— Вот те и развалили, кому в нём не жилось!

— Слишком общо! Ты мне конкретику давай!

“Опять Серёга с Лёнькой на политике срезались,”— подумал Зотагин. — “И чего спорят? Спорь-не спорь, – всё равно ничего не изменится. Лучше б генератор, вон, дозаправили. Или дров принесли.”

Зотагин со стуком свалил охапку поленьев перед печкой. Скрытая среди тайги заимка, где они сейчас жили, только называлась заимкой. На самом деле это было просторное шале, когда-то построенное в таёжной глухомани мужем Анастасии для своих охотничьих забав. Вначале Глеб часто бывал здесь в компании таких же как он успешных предпринимателей, но со временем наезды выпить-пострелять становились всё реже и реже. А потом и вовсе прекратились. То ли охота ему приелась, то ли друзья из закадычных превратились в заклятых. Но шале осталось и требовало ухода. Это ведь не срубленная на скорую руку охотничья избушка, что годы может простоять в тайге и ничего ей не сделается. Тут одна обстановка, почти на миллион в американцах потянет. Вот Львович и определил сюда для присмотра бригаду Жагрина. Сбагрил с глаз долой, как он выражался, висельников уголовных. И самому спокойнее, и от них хоть какая-то польза. Висельники не возражали. Места тут красивые. Жильё по комфорту на уровне пятизвёздочного отеля. Хотя минусы тоже имелись. Шале отапливалось двумя печами и камином. Чтобы поддерживать тепло, печи приходилось топить по два, а то и по три раза в сутки.

Зотагин разделся, повесив бушлат на вешалку возле входной двери. Туда же пристроил и малахай. Присел перед печью. Открыл дверцу, пошевырял кочергой угли, закинул на них пару поленьев. Подождал, пока они займутся и прикрыл дверцу.

— Как там погода за бортом, Сань? — крикнул из соседней комнаты Осокин. — Свиреполит, вихри снежные крутя?

— Это вы тут от безделья свиреполите, — ответил Зотагин. — А там тишина и звёзды с кулак! Морозец, да, крепко прихватывает, — зябко потирая ладони, он зашёл к ним за перегородку.

Здесь, на широком диване из натуральной, когда-то чёрной, но уже изрядно потёртой кожи, перед плазмой во всю стену и расположились спорщики. Сбоку от дивана на низком столике стояли две фарфоровые кружки, почерневшие изнутри от крепкой заварки, тарелка с бутербродами, почти пустая сахарница и два чайника. Терракотовый заварочный и обычный эмалированный со свистком. Зотагин дотронулся до него. Ну конечно, чуть тёплый.

— Даже чай не догадались закипятить.

— Кипятят воду, — обернулся к Зотагину Голубчик. — Чай заваривают! — с шутливой нравоучительностью поправил он его. — Учитесь говорить правильно, сударь! А то облажаетесь в высшем обществе, а мне потом красней за вас!

— Слушай сюда, высшее общество, — в тон ему ответил Зотагин. — Я дров принёс и соляру в генератор залил. Пока вы тут глотки по пустякам драли. Никто к роднику с ведром пройтись не желает?

Родник был примерно в километре от заимки. Пешком с ведром к нему, конечно, не ходили. Ездили с канистрой на снегоходе.

— Утром съезжу, — пообещал Осокин. — Что-то бригадир задерживается. А ведь обещал сегодня быть.

— Наверняка ценные указания от начальства получает, — пожал плечами Голубчик. — Да и вряд ли он сегодня уже приедет. Ночь на дворе. Чего ему ночью по тайге мотаться. Итак, сударь, к барьеру! На чём мы остановились?

Они вновь переключили внимание на плазму. Там сейчас шло очередное ток-шоу. О чём, Зотагин понял не сразу. Вроде как спорили, чьё кураторство над Сибирской Республикой предпочтительнее. Соединённых Штатов Америки с её неоспоримой демократией или Китая с его тягой к коммунистической диктатуре. Все кричали, перебивая друг друга. Ведущий, ухоженный до неприличия молодой человек с тягучими интонациями в голосе, даже не пытался успокоить разбушевавшихся в студии визави. Странно, что Осокин с Голубчиком ещё что-то могли разобрать в этом гвалте.

