Матовый каменный шар, умещающийся на ладони, но для связи требующий установки на ровной поверхности, разгорался медленно. Внутри него начала пульсировать желтовато-теплая искра, разрастаясь и заполняя темное нутро артефакта. Однако сигнал остался без ответа. На вызов, по-видимому, реагировать никто не собирался. Я нервно побарабанил пальцами по резной кромке стола. Подобное проявление эмоций никак не могло мне помочь, но слегка снизило градус напряжения.

«Не ответишь через артефакт, оправлю к тебе своего гонца!» — подумал я. И тут же, словно в ответ на мое недовольство, шар полыхнул алым, и из его глубины раздался немного искаженный, но от этого не менее родной равнодушно-холодный голос.

— Мир твоей земле и твоему небу, отец.

Я прищурился, мгновенно решая, с чего начать этот важный разговор.

— Да стелются травы тебе под ноги, Зорян. Как твоя учеба?

— Замечательно. Ты интересуешься с какой-то целью, или это просто пустой треп, чтобы ослабить мое внимание?

— Это попытка прощупать степень твоего желания со мной общаться.

— Не прибедняйся, папа. Я давно остыл, и тебе прекрасно это известно. Говори, чего тебе от меня надо. Я спешу.

— Мне нужна твоя помощь.

— О как! — фыркнул Зорян. — Несгибаемый Аламир Калита сподобился признаться в слабости. У тебя там небо на землю рухнуло, что ли?

— Ты приедешь? — сдержанно переспросил я, стараясь не обращать внимания на сарказм глупого мальчишки.

Из парного артефакта донеслось неразборчивое бормотание и приглушенный звук удара, а потом алая искра погасла, превращая шар в темный и мертвый кусок шерла.

Я коснулся прохладной поверхности артефакта и устало вздохнул.

«А чего ты хотел, старый дурень? Сам же сделал все, чтобы мальчишка сбежал из Бухтармы на вольные хлеба. Теперь терпи молча!»

Сферит[1] давно погас и потемнел, а я все еще продолжал сидеть, уставившись на его матовую поверхность, раздумывая, как трактовать резкое окончание разговора. Пытаться связаться еще раз я даже не стал. Не хотел выглядеть навязчивым просителем, хоть и волновался о том, смог ли заинтересовать его, или в очередной раз за долгие годы потребуется переходить к осуществлению запасного плана. Сколько было их, обходных путей, маневров и импровизаций? Теперь, когда все нити моих интриг сошлись в моих руках и стали приносить плоды, когда план по освобождению соплеменников из-под власти ллаэрла[2] близился к успешному завершению, я не имел морального права позволить кому-либо — пусть бы и собственному сыну! — помешать мне.

Да, теперь, как и тридцать четыре года назад, главным действующим лицом разворачивающейся с моей помощью интриги должен был стать мой Зорян. Мой первенец. Тот, на кого я сