— Я всегда рад твоему присутствию под крышей моего дома, алмея[39]! Озаришь ли ты скромное это жилище своим сиятельным ликом сегодня вечером? На ужин моим гостям подадут ягненка в томатном соусе с ароматными травами, лимоном и чесноком, а на десерт — запеченные стручки сладкой росянки.

— Боюсь, что нет, милостивый хозяин благословенного богиней очага. Еще прошлым вечером меня пригласили к вашему уважаемому наибу, чтобы усладить своим танцем очи его байбише. Но я непременно воздам должное завтраку…

Выражение лица старого корчмаря при этих словах выражало такую степень отчаяния, что, будь я на месте хвостатой халифатки, немедленно согласился бы явиться к ужину. Жрица, впрочем, насмешливо блеснула глазами из-под кромки платка и поспешила покинуть общий зал едальни. Я отступил с ее дороги, не желая чинить препятствий опасному существу, но взглядом все-таки проводил до самого выхода. А вот ее спутник, кажется, не собирался сопровождать танцовщицу, имея шанс в перерывах между развлечением посетителей насладиться обещанными Венкеласом кулинарными изысками. Бросив на музыканта краткий взгляд, я неожиданно припомнил, в каких случаях зигмар использовали слово «наиб», и что в их языке оно означало. Припомнил, и на миг прикрыл глаза от нетерпения. Если я правильно понял намек дочери пустыни, то терпеть мне осталось недолго. Уже вечером мы вполне могли оказаться сидящими бок о бок за одним столом.

Выбрав свободное место в углу у окна, расположение которого позволяло одновременно держать в поле зрения входную дверь и примолкшего в отсутствии жрицы музыканта, бросил на соседний стул измазанный травянистым соком плащ и устало привалился к стене. Стоило на мгновение позволить телу расслабиться, как напряжение последних дней тут же дало о себе знать, сковав натруженные мышцы. Телу все еще требовался отдых. Еда и отдых. Времени, проведенного на берегу мелкой речушки, моему организму явно не хватило. Тем более, что перед встречей с отцом было бы неплохо обдумать полученную от брата скудную информацию.

Край, разумеется, сообщил мне далеко не все. Я вполне понимал, что он не мог откровенничать ни в присутствии дозорных стражников, ни во время пути к гостевому дому, когда вокруг было слишком много лишних ушей. Главное братец, без всякого сомнения, утаил. Однако и того, что он поведал, было достаточно для некоторых выводов. Я, слава Богам, не был обделен некоторым количеством ума, и вполне мог сообразить, что скрывалось за его оговорками.

Вполне вероятно, то самое исчезновение, о котором вскользь упомянул Край, случилось далеко не в первый раз, иначе не успели бы придумать для дежурной смены новые правила. Да и не стали бы изменять проверенный, устоявшийся порядок. Несколько пропавших, конечно, насторожили бы отца и весь Совет в придачу, однако меры усиления контроля всех входящих, подобные тем, которые я успел оценить по приезду, принимать бы не стали. Мало ли, какая блажь втемяшится в голову парочке идиотов… Ллайто же никто на привязи в общине не держал. Однако этот факт делал ночное исчезновение местных жителей тем более странным.

Если ушли по своей воле, то почему тайком, ночью, скрываясь? Неужели сотворили что-то такое, последствий чего испугались? Но что именно?

Вот так навскидку в голову не приходило никаких подходящих вариантов. Возможно — убийство? Но в общине никого не обвиняли огульно, каждое убийство тщательно расследовали, а высшую меру наказания — пожизненное изгнание — применяли лишь в самых крайних случаях.

Да, за ворота выставляли с минимальным набором для выживания, предоставляя богам показать, достоин ли убийца жизни. Выживали, понятное дело, не все. Но и метку отверженного ставили очень редко. А за пределами общины о наличии знака было мало кому известно, и уж точно ничего не значило для простых обывателей…

Зачем же тогда убегать? Нет, убийство вряд ли могло стать причиной. Тогда что? И что отец мог посчитать достаточной причиной для моего срочного вызова? Дело, о котором вполне вероятно пойдет разговор за ужином, теперь выглядело гораздо серьезнее и важнее.