Зотагин взял чайник и вышел из комнаты. Ковшиком добавил в него воды из ведра на лавке возле печи и поставил греться на конфорку плиты. После чего подкинул дров в печь для большего жара. Дождался, когда вода в чайнике закипит, наполнил кипятком большую эмалированную кружку, бросив в неё сразу два пакетика чая. Присел на табурет возле окошка и обхватил горячую кружку ладонями.

За окном тенями на снегу синела ночь. Почти месяц прошёл с тех пор, как они, по выражению Жагрина, подобрали хвосты на стоянке боевой техники и поселились здесь. И теперь маялись от безделья в таёжной глуши, в душе завидуя тем, кто разъехался с базы до весны. Зотагину, как и Осокину с Голубчиком куда-либо уезжать было противопоказано. Нет, прямо не запрещали. Хочешь – катись на все четыре стороны, никто против слова не скажет. Хотя его это не касается. Он на особом счету. Но и у остальных причина сидеть здесь и носа не высовывать была серьёзной. Все они числились в розыске. Кроме бригадира. А Сергей, так вовсе в международном. За то, что изрядно пощипал банковские счета ближневосточных правителей. С помощью компьютерных технологий. Причём увлёкся настолько, что уже и сам не знал сколько миллиардов рассовал по миру на чёрный день. Развлекался, пока на него не вышла служба безопасности какого-то мелкого банка, который он и в расчёт-то не принимал. А когда по наводке задействовали уже серьёзных компьютерных гениев, Голубчик вынужденно провалился в подполье. Ходили слухи, будто он открыл Глебу один из своих тайных счетов, за что и был спрятан на базе.

— Да не переживай ты, Серёга! — как-то пошутил по этому поводу Осокин. — Главное на всю оставшуюся жизнь себя обеспечил! Ну поймают, ну присудят лет триста. От силы триста пятьдесят. Половину отсидишь, а там и условно-досрочное подоспеет. Живи потом и в ус не дуй!

— Никто меня ловить не собирается, —усмехнулся в ответ Голубчик. — Я у правильных людей ничего не брал. Только у арабов. Те нашим друзьям не интересны. А в розыск объявили формально. Чтобы, как говорят японцы, лицо сохранить. Если бы захотели – давно бы уже взяли. В Интерполе не дураки работают. Только мы им на фиг не нужны. Ни я, ни ты, ни спаситель жены нашего босса, — кивнул Сергей на Зотагина. — Мы для них мелочь, недостойная траты сил.

— Серьёзно? — не поверил Осокин. — Чего тогда ты здесь делаешь?

— Жду, когда мир забудет о моих финансовых эскападах. Или найдёт себе другое развлечение.

— Ну-ну. И долго ждать собираешься?

— Как получится.

В отличие от Голубчика, Осокин был политическим и даже успел отсидеть три года в трудовом концлагере. За то, что когда-то подписал что-то не то, как понял Зотагин. В результате остался без всего. И без семьи, в том числе. Жена развелась с ним сразу, после ареста, а дети через прессу публично отказались от отца. Но жизнь, видимо, ничему Леонида не научила. После освобождения он не угомонился и вновь попал под подозрение спецслужб. Теперь ему, как рецидивисту, светило пожизненное. Пришлось скрыться. Но даже здесь, в тайге, он не чувствовал себя спокойно. Поэтому слова Голубчика о том, что их никто не ищет и искать не собирается, задели Осокина за живое.

— Неужели ты и впрямь считаешь, что никто не знает, где мы отсиживаемся? Давно знают. Все, кому надо, — снисходительно заметил Голубчик.

— Тогда почему не приходят? Хотя бы за мной?

— Кому ты нужен, Лёня! — рассмеялся Сергей. — Здесь ты и так в политической ссылке. Которую сам себе и устроил. А Сашка для пиндосов вообще никто. Случайно рядом оказался, когда Настя державника положила, вот и всё! Подумаешь, державник! Станут они на какого-то аборигена своё время тратить!

— Она не только державника положила, — вставил Зотагин.

— Ты про американца того? Так это ещё доказать надо! И вообще, не о ней сейчас речь. Мы о себе говорим. А здесь я кругом прав! Или опять спорить будем?

— Прав… — помолчав, нехотя сказал Осокин.

— Хоть в чём-то согласился! — удовлетворённо кивнул Голубчик. — А тебе, Саня, сейчас не американцев бояться надо, — обернулся он к Зотагину. — Ты для них личность безразличная. В отличие от гвардейцев. Эти тебя обязательно разыщут, поверь моему слову! Разыщут и грохнут! Жутко мстительные ребята.