О’Хаган назначил встречу в пабе «Лодочник», и я прибыл туда в девятом часу. Старый ирландец уже сидел у очага в компании двух парней, которые напряглись при моем приближении к столу. Один что-то пробормотал сквозь зубы. О’Хаган на дюйм приподнял руку и опустил ее на стол, словно успокаивающий собак охотник.

Я осмотрелся. Атмосфера здесь царила приятная. В «Лодочнике» мне пару раз бывать приходилось. В задней его части имелась тихая комната, в которой можно переговорить без свидетелей, однако Маккейба тут наверняка не будет, поэтому шляпу я снимать не стал. Этот паб — место промежуточное. Главарь «Каменщиков» просто хотел убедиться, что я пришел один.

Остановившись у стола, я молча ждал, не выказывая признаков нетерпения. Страх и неуверенность всегда доставляли О’Хагану удовольствие, точно так же как и нервная дрожь его боксеров перед боем. Он подчеркнуто неторопливо допил свою пинту и поднялся. Я проследовал за ним через черный ход; парни потянулись за нами. Их тени на миг окружили меня и тут же исчезли в свете, падавшем из окон второго этажа. Мы пересекли переулок, затем узкий проезд, жилой двор, еще проезд. Места все были знакомые, и наконец наша компания остановилась на безымянном перекрестке, где сильно воняло протухшей рыбой.

О’Хаган молча протянул руку. Расстегнув плащ, я отдал ему дубинку и вытащил из ботинка маленький нож. Ирландец бросил оружие одному из сопровождающих и провел ладонями по моим бокам.

— Ради бога, О’Хаган, — вздохнул я.

Наконец он закончил обыск, и теперь уже я протянул руку, вызвав у него хриплый смех. Получив от него глухой черный капюшон, я удовлетворенно улыбнулся: шляпу со специальными жесткими полями мне предсказуемо оставили, так что кое-какое оружие у меня имелось. Я натянул грубую ткань на голову, повернув капюшон так, чтобы шов не проходил через лицо, и перехватил шляпу в правую руку. Черная материя пахла дешевым табаком — явно ее на кого-то недавно надевали. Немного света сквозь нее все-таки просачивалось.

Зазвучали, удаляясь, шаги О’Хагана; парни подхватили меня под руки — видимо, чтобы не спотыкался — и повели вперед.

Сначала мы двигались по Беттс-элли — совсем узкому проходу между домами. Через тридцать шагов повернули направо, затем налево. Шли вперед, возвращались обратно и сделали столько поворотов, что я перестал их считать, сосредоточившись на доступных мне ощущениях. Сначала под ногами шли немощеные дорожки, потом начался булыжник, потом — снова утоптанная земля. Я принюхивался: запах подгоревшего хлеба, вонь кошачьей мочи, характерный аромат, который остается за телегой мусорщика. Наконец мои сопровождающие замедлили шаг, и нос мне забил едкий металлический запах. Узнать его потом будет несложно.

Я ощутил, как чужие руки на моих запястьях сжались сильнее. Парни напряглись, озираясь по сторонам. Мы стояли молча, ожидая бог весть чего — наверное, сигнала, что кругом спокойно, можно входить.

Я испытал странное нетерпение. Интересно получается: за пять лет службы в Скотланд-Ярде мне ни разу не доводилось увидеть лицом к лицу одну из самых одиозных личностей лондонского преступного мира. Никогда еще наши дорожки не пересекались. Понятно, что Маккейб прикладывал все усилия, чтобы держаться подальше от полиции, — потому мы мало что о нем знали. И все же я постарался вспомнить некоторые известные факты.

Джеймс Маккейб попал в Севен Дайлс со своим дедом, печально известным мошенником, заправлявшим сетью ростовщических контор и скупок краденого, где ворованные вещи можно было продать или вернуть законным хозяевам за вознаграждение. Об отце Маккейба я почти ничего не слышал, но после смерти деда юный Джеймс, решительный и предприимчивый молодой человек, расширил маленькую империю подпольных ломбардов, дешевых пансионов, игорных домов, опиекурилен и боксерских клубов. Подчинялись ему и фальшивомонетчики, а вот с борделями Маккейб не связывался: ходили слухи, что его мать была проституткой, и с этой стороной жизни Джеймс ничего общего иметь не желал.

