Каждый шаг отдавался в его голове, да ещё и боярин прислушивался, побаивался подвоха. Что-то зашуршало, и Ромодановский уже схватился за пистоль, и взвёл курок колесцового замка.

– Это просто мыши, сыне, – сразу успокоил его отец Савватий.

Правда, иерей не мог видеть в темноте, иначе заметил бы согбенную фигуру человека, наблюдавшего за ними из бокового прохода.

Ну а немые несли печальную кладь дальше, уже было совсем недалеко.

***

– Посвети-ка, боярин… – совсем глухо произнёс отец Савватий, доставая внушительную связку ключей со своего пояса.

Михаил поднял фонарь, и иерей быстро вставил в скважину замка кованый ключ и повернул три раза. Отворил окованную железными полосами тяжёлую дверь, вошёл внутрь, и через минуты три тяжкого ожидания, наконец произнёс:

– Можно идти…

Он держал в руке фонарь у своего лица, так, что язычок огня отражался в льдистых глазах старца. Огонь и лёд, казалось, соединились в этом священнике…

– Не мешкайте, вперёд идите… – приказывал иерей.

Вот и оказалась крипта, где и стояли саркофаги великих княей и царей московских и всея Руси.

– Но могилы Бориса Годунова здесь нет… А вот и местечко для Петра Алексеевича, – и отец Савватий указал место.

Священник долго крестился и читал молитву, пока немые установили саркофаг. Затем сам отец Савватий привёл в порядок тело Петра Алексеевича, по его знаку умершего уложили в последнее, каменное пристанище и закрыли крышкой. Известковая плита закрыла юного царя.

– Так что же теперь? – спросил священник.

– Завтра поутру двинет на Запад Великое Посольство. Уже и слух пустили, что Царь поедёт в Голландию, но тайно, неузнанным. Так уж Дума Боярская порешила. Хватит с нас Смут да резни.

– И то, и то верно, – и отец Савватий крестился уж верно, в десятый раз.

– А потом, договорились, как станет Алексею Петровичу двадцать один год, то сядет на отечески престол.

– Ой ли? – усомнился иерей, – да разве трон ему уступят? Если уж кто займёт?

– Все крест целовали на том, в двадцать один год взойдёт на трон Алексей Петрович, – строго и сурово произнёс Ромодановский.

– Одно лело решить, другое дело- сделать. А кто порешил Петра, так и не дознались?

В ответ Ромодановский решал покачал головой. Ну не скажешь же, что на Фёдора Юрьевича все думали? А то ведь знал, о чём шепчутся по углам: Дескать , Ромодановские из Рюриковичей, Стародубские князья, и сами хотят на царский трон забраться…

– Ладно… Провожу я вас, к Москве – реке пойдём, что бы не примелькались. А к холопам твоим служку своего пошлю, что бы проводил к тому месту. Ну, пойдём, боярин…

И они пошли по подземным ходам, которые отец Савватий знал, как свои пять пальцев. Один раз Ромодановский уж подумал, грешным делом, что заблудились, или иерей их в подземную ловушку завёл, но нет, вышли через подвалы церкви Святой Анны к самой Москве – реке.

– Ну, иди с Богом, сыне… – и отец Савватий благословил боярина.

– Вот, на помин моего батюшки, Григория Григорьевича, – и Михаил достал приготовленный кошель.

– Помолюсь я за защитника Руси, – и иерей перекрестился, – и ща тебя тоже…

Повернулся отец Савватий и опять исчез за кованой дверью, словно это всё пригрезилось Михаилу Григорьевичу, весь этот нелёгкий день. Вздохнул боярин, положил руку на рукоять своей богатой сабли. На душе полегчало, так что всё закончилось, дело он выполнил. А у церковной ограды уже ржали кони, поскрипывали возы, наконец, ему можно было отдохнуть в своей московской усадьбе.

Сидела и сегодня в любимом итальянском кресле Софья Алексеевна, перечитывала дельную книжицу. И то сказать? Скучно было сидеть в светёлке, взаперти. Хотя и жаловаться, вроде бы не на что… Пётр с кормами да содержанием не обижает. Всё же по чести с ней обходится, и в дальний монастырь ведь не сослал, оставил здесь, в Москве жить. Правда, в Новодевичьем монастыре, но что же…

Так сидела и перечитывала любимые книжицы, пила ягодный взвар. Потянулась опять к серебряному кубку, а там и пусто.

– Палашка! – крикнула она сенной девке, – принеси сразу кувшин полный!

