Все равно недостаточный, конечно.

Сопящий Иванов – и тот ни при чем. Не так уж много времени отняла его неумелость. Меньше, чем ожидалось. Некого винить. Просто так уж сложилось.

Точка впереди росла в размерах и вскоре разделилась на две. Левая осталась точкой, а правая вытянулась в короткую черточку. Зыбун, как всегда, прогибался под тяжестью людей, но держал неплохо, и Эрвин ускорил шаг.

– Погоди! – донеслось сзади.

– Ну? – Эрвин нетерпеливо повернулся к Иванову.

– Постой, говорю… Мокроступ с ноги вот-вот свалится.

– Перевязывай и догоняй, – бросил Эрвин, не сбавив шага.

Иванов грубо выругался и начал копаться с завязками. Он и впрямь догнал Эрвина – когда тот уже стоял перед двумя объектами, найти которые в Саргассовом болоте он ожидал меньше всего. Особенно тот, что справа.

– Ну и ну, – только и пробормотал он, качая головой.

Это было судно, древнее побитое небольшое судно, заброшенное в болото небывалым штормом, может быть, лет пятьдесят назад, проржавевшее до дыр, но не затонувшее, а застрявшее здесь и вросшее в болото как часть его. Сильно накренившись на правый борт, оно таращилось в небо задраенными, покрытыми зеленой плесенью иллюминаторами, и неведомое растение, похожее на сплетенный косичкой пучок лоз, оплело его от форштевня до рубки. Сухие плети того же растения взобрались на короткую погнутую мачту с искалеченной антенной радиолокатора.

А левый объект был верхней частью громадного панциря крабоподобного существа, издохшего здесь, вероятно, в те самые времена, когда потерпело бедствие судно. При желании легко было вообразить, как разбуженная штормом и вторжением суденышка тварь явилась на пиршество и одного за другим перетаскала уцелевших моряков в свою пасть, после чего подохла от непривычного состава пищевых белков… И как потом саму тварь мало-помалу выпотрошили обитатели болота, оставив лишь несъедобный панцирь.

А остров… да, он приблизился. Но не настолько, чтобы рассчитывать на спасение. Даже меньше, чем нужно, чтобы надеяться.

– Дальше не пойдем, – сказал Эрвин Иванову.

– Как?.. – оторопел Иванов. – Совсем?..

Всякому другому Эрвин посоветовал бы не казаться глупее, чем он есть. Но этому сказал только:

– До ночи.

Чтобы забраться в панцирь дохлой твари, пришлось погружаться в болото по самые уши. Свой шест Эрвин предварительно притопил под бревноподобной конечностью псевдокраба, обросшей какой-то мочалоподобной гадостью, а шест Иванова отнес к суденышку и прислонил к борту. Пошарил в болотной жиже под панцирем твари и нащупал дыру с осклизлыми краями. После чего показал пример, первым забравшись в панцирь, и втащил за собой покрытого вонючей жижей отплевывающегося Иванова.

– Ждать будем здесь, – сказал он.

Внутри панциря стояла жижа, как в полузатонувшей подводной лодке, и в этой жиже приходилось сидеть. Пахло сыростью и гнилью. Всего лишь пахло, а не воняло. Плоть твари давно сожрали болотные обитатели, и теперь, по-видимому, медленно-медленно гнил сам панцирь.

– Задохнемся, – уверенно определил Иванов. – И потом, не видно же ни хрена…

Эрвин без толку поковырял панцирь обсидиановым осколком, постучал там и сям.

– Так я и думал: хитин на костяном каркасе. Сейчас найду слабое место…

Новая попытка принесла результат: сквозь проделанную дырку размером с монету хлынул свет.

– Мне тоже сделай, – попросил Иванов.

– Одного наблюдателя вполне достаточно, – возразил Эрвин.

– Зато свежего воздуха недостаточно… А, понимаю! Боишься, что я начну дергаться, когда увижу дрона?

– Уверен, что не начнешь?

– Уверен.

Качнув в сомнении головой, Эрвин проковырял отверстие и для Иванова.

– Запомни: что бы ты ни увидел, молчи и не паникуй. Даже если дрон шваркнет прямо по панцирю. Нас тут нет, понятно?

– Панцирь не выдержит, если дрон по нему шваркнет, – возразил Иванов.

– Тогда тем более не дергайся. Какой смысл?

Иванов тихо зашептал что-то неразборчивое – возможно, молился.

