Еля осталась сидеть за столиком и с понимающей улыбкой наблюдала за удовольствием, которое проступало на моем лице. Не думаю, что она сама хоть раз покидала общину, но разного люда повидала достаточно, так что вполне могла понимать чувства вернувшегося на родину. Глупый этот прокол встряхнул меня и выветрил из головы остатки ностальгической мечтательности.

— Очень вкусный у вас хлеб пекут… — кивнул я на лепешки, наблюдая за реакцией девчонки. — Я такого нигде не пробовал.

— Ты его неправильно ешь, — пожала плечами Еля, подхватила сверху лепешку, свернула ровным треугольником, словно ковшиком зачерпнула острый соус, и поднесла к моим губам. — Вот так правильно. А потом заедай супом.

Я чуть отвел ее руку от своих губ, отрицательно качнул головой.

— Ешь сама. Не люблю чересчур острое.

Девушка все поняла правильно и, кажется, нисколько не обиделась. Сжевала лепешку, и остаток обеда кормила меня байками из нелегкой жизни подавальщицы. Парочку героев полуправдивых ее рассказов я знал в детстве и юности, отчего истории казались еще более забавными. Суп был давно съеден, баранина с чечевицей приятной тяжестью опустились в желудок, от лепешек вовсе остался лишь горьковатый аромат, а шустрая родственница Венкеласа все подливала мне сбитня из кувшина, который начинал казаться бездонным. Однако усталость все же взяла вверх над моим разморенным сытным обедом телом. Выложив на стол серебряник, я благодарно кивнул Еле и поднялся на ноги.

Хозяин трактира тут же нарисовался рядом, оттеснив внучку в сторону, чем еще больше заставил себя уважать, смахнул со стола оговоренную плату и указал в сторону лестницы.

— Пойдем-ка наверх, исав. Покажу тебе комнату.

В этот раз ароматный дымок не помог. Сон утянул меня куда-то глубоко-глубоко, обдав тревогой, страхом и безнадежностью. Сначала вокруг была тьма. Тьма тяжелая, мрачная, безмолвная, и от этого совершенно непроглядная. Затем она стала очень медленно рассеиваться, редеть, открывая пейзаж, который я ни разу не видел в реальности, но так часто — в своих снах, что за долгие годы успел изучить до мельчайших деталей.

Вход в подземный лабиринт располагался среди пыльной выгоревшей степи в окружении желто-соломенной травы и побелевших, потрескавшихся от времени обломков разрушенных строений. Обитый железными полосами деревянный люк полностью скрылся под разросшейся полынью и тимьяном. Я, как и много раз прежде, потянул вверх проржавевшее местами кольцо люка, под которым начинались тёмные, ведущие вниз ступени. Столь же привычно я щелкнул пальцами, вызывая в памяти нужную руну и зажигая над плечом крупный зеленоватый светлячок.

За изгибом лестницы ступени стали гораздо круче. Наконец, спуск закончился. Лестница вывела в округлый зал с пятью проходами, расходящимися в стороны подобно лучам. Арочные проемы, над каждым из которых в камне были выбиты стилизованные изображения каких-то животных, были мне давно знакомы, но во сне я выбирал почему-то один и тот же путь: налево, во второй от центра проем, над которым с каждым моим шагом все ярче разгорался знак в виде маленького, но вполне узнаваемого дракона. Вдоль коридора через каждые десять шагов висели потухшие факела в ржавых кольцах. Особой надобности в них не было, магия давала мне вполне достаточно света, но я каждый раз задумывался о том, в какой же древности был вырублен этот проход, если его не оборудовали даже давно вошедшими в обиход осветительными шарами.

В тоннеле — каменном и сухом — всегда было странно сумрачно, словно за очередным поворотом горел один из факелов. Впрочем, источников света я ни разу так не увидел, хотя коридор петлял и извивался столь причудливо, что я мог просто до них не дойти. Путь мой раз за разом, сон за сном, всегда завершался в одном и том же месте. У третьей развилки, прямо за открытой для меня поднятой вверх шипастой решеткой с крупными квадратными ячеями, сквозь которые вполне мог пролезть какой-нибудь щуплый ребенок. Сразу за ней колыхалось, будто размеренно дышало, чернильно-туманное марево. Черный как сажа сгусток овеществленной магии, стена кромешной тьмы, иметь дела с которой мне совершенно не хотелось. Но сон на то и сон, что моего согласия никто не спрашивал. Каждый раз я шагал в это марево, от которого за версту несло смертью и тленом, попадал в очередной зал, после дрался и умирал, чтобы с криком проснуться в кровати, утирая со лба холодный пот и с трудом усмиряя бешено колотящееся сердце.