— Высокого неба, уважаемый, — отвлекла меня от размышлений и наблюдений за залом юная внучка Венкеласа. — Чего желаешь? Томатного супа с бараниной и чечевицей? А может, рыбы с тмином и семенами пажитника? Чапати[40] есть, с острым соусом, горячие еще…

Девчонка была хороша: улыбчивая, большеглазая, вошедшая уже в ту пору, когда детские прежде черты лица начинают медленно становиться взрослыми. Я прищурился, разглядывая пышущую молодостью и здоровьем родственницу хитрого корчмаря, усмехнулся попытке его пристроить родную кровинку. Явно же специально отправлял ее обслуживать клиентов. И далеко не каждый был в его глазах достоин подобной чести. А траппер в общине считался профессией почетной, хоть в наши дни и редкой.

Словно в подтверждение моей догадки, Еля, которую я помнил мелкой пакостницей пяти лет и юной исой лет четырнадцати, мимолетно скользнула взглядом по моему телу от плеч до пояса, и, кажется, будь у нее такая возможность, заглянула бы под стол, чтобы оценить все то, что осталось скрыто.

Я с трудом удержался от хохота — вот же прохиндейка! — еще через первое совершеннолетие не перешагнула, а туда же…

— Пожалуй, томатный суп и лепешки — звучит неплохо.

— И не только звучит… — уверенно ответила мне Еля с ноткой одобрения. — Я тогда передам деду и тут же вернусь…

— Не стоит беспокойства, милая, лучше распорядись, чтобы мне подготовили комнату. Ночь у меня выдалась очень тяжелая, перед важной встречей нужно отдохнуть.

— Конечно-конечно, исав! — торопливо пробормотала девушка, видимо, расслышав что-то в моем голосе. — Может, сидра принести? Или вина?

— Пожалуй, откажусь, — отрицательно качнул я головой. — А сбитень твой дед не варит?

Еля бодро закивала и, ловко лавируя между столиками и посетителями, скрылась из виду в узком проходе за стойкой. Дожидаясь возвращения подавальщицы, я достал курительные палочки с туго скрученными высушенными листьями полыни, толокнянки и шлемника. Трубку, как отец, я не курил. Палочки использовал скорее для иных целей — с ними и спалось лучше, и кошмары не донимали. Хотя те самые, что стали моими постоянными спутниками сразу после смерти Межи, пробивались даже сквозь дурман.

Зачастую, в этих снах я то пытался отыскать и остановить брата в запутанных переходах катакомб, то убегал вместе с ним от неизвестной опасности, то безропотно умирал вместе с ним. Наутро же неизменно просыпался измученным, усталым и разбитым.

Курительные палочки делала по моему заказу одна из старшекурсниц Лутавы. Я, по ее словам, был ее дипломным проектом. Кажется, она выбрала темой что-то об опосредованном влиянии рун на эмоциональный контроль магов через ритуально заряженные травы. Даже не знаю, какие свойства трав или рун оказывали на мою психику успокаивающий эффект, но пристрастился я к этой заразе крепко. Да и аромат был на самом деле приятный.

Поздний этот обед прошел весело. Еля с заказом явилась минуты через три. Томатный суп, ало-золотистый, присыпанный сверху смесью белого сыра и зелени, соседствовал на блюде в ее руках со стопкой горячих еще тонюсеньких лепешек, а рядом на плоской тарелке истекал жирком большой кусок запеченной с травами баранины на ложе из зеленой чечевицы. Кувшин с горячим еще сбитнем Еля принесла в другой руке, балансируя блюдом над головами посетителей. Видя этот бесплатный аттракцион, я даже поразился ее выверенным движениям. И ведь ни капли не расплескала ни из пиалы с супом, ни из кувшина.

Кунжутные лепешки удались местному повару на славу. Поджаристые, пористые, по краю очень румяные, с прожженными краями, но светлые, практически белые, словно бы недопеченные в центре — именно такие, какие я любил в детстве. Оторвав кусок от верхнего хлебца, я закрыл глаза и вдохнул неповторимый аромат. Медленно свернув чапати трубочкой, макнул краешек в постный томатный суп, подцепил немного сыра и с наслаждением закинул чуть размокший хлеб в рот.