Тут Ромодановский сочинил грамотку, запечатал своей печатьюи уже тогда снарядил и гонца.

Все собирались расходится, но Фёдор Юрьевич кивнул Борису Алексеевичу. Тот всё понял. Тем временем хозяин дома проводил гостей, а Голицына спальник Сенька провёл в светёлку, а по новому- в кабинет Ромодановского.

Гость с любопытством посмотрел на картины и гравюры на стенах, на шар земной, исполненный голландским мастером ван Меером, на книжный шкафчик, с книгами на латинском.

– Что, Борис Алексеевич, любуешься на моё богатство? – с ходу начал разговор Ромодановский.

– Неплохая, толковая библиотека. Всё на латыни.

– Так на русском, почитай, ничего и не издано. Мы с тобой делом не занимаемся.

– Так то так, – и Голицын погрустнел взглядом, – и от Европы в таком деле отстаём…

– И вот ещё… Стрельцы на Москву идут, да ополчение собирают. Дела плохи. Сил наших мало, а если им помощь подойдёт, то кутерьма страшная завяжется. Они, кажется, прознали, что Пётр у нас теперь немецкий, и хотят на трон Алексея Петровича посадить

– Заигрались, Фёдор Юрьевич, в иитриги эти. Кто из ближних стольников Ивана Алексеевича отравил? К чему это было делать? А эти, в отместку и Петру дали яду.

– Да поздно уж виноватых искать, Борис Алексеевич. Ты мудр, аки змий, подскажи, то и сделаем!

– Обмануть их надобно, напишем письмо, от имени городовых тульских казаков, атамана их Черткова, дескать , идём на помощь, подождите три дня.

Ромодановский оживился, просветлел лицом. Придумать такую каверзу только князь Голицын мог, очень умён да и зело начитан…

– Дело хитрое, да сделать можно… Холоп есть на примете, толковый, он и переласт письмишко…

Видно было, что обрадован Борис. Но, вдруг неожиданно для Ромодановского, снял перстень с камнем.

– Как потом не выйдет, Фёдор Юрьевич, нам послух без надобности. Яд действует через пять дней.

– И ты сам не боишься, что и тебя…

И подумав, достал из шкафчика бутылку любимого итальянского вина, открыл и налил в пустй графин, оставив отстояться благородному напитку,

– Да меня батюшка по итальянской методе к ядам приучал. Теперь на меня ничего не подействует. Я, как царь Митрилат Евпатор стал, – выражался Голицын очень мудрёно.

– Что же ты, князюшка, только иноземную мудрость уважаешь, а русской брезгуешь?

– Я уважаю русскую веру, немецкое благоразумие и турецкую верность, – неспешно произнёс Голицын.

– Ага… Ну, с верностью у нас не очень, зато смотри, все образцы печатей у меня имеются… Вот и печаточка тульских городовых казаков… Присаживайся рядом, Борис Алексеевич, вместе сочинять станем…

Вскоре складное письмишько было готово, и двое вельмож сидели в креслах, наслаждаясь вкусом благородного вина.

– И как там канал, от Волги до Дона? – не утерпел, и подколол Ромодановский излишне умного, как ему показалось, собеседника.

– Строим,в делах всё… Ну, где твой подсыл?

– Сейчас… – и Ромодановский позвонил в колокольчик.

Сенька пришёл, поклонился, как должно. Сделал хитрец, опять искательно- умное лицо.

– Гаврилу сюда приведи… – прошептал Федор Юрьевич, и закашлялся

Слуга вышел, а князь нашёл на полке простую деревянную плошку. Голицын только усмехнулся, смотря на волнения хозяина дома.

– Плошку сожги потом…– произнёс гость.

– Сильно будет мучиться?

– А тебе что? Холоп и есть холоп?

– Так христианская душа…

– Во сне умрёт. От удушья. Задохнётся.

Удивлялся Фёдор Юрьевич иногда Борису Алексеевичу, его такой нечеловечноти.Словно вокруг не люди были, а куклы глиняные. Взял да разбил. Раздумал- раз и склеил. У него вот так не выходило, всё потом мучился, себя корил без конца. А этот, кажется, и не обеспокоился вовсе.

– Со стрельцами чего сделаем?

– Зачинщиков- казним, простых стрельцов в Сибирь, в Тобольск гарнизонами поставим. Там войска стоит мало. А вместо них даточных наберем, в солдатские полки, – здраво рассудил Голицын.