В этот раз — вот уж не знаю радоваться или огорчаться — сон ничуть не изменился. Стоило коснуться колеблющейся завесы тьмы, как она изменилась, перестала выглядеть непроницаемым сгустком мрака, внутри нее словно разразилась буря — откуда-то из недр тумана проступали красновато-бурые сполохи. Более того, туманный этот сгусток стал раздуваться, наползать на меня медленно, но неудержимо. Я рефлекторно отшатнулся, отступив на пару шагов назад. Но клубящееся облако тьмы — или то, что этим облаком притворялось — выползло за мной следом. С каждым моим шагом, с каждым проблеском красноватых зарниц, оно наливалось жаром, словно в глубине его разгорался невидимый кузнечный горн. Жар этот туманил сознание, полностью лишая меня воли. Я точно знал: если побегу, проявив малодушие, если отступлю хоть на мгновение, то меня просто пожрут, как букашку. Знание это было таким отчетливым, что я всегда шагал вперед.

— Мы не знаем, княже, — проговорил Мал. — Ситуация сложилась неразрешимая, обычные наши правила к ней не применимы. Служба, конечно, пыталась следовать стандартной процедуре. Мы сумели достать маго-генетическую карту одного из претендентов. Он, как оказалось, в прошлом проходил обучение в Военной Академии княжества, принес присягу, отслужил весь положенный срок. Благодаря этому стечению обстоятельств патриархам и удалось провести сравнительный анализ с картами обеих княжон.

Прозвучавшие в полной тишине слова сорвали внутри последние ограничители. Вьюга тут же откликнулась на мою ярость, ластясь внутри, как послушный щенок, одновременно обдавая меня морозной стужей и навязывая свое желание выступить в нашем тандеме на передний план, чтобы разорвать глупца, позарившегося на мое. Я старательно прижала несносную снежную демоницу, однако гасить все проявления ее существования не стала, позволила столу под моими пальцами покрыться тонким кружевным узором. Вот оно и наступило — время показать зубы и заставить окружающих со мной считаться!

— Скажи-ка, исав, ты вообще осознаешь, где находишься и с кем разговариваешь? — в голосе отчетливо зазвучали мощные вибрирующие, почти рычащие — гневно-агрессивные — нотки. — Или ты считаешь, что представитель Службы по Наследию, стоит выше законов княжества? Разве ты не изучал уложение о сословиях? Процитируй мне и всем присутствующим восьмой пункт статьи о самодержавии.

— Но позвольте, княжна… — попытался то ли оправдаться, то ли возразить мне мужчина. Ни того, ни другого я ожидать не собиралась.

— Не позволю! — твердо выговорила я, поднимаясь из кресла. — Я поставила перед тобой не такую уж сложную на мой взгляд задачу, но так и быть, процитирую уложение сама. Итак, в упомянутом пункте статьи о самодержавии говорится о том, как следует обращаться к прямым родственникам князя женского пола, то есть к сестрам, дочерям, тетушкам и всем прочим. Любой гражданин, не принадлежащий дворянскому сословию, обязан выказывать уважение представительнице рода Лютамарехт, обращаясь к ней — сиятельная княжна. Лишь главы тринадцати высших дворянских родов и их наследники имеют привилегию. В прямой беседе или в письменных посланиях им позволено опускать титул учтивости, используя вместо этого полное имя особы княжеского рода. Исключения из закона допустимы для кровных родственников, побратимов, щуров и супругов. К какой из указанных категорий относишь себя ты, исав Важдай?

Мужчина растерянно огляделся, видимо ожидая от кого-то из присутствующих поддержки. Я молча ждала его оправданий или извинений, однако так и не дождалась. Впрочем, идиотом этот двуликий не был и постарался исправить свою оплошность. Другое дело, что позволять ему этого, замяв скандал, я не собиралась.