Эрвин не смог бы ответить на вопрос, верит ли он в бога, и посчитал бы глупым сам вопрос. Бог, если он существовал, не мешал считать, а больше ничего от него и не требовалось. Что до молитв, то Эрвин повидал достаточно людей, усердно молившихся о спасении – как правило, телесном, а не духовном, – и тем не менее погибших самым жалким образом. Бог мог существовать где угодно, но его не было в мире Эрвина. А молитвы… что ж, они годятся как формулы самовнушения для тех, кто в них нуждается. Они похожи на инструмент, используемый не по назначению, но все же приносящий пользу.

Где-то очень далеко сверкнуло. Грозы не было и не могло быть, а значит, либо прорвался пузырь самовоспламеняющегося газа, либо дрон атаковал какой-то объект. Может быть, на него опять напали местные птерозавры?

Хотелось в это верить.

А еще вновь колыхнулся зыбун, и колыхнулся еще и еще раз. Опять, как ночью.

Но сильнее.

Эрвин задремал, сидя на корточках в тухлой холодной жиже, а когда проснулся, понял, что позволил себе спать недопустимо долго – не менее получаса. Оглянувшись на Иванова, он увидел страх в его глазах. И сейчас же слух уловил ровное гудение дрона.

Он был виден и в дырочку – матовый оливково-зеленый полуметровый шар с четырьмя торчащими из него штангами и меньшими шарами на их концах; и впрямь ни дать ни взять школьная модель молекулы метана. Дрон приближался.

Завис, выбирая. По-видимому, полузатонувшее судно показалось ему более перспективной целью, и дрон ушел из поля зрения. Эрвин медленно попятился, а Иванов не успел: ярчайшая вспышка ударила в смотровые отверстия. Сейчас же ударило и по ушам. Панцирь крабоподобной твари вздрогнул и, кажется, чуть-чуть погрузился в болото. Иванов замычал.

– Тише! – прошипел ему Эрвин.

Обеими руками Иванов зажал себе рот. Закивал: понимаю, мол, – а в выпученных глазах ничего, кроме страха.

Контуженый слух вновь уловил гудение – приближающееся, нетерпеливое… Дрон был рядом. Парил в воздухе, плыл по испарениям болота, раздумывая электронными мозгами: потратить на старую дохлятину еще один заряд или не потратить?

Зыбун колыхнулся с такой силой, что Эрвин, не усидев на корточках, опрокинулся на спину. Панцирь твари подбросило, как на волне, и Эрвин, барахтаясь в гнилой жиже, понял, что на самом деле это и была волна. Только одно существо в Саргассовом болоте могло поднять такую волну…

А потом с треском отломилось что-то – наверное, конечность «краба», – и панцирь, кренясь, стал тонуть.

– За мной! – завопил Эрвин, рыбкой ныряя в проход.

Глупая ловкость тела решала сейчас все. Застрял, зацепился мокроступом, потерял ориентацию в черной от торфяной взвеси воде – и пропал что с молитвой, что без. Руки цеплялись за тонущий панцирь, пальцы скользили по гнилому хитину, но Эрвин знал, где верх, где низ, и надеялся, что не утонет. Здесь не было трясины – только толща мертвой воды под водорослевым ковром.

И когда, отфыркиваясь и отплевываясь, Эрвин вынырнул у края полыньи, он еще успел увидеть финал короткой схватки: на поверхности болота лежал дрон, полупогрузившись в зыбун, лежал себе и слабо искрился, жалкий, как всякий сбитый летательный аппарат, а над ним нависало поперечно-полосатое лимонно-зеленое щупальце язычника. Ударило – и вбило дрон в зыбун. Брызнула грязь, полетели ошметки гнилых водорослей, побежала мощная волна.

И сейчас же Эрвин окунулся с головой, едва успев набрать в грудь порцию воздуха – кто-то вцепился в лодыжку и настойчиво потянул вниз.

Иванов, конечно. И не хотел он никого топить, а мечтал только вынырнуть на поверхность. Извернувшись, Эрвин попытался схватить Иванова за волосы, промахнулся, поймал за воротник и изо всех сил дернул вверх, погрузившись сам. Яростно заработал руками и ногами. Всплыл.

Иванов уже карабкался на прогибающийся зыбун, цепляясь руками за водоросли и мох. Сорвался – глаза безумные, рот врастопырку… Эрвин выполз на болотный ковер немного в стороне, чтобы не попасть под бестолковые руки барахтающегося, и, утвердившись, помог выбраться Иванову.