Пока говорили тишком бояре, раздался тихий стук в дверь, и в кабинет толкнули дворового. Тот поклонился, да и остался стоять, словно столб у дороги.

– Гаврила?

– Да, князь-батюшка…

– Так вот, Гаврила, сослужи мне службу… Отвези эту грамоту стрельцам, они у Новодевичьего монастыря лагерем стоят. Расстарайся… Вот, тебе два ефимка за труды. Сенька-то тебя хвалит, дескать работник хороший, ты вот, докажи…

– Так а что сказать? Что от тебя, батюшка?

– Будешь говорить, что из Тулы, человек атамана кормовых казаков Черткова, передашь грамоту их главному. Всё понял? Если сделаешь всё верно, то получшь пять рублей! Коня возьмёшь на моей конюшне. Торопись Гаврила, дело спешное! – проговорил наконец, Ромодановский, застрявшие в горле слова.

– И ты на дорожку вина выпей. Князь жалует, – Голицын придвинул деревянную плошку с вином.

Холоп не стал отнекиваться, а мигом выпил всё до дна, и прилично вытер ладонью усы и бороду. Поклонился, и покинул кабинет. Ромодановский тяжело вздохнул, и проговорил наболевшее:

– Всё одно непонятно. Кто же во главе мятежа? Кто из бояр?

***

– Кто таков? – и стрелец схватил под уздцы лошадь.

А его четверо товарищей живо взялись за копья и бердыши, подходя к всаднику. Тот почти что обмер, да вовремя опомнился.

– Так из Тулы я послан, вот письмо, – ответил гонец.

– И точно, – прочёл стрелец, вырвав грамоту из руки, – слезай давай, не мешкай!

Тот почти что сполз с лошади, да поплёлся вслед провожатому. Другой стрелец подгонял гонца тычками под рёбра древка копья.

– Да хвати, больно же , – пожаловался мужчина.

– Ты кто будешь? , спросил стрелец.

– Так из людей атамана Черткова, Гаврила я. Он как раз в Туле служит, а я при нём.

– И чего твой атаман?

– Да я и не знаю… Вот, послал. Награду обещал, пять рублей.

– Ишь ты, пять рублей? Пойдём, сейчас и на круге ответишь. А врать станешь, так и калёного железа отведаешь.

– Да я чего? Православные… – взмолился гонец.

Вскоре Гаврилу привели у повозкам, поставленным в круг для защиты. Стрелец отдал грамоту уряднику, тот посмотрел на печать, и просто посветлел лицом.

– Большое дело… – и поспешно прочитал послание, – Стрельцы! – крикнул урядник, – атаман Чертков просит обождать три дня, что бы он, со своим полком к нам пришёл.

– Тогда лучше самим в Тулу идти. Там припасов и кормов вволю, обождём казаков, и на Москву!

– И грамоту на Дон послать, что бы помогли!

– Грамоты пошлём, то дело верное. – говорил урядник. – Но, полковник просит здесь обождать. А то ведь в дороге с казаками разминуться можем. И, сами знаете, нам ещё помощь обещана.

– И где же те дети боярские? Нет их войска, – заметил стрелец.

– Верно говоришь, Тьма, – поддержал товарища его соратник.

Так проговорили, но решили здесь помощи ожидать, у Новодевичьего монастыря.

***

Только на второй день, ночью, обрушились на стрельцов рейтары и драгуны, повязали всех. Наутро прибыл и сам генералиссимус Шеин, в золочёной карете, смотреть на бунташных стрельцов. Неспешно прошёл между рядами, хмуро оглядел каждого. Толко вздыхал да охал, вспоминая прежние времна и походы. Смотрел, считал сколько людей.

– Да где же остальные? – крикнул он в толпу.

– Так на границе и остались. Мы пришли жалованье требовать. По три года ничего не плачено! – крикнул один из стрельцов.

– Что!?? Бунтовать! – крикнул взбешённый ответом Шеин, – кто заводчик? Кто задумал на Москву идти?

– Так мы за кормами шли. Оголодали шибко, обедняли…

– Не врать! Не сметь! Я вас всех запорю!

Подьячие Разбойного приказа принялись здесь чинить розыск, стали пороть стрельцов, да не узнали ничего. Непонятно всё выходило, и генераллисимус был в ярости. Вывели самых бойких, да повесили для острастки. Остальных под стражей отправили по монастырям, на строгую епитьмью, грехи избывать. Тем всё и закончилось.