– Сейчас матушка, будет исполнено! – ответила, не переча, служанка, и бегом бросилась исполнять.

Вернулась, наполнила кубок ягодным напитком, и снова уселась на низкой скамеечке у ног госпожи, да принялась что-то напевать про себя. Знала Софья характер Палашки да её привычки. Не станет сама лезть к ней, а дождётся, когда царевна спросит : Какие, мол, Пелагея новости или слухи на Москве? Только тогда начнёт вещать. И ведь всегда много забавного рассказывает!

Со вздохом царевна отложила Овидиевы вирши, и мягко так, ногой обутой в сафьяновый башмак, толкнула в спину Палашку.

– Ну, какие слухи да разговоры на Москве, Пелагея? Сказывай без утайки!

– Так матушка, дело тайное ла страшное! Верный человек из Кремля приходил… Божился, что не врёт… Но упёрся, злыдень, что мол, только тебе скажет, да просил и награду большую- десять рублей!

– Да ишь ты…– живо заинтересовалась София, – ну что же… Возьми накидку для него, да в сторожку привели, около тайной калитки. Как стемнеет, сегодня и послушаю. Вот, тебе за труды… – и отдала Палашке лва алтына.

Сенная девка ушла. Царевна посмотрела на дверь закрыта ли? Быстро вскочиа с кресла, закрылась на тяжёлый засов. Сама, опустилась на кооени, нашла под книжным шкафчиком тайное место, и выудила оттуда железный ларчик. Её казна была небольшой, но всё же, пятьсот ефимков имелось. Она отсчитала двадцать больших серебряных монет, спрятала их в замшевый кошель. Затем убрала ларец на место и тогда тихо уже отперла дверь, приоткрыла её и прислушалась к шагам в коридоре. Нет, слава богу, было тихо....

Беречься было надо, знала она, что есть среди её дворни купленные Нарышкиными и Ромодановскими. Правда, Палашке царевна доверяла.

***

Лежали перед Софьей холодные закуски на серебряном блюде, но она едва попробовала буженину, которую впрочем, всегда любила. Не хотелось есть. Всё думала, чего хочет сказать неизвестный? Потом всё же решила, опять верно, история с кладом Стеньки Разина. Много таких рассказов на Руси ходит, да многие сказочники, кто кричал :«Слово и дело» закончили свою жизнь никчёмную на дыбе закончили.

И то, лихой казак попугал царя-батюшку хорошо, до самой Москвы дошёл. И если бы не обманул атамана князь Милославский на переговорах, схватив его обманом, кто знает, чем и закончиться всё могло?

Тут царевна лишь помотала головой, отгоняя страшный морок. Старое, страшное дело… А сейчас, говорят, Петрушка в Европу собрался…И виданное ли дело, царю Всея Руси, к шпыням заморским ездить, честь свою ронять? Русские цари- древнейшего рода, ещё от Августа-Цезаря, сие всем известно. А он в карету, а в Амстердам?

Ну да ладно, он Царь теперь, ему виднее. А указ ей привезли, что в Москве вместо Государя Пятичленный Совет останется, а над ними, понятно, незаменимый Фёдор Юрьевич Ромодановский, а воеводой свойственник Михаил Григорьевич…

После обедни взяла книжку, время скоротать. Опять вишь ы латынь, а как без неё? Ну, и если знаешь сей язык, то и всю премудрость книжную одолеть можно. И сейчас учёные мужи свои сочинения только на латыни пишут. Удобно- переводчик не нужен. И, человек не знающий не загрязнит недостойными руками, и не отяжелит свой недостойный и тяжкий ум ослепительным сиянием Провидения! И сама с трудом постигла столь немногое, лишь начала двигаться к постижению светлых Истин.

Но тут в дверь постучали, отвлекая от столь важных размышлений. Дверь в светлицу скрипнула, и на пороге возникла Палашкина тень:

– Матушка, пришёл человек, ожидает… Я уж и фонарь припасла.

– Ладно, идём, – произнесла Софья нарочно недавленым голосом.

Они быстро прошли по переходам, вышли на мощёшый камнем двор. Грязи хоть не было.. И очутились в сторожке. Палашка, умница, закрыла дверь на замок, и обернулась на хозяйку, ожидая похвалы. Но та смолчала. Здесь была всего одна комнатка со столом, на котором горела сальная свеча, и стояли четыре стула. Увидев кто вошёл, тайный гость вскочил, и встал у стены. Но царевна, милостиво махнула рукой, разрешая присесть. И сама села напротив. Пелагея встала за спиной хозяйки.