За последнее десятилетие клешни Маккейба дотянулись до Клеркенуэлла, квартала Святого Луки, Спиталфилдз и Уайтчепела. В своей преступной деятельности он руководствовался определенным кодексом. Люди понимали его требования, и до тех пор, пока им подчинялись, Маккейб не пытался их менять на свое усмотрение. Если кто-то осмеливался играть не по правилам, месть была быстрой и беспощадной: дома двурушников сгорали дотла, ворам отрубали руки. Осведомителям всаживали нож в спину и оставляли валяться в переулках, набив рот перьями. В отличие от других лидеров преступного мира вроде Мерфи из Саутворка или Шелтона из Ламбета, ярость Маккейба никогда не выливалась в безрассудные вспышки. Он все просчитывал, и это качество, по моему мнению, делало его вдвойне опасным.

Откуда-то спереди раздался тихий свист, и парни еще крепче сжали мои руки. Мы двинулись вперед; я неуверенно заковылял по короткому, покрытому мелкой щебенкой спуску. Парень слева от меня дважды резко стукнул в деревянную дверь и со скрипом открыл ее внутрь. Меня толкнули за порог, дверь закрылась, и я содрал колпак с головы.

Маккейб стоял за столом в рубахе с закатанными рукавами, тяжело опираясь о спинку деревянного стула. Он был десятью или пятнадцатью годами меня старше и на несколько дюймов ниже, однако мощные плечи заставили меня вспомнить бои на ринге. Типичные синие ирландские глаза — как и у меня — смотрели из-под нависших век. Лицо бледное, едва ли не аристократически белое, словно на улице главарь «Каменщиков» появлялся крайне редко, а вот руки могучие и обветренные. Он указал мне на один из стульев напротив, и я различил на его ладони несколько шрамов.

Бывают ситуации, когда не догадываешься, что известно твоему собеседнику и что, по его мнению, знаешь ты. В подобных случаях я предпочитаю не брать слово первым.

Маккейб долго меня изучал — да сколько угодно! — и наконец слегка дернул левым глазом. На его лице появился слабый намек на улыбку.

— Чем могу вам помочь, мистер Маккейб? — наконец прервал я молчание.

— А ты чертовски вежлив, — хмыкнул он. — Так, значит, вас учат в Ярде?

— Почему бы мне и не быть вежливым? Мы сейчас просто два частных лица.

Маккейб хрипло фыркнул и, сложив руки на груди, уселся. Его улыбка исчезла.

— О’Хаган о тебе рассказывал.

— Полагаю, он немало обо мне знает.

Последовала короткая пауза.

— Знаешь, я ведь сам начинал звездобоем, — словно продолжая дружескую беседу, сказал Маккейб.

Его слова резанули меня ножом по сердцу. Откуда О’Хагану знать о том, как я воришкой вынимал стекла из окон? Господи, мне тогда едва исполнилось тринадцать, а в банде у Симмса таких мальчишек была сотня… С другой стороны, преступный мир Лондона — настоящая паутина разнообразных связей. Вполне возможно, что Симмс был знаком с О’Хаганом. С чего Маккейб заговорил о моем прошлом? Вот что самое главное. Видимо, хотел показать, как далеко способен запустить свои щупальца — не только в Уайтчепел, но и в мое детство.

Маккейб неторопливо отошел от стола, будто желая меня убедить, что не намерен причинять мне вред. Двигался он упруго и беззвучно, и все же в глаза бросалась легкая хромота — скорее всего, последствия старого ранения. Менее уверенный в себе человек постарался бы скрыть физический недостаток, но Маккейбу было все равно. Наконец он обернулся ко мне:

— Прости, если задерживаю.

— У меня есть время, — развел руками я.

— Знаешь, откуда я вообще взялся?

— Из Севен Дайлс, насколько мне известно.

— Да-да, только я не о месте, — криво ухмыльнулся Маккейб.

Я снова развел руками, показав, что внимательно его слушаю.

— Мой дед был мошенником. Слыхал о нем?

Я издал неопределенный звук.

— Во времена первой профессиональной полиции, которая зародилась при мировом суде на Боу-стрит, он частенько ловил воришек и отпускал их за выкуп. — Маккейб скривился. — Дед уже тогда видел, насколько выгодно держать на коротком поводке воров и иметь прикормленных полицейских, скупки краденого, барыг и ростовщиков. А уж когда это все работает как единый механизм… Дед научил меня многому.