках при дележе найденных мест хранения техники. А там дело иногда доходило до серьёзных перестрелок.

— Не хочу стрелять в своих. Пусть даже конкурентов. Я всю жизнь защищал сибиряков не для того, чтобы сейчас их убивать. Не буду брать грех на душу, — заявил он руководству.

Даже на большие деньги не позарился, хотя Глеб ему их предлагал. И не раз. Отказался. Пошёл в бригадиры.

Зотагину Жагрин нравился. Хотя и Осокин с Голубчиком тоже были нормальными мужиками. Со своими заскоками, понятно. Но кто вообще без заскоков? Нет таких. Зотагин с удовольствием сделал большой глоток горячего крепкого чая. Ещё немного посидел в одиночестве, бездумно глядя в окно. Потом стало скучно, и он направился к остальным, прихватив с собой чайник.