– Сейчас, прямо сам исполню!

И точно, побежал, громыхая кабукам по каменному поду. Ромодановский не поленился встать, и увидел как холоп сбегает по крутой лестнице на первый этаж его богатых палат.

***

Василий Тьма спал на лавке, мягкая перина не мяла бока, а лоскутное одеяло согревало, а не холодило. Уж лучше, чем на соломе ютится по сараям и овинам в новогородских хлябях. К нему придвинулась жена, Марфа. Совсем стало стрельцу спокойно, и он снова заснул. Но раздался грохот ударов о калитку, истошно залаяла, а затем, жалобно заскулила и замолкла собака.

Василий вскочил, схватился за палку, затем одел тулуп, и сунул ноги в валенки.

– Вася, ты куда? – поднялась жена, и накинула толсы платок на плечи.

– Ломится кто-то…

– Подожди…

Удары посыпались уже во входную дверь. Били просто яросто, со злобой, словно несчастная дверь была их врагом.

– Отворяй, Василий, собирайся в дорогу! Есть указ, вам спешно на границу всем идти!

– Хорошо. Сейчас, оденусь. Чего людей с утра пугать? Марфа, ты узелок собери…

– Боже мой…Сейчас я…Подождите! – истошно крикнула женшина.

И дети проснулись, бабка Авдотья встала с печи, и кинулась помогать снаряжать сына в поход. Женщина откинула крышку сундука, достала пару нательных руа и штанов, тёплые рукавицы. Марфа тем временем положила в мешок пару караваев хлеба, мешочек с сухарями, крупы, соль, котелок и жестяную походную кружку и деревянную ложку.

– Тятенька, тятенька! – заголосили на разные голоса оба сына, Митька и Пашка, и дочь Василиса.

Стрелец присел, и по очереди обнял и расцеловал каждого. Дочка заплакала, утирая слёзы ладошкой.

– Ничего, скоро вернусь, не плачь, маленькая…А вы, Митька да Пашка, за мужиков дома остаётесь. Справитесь ведь?

– А то… Не маленький уж, – серьёзно произнёс двенадцатилетний Митька.

– Не волнуйся, управимся, – поддержал его Пашка, погодок брата.

– Ну, на вас только и надеюсь, – и по очереди обнял сыновей.

Мешок походный был готов, стрелец поставил фузею у порога, присел на скамью.

– И то, надо посидеть на дорожку, – громко согласилась бабка Авдотья.

Затем взяла икону, и благословила сына на дальнюю дорогу. Тот перекрестился, отпер дверь и вышел во двор. Здесь стояли трое семёновцев с сержантом, при фузеях и шпагах.

– Иди, поспешай стрелец, ваши у церкви собираются, – пробурчал стрелец.

– Не с вашими солдатами мы у азовского бастиона под пулями стояли? – спросил тот в ответ.

– Было такое,– усмехнулся бравый усач, – ну, поспешай…

– Васенька! – и на шею мужу кинулась жена, – береги сея в дороге, не простужайся!

– Всё хорошо будет, Марфа! Пора мне идти… За детьми приглядывай! Бог вам всем в помощь!

И Василий Тьма пошёл по улице. Рядом с церковью собирались другие стрельцы, товарищи и друзья, тоже с фузеями на плечах и с мешками со спиной. Ну а Семёновцы,, с примкнутыми багинетами у фузей стояли наготове, словно караул у каторжников. Верхом, на конях, были генерал Аатомон Головин и боярин Иван Троекуров. Оа были ралы- радёшентки, что всё обошлось без кровиши, в Великий Пост. Выборные посланцы четырёх полков покидали Белокаменную.

Мятеж стрельцов

Пытался Фёдор Юрьевич делать многое на новый манир. Знал боярин, что в войну с поляками многого насмотрелись служивые люди Польше. Войска государя стояли в Вильно не один год, и царёвы войска вошли в польские крепости. И тут русские дворяне увидели, как в Европе пиры задают, и с обычаем благородным ознакомились. И с дуэлями, театрами да танцами. И у него пара картин имелась, какие батюшка из Полоцка привёз… Смотреть на эти парсуны было срамно, право слово… Знал правда, что такие и у Головина, и в Голицыных, охальников известных, имелись. Патриарх стыдил, конечно, да ведь не прилюдно же были те увещевания. Ну и другое… Всё о себе стали мыслить высоко, дескать отчего Понятовским, Сапегам да Вишневецким всё можно, а им , Голицыным, Долгоруким да Шереметевым видишь ли, нельзя? Только Стенька Разин и взбодрил наглецов, да ненадолго… Правда осознали, что без крепкой царской руки и зашиты висеть им на кольях, но и тут, затеяли схватку, но тайную, в темноте. Как бы не заигрались, и он Фёдор Юрьевич, не даст глупцам берега потерять.

