— Нам пока не удалось его разыскать, — объяснил я. — Прошло два дня, а от Конвея ни слуху ни духу. У вас нет предположений, где он может быть?

— Ни единого, — с удивлением произнес Гаррисон. — Учитывая заголовки в газетах, я на его месте попытался бы обелить свое имя. У меня есть его адрес. Поскольку Конвей выполнял с нами первый рейс, я хотел занести его данные в судовой журнал. — Он вытащил из кармана потрепанную записную книжку и полистал страницы. — Лок-мьюз, номер три.

Я сделал пометку в блокноте, надеясь, что адрес подлинный.

— Нанесу ему визит.

Было уже почти десять. Я поблагодарил капитана и проводил их с Даймлоу до кэба. Как только они отъехали, у дверей появился еще один экипаж, и на землю спрыгнул Винсент.

— Доброе утро, Корраван.

— Доброе утро, сэр.

Мы прошли в кабинет. Винсент тихо прикрыл дверь и аккуратно поставил стул, который только что освободил Гаррисон, прямо напротив стола. Усевшись, заговорил:

— Заметил, что от вас вышел капитан Гаррисон. Наверное, вы обсуждали публикации в прессе?

— Они на пару с инженером клянутся, что Перселл — завзятый пьяница. — Я развел руками. — Капитан настаивает, что не пил ни капли, и за экипаж ручается. У меня нет причин сомневаться в его словах, сэр.

— А лоцман-ирландец, мистер Конвей? — вопросительно глянул на меня директор.

При слове «ирландец» я невольно напрягся.

— Гаррисон говорит, что Конвей все время был у штурвала и приказам подчинялся беспрекословно. Никаких признаков опьянения капитан за ним не заметил.

Винсент глянул мне в глаза.

— Хотел выяснить, полагаете ли вы, что его национальность имеет значение, учитывая инциденты в Ситтингборне и Уайтчепеле.

Я понял, куда клонит директор, и мне это не понравилось.

— У меня такого предубеждения нет. Неужели вы считаете важным сигналом анонимное письмо, которое получил Ротерли?

— Вовсе нет. Мы с вами прекрасно знаем, что на анонимки полагаться нельзя.

Винсент слегка наклонился ко мне. Впрочем, с ним все иначе, чем со мной. Чем незначительнее жест, тем сильнее чувства, которые он выражает.

— И все же, Корраван… Я обязан задать вам вопрос, который интересует не столько меня, сколько тех, кто может сунуть нос в наше расследование. — Дождавшись моего кивка, он продолжил: — Сможете ли вы забыть о своей естественной лояльности к соотечественникам на время следствия?

Я приложил немалое усилие, чтобы мой голос звучал бесстрастно. Постарался изгнать из него нотки оборонительного тона.

— Мне противна сама мысль, что ирландец или группа ирландцев решили сотворить подобное. — Я помолчал, вспоминая жуткую ночь на Темзе и тот кошмар, что только-только предстал перед моими глазами в ангаре газового завода. — Те ирландцы, которых я знаю, сделать этого не могли. С чистой совестью задержу любого, кто приложил руку к катастрофе. Если на реке имела место спланированная акция, то это не что иное, как убийство невинных людей.

Теперь помолчал Винсент.

— Что вы знаете о Тимоти Луби? Точно ли он сумасшедший, как порой говорят?

Меня удивил его вопрос, и ответ пришлось обдумать.

— Нет, — медленно начал я. — Сомневаюсь, что Луби сумасшедший. — Похоже, директор ждал продолжения, так что я припомнил некоторые речи Луби, которые без всяких купюр читал в ирландских газетах. — С его методами согласиться невозможно, однако считаю, что он доведен до крайности.

— Неужели? — вскинул брови Винсент.

— Когда в Ирландии не уродилась картошка, за пять лет от голода, дизентерии и тифа умерло не меньше миллиона ирландцев, потому что Англия не помогла республике зерном.

Я остановился, ожидая, когда до директора дойдут мои слова.

— Вместо этого зерно продали за границу, — мрачно подтвердил Винсент, и я кивнул.

— С точки зрения Луби, несчастья ирландцев на протяжении последнего столетия являются следствием политики полной ассимиляции, присоединения территорий и принуждения к повиновению, которую избрала Англия. Все это привело к нищете и насилию.

Директор со вздохом откинулся на спинку стула.

— Мне представляется позорным тот факт, что в основном трагедия республики связана с неверными методами управления, которые исповедуют представители наиболее славных английских семей. — Он удрученно покачал головой. — И все же я не могу смириться с террором, развязанным против жителей Лондона.

— Конечно, сэр.

Сложив пальцы домиком, Винсент поднес руки к подбородку.

— До сего дня Луби не сделал заявления относительно «Принцессы Алисы». Боюсь, он хранит молчание до тех пор, пока не завершит серию, ведь в таком случае его требования получат еще больший вес. Если Ситтингборн — первый эпизод, а «Принцесса» — второй, где же ждать третий?

— Все же не исключено, что крушение «Принцессы Алисы» — трагическая случайность. Динамит ведь не нашли…

— Он и не требовался, — перебил меня директор. — С Конвеем у руля «Замок Байуэлл» мог стать настоящей бомбой.

— Однако капитан настаивает, что их встреча с Конвеем в конторе начальника порта была стечением обстоятельств. Лоцман пришел за расчетом за другой рейс. Как я могу сделать вывод, что Конвей — член Братства, пока с ним не поговорю? Пока мне вообще хоть что-то не будет о нем известно?

— Конвей наверняка понимает, что у нас имеются к нему вопросы, — заметил Винсент. — Признайте, тот факт, что он скрывается, будет истолкован далеко не в его пользу.

— Возможно, лоцман попал в госпиталь либо лежит дома, приходит в себя, а семья и не сообразила, что следует уведомить полицию.

Директор скептически усмехнулся.

— Как Конвей мог пострадать, будучи на углевозе? Насколько я понимаю, там даже толчка не ощутили.

— Он мог получить увечье уже после — например, во время спуска спасательных шлюпок. У нас ведь нет полного представления о том, что происходило той ночью.

Похоже, мне удалось посеять в Винсенте зерно сомнения, и я, приободрившись, продолжил:

— Так или иначе, мы его скоро разыщем, клянусь.

— Ну, удачи вам, — сказал директор, поднимаясь со стула.

— Спасибо, сэр.

Жилище Конвея оказалось маленьким и хорошо ухоженным. Находилось оно на коротенькой улочке, где было всего четыре дома. Я постучался, но безрезультатно. Обошел дом сзади, заглянул в окно. Впечатление такое, что хозяин отсутствует уже несколько дней.

Вернувшись к двери, я огляделся. Вокруг никого.

Винсент никогда не одобрил бы моих дальнейших действий. И любые улики, которые мне удастся обнаружить, в рапорт не включишь.

Вытащив из кармана набор отмычек, я выбрал две подходящие по форме и размеру и быстро открыл дверь. При падавшем из окон тусклом свете обыскал дом. Ни портмоне, ни денег — вообще ничего стоящего. Разве только кое-какая одежда, заставляющая предположить, что хозяин намерен вернуться.

Проклятье… Очень похоже на поспешное бегство.

Так я думал, пока не наткнулся на полочку у кровати, на которой в кожаной рамке стояла фотография молодой женщины. Рядом лежало золотое колечко и локон каштановых волос, перевязанный выцветшей ленточкой. Взяв кольцо, я внимательно его изучил. Вряд ли мужское — слишком маленькое. Скорее всего, принадлежало покойной супруге.

Если, не приведи господь, умерла бы Белинда, я ни за что не оставил бы в доме памятные вещицы на время длительной отлучки.

Женщина на фотографии была хорошенькой. Каштановые волосы, милое лицо. На стекле ни пылинки, видимо, протирают его регулярно.

Я проникся уверенностью, что участие Конвея в бедствии на реке не было преднамеренным и заранее обдуманным, поскольку покинуть дом он явно не планировал. Если не погиб — значит, в госпитале или скрывается. А в самом деле, как он мог пострадать на борту углевоза? А если прячется, то почему? И от кого?

О встрече с Маккейбом в пятницу вечером я не забыл, однако, когда переделал все дела, уже пробило половину восьмого. Одет я был по-прежнему в штатское, однако дубинку прихватил, спрятав ее в специальный кармашек на брюках, а сверху прикрыв длинным плащом.