Так предавался своим мыслям, Ромодановский, стоя на крыльце, встречая знатных гостей. Стоял старым обычаем в богатой шубе и шапке, а слева, уже польским обычаем, присутствовала и его супруга дорогая, свет . Из своих рук угощала дорогих гостей венгерским.

Затем столоначальник рассаживал пришедших согласно знатности, зная, как не обидеть никого. В углу играли холопы, да ещё на итальянский манир. Не любил Ромодановский эти гудки да гусли. Скрипка казалось ему куда как утонченным инструментом, способным издавать поистинну божественные мелодии.

– Как всегда, прекрасно у тебя, Фёдор Юрьевич! – похвалил его Борис Алексеевич Голицын, пришедший вместе с супругой.

– Так дело важное, вельможных людей собрать. Тревожное время, непростое…

– Пётр Алексеевич возвращаться из Амстердама не собирается?

– Нет ещё. Сейчас в Вене гостит, у цесаря… Непросто там всё, и Леопольд предлагает свою родственницу в жёны для царевича Алексея Петровича. Принцессу Луизу.

– Породнится хочет? – и было видно, как обрадован Голицын, – значит, высоко ставит род царевича. И ему опора станет неодолимая…

Ромодановский понимающе кивнул. Да, цесарь Леопольд видно чего смекнул об их голландском Петре, и надеется оставить и свои виды на Царство Русское… Но, тогда никто не посмеет лишить жизни Алексея Петровича, и на его права наследника покусится. И это очень хорошо.

– Отпиши , Борис Алексеевич письмо канцлеру, что все русские вельможи стоять будут твёрдо за принцессу Луизу. Такая супруга …

– Всё сделаем, Фёдор Юрьевич… Хватит уж итриг этих, худо всё может закончиться! Ладно, на нас Лопухин Фёдор смотрит, я лучше за стол сяду!

Фёдор Юрьевич поглядел и на своих сыновей, беседующих с сыном Бориса Алексеевича. Хорошие детки получились у него с толковые. Он был требовательным, но очнь заботливым отцом. И не пустил сыновей в Великое Посольство. А учиться желал послать их обоих в Венецию, науки познавать. Хотя, конечно, лучше всего в Рим, в Великий Город. Сам мечтал там побывать, и любил рассматривать гравюры с видами Рима.

Кравчие разлили вино по бокалам, начиная пир. Правда, подавали угощение у Ромодановского на серебре, и русские кушанья. Не признавал князь- кесарь непривычных иноземных блюд.

Почти до вечера уж тянулся пир, гости были веселы, сыты да пьяны . Но никто не болтал о важном, лишь о псовой охоте велись разговоры. Фёдор Юрьевич всё надеялся, что хоть кто- то по пьяному делу проговорится о заговоре, кто стрельцам серебро давал, да грамотки там всякие посылал.

Ромодановский потянулся серебряной вилочкой за солёным груздочком, задумчиво захрустел вкусной закуской. Но тут в двери возникло лицо Сеньки- спальника в двери. Корчил подлец, рожи, привлекал внимание. Помнил, что обещался боярин его выпороть, если он, бесовская душа, на пиру появится под очи знатных гостей.

Фёдор Юрьевич встал с неохотой с своего места, и явил себя перед холопом.

– Чего Сенька, плетей захотел? Не видишь, дело важное! – загрохотал он своим голосом.

– Так дело наиважнейшее, батюшка, – тихо проговорил спальник, и влто ростом ниже стал, – сам так говорил, что в любое время лня и ночи…

– Ну, чего? – пробормотал боярин, – быстрее только…

– Твк быстро я… Стрельцы силой в четыре полка подошли к Новодевичьему монастырю....

– Так.. И кто ведёт эту силу?

– Не знаю, хоть убей, – и холоп истово перекрестился.

– Пошли кого упредить Автомона Головина да Патрика Гордона. Пусть поднимают четыре наших полка, потешных, Лефортов и Бутырский.

– Всё исполню, не беспокойся! Мигом гонец обернётся.

– Стой, не дури, Сенька… Бумагу мне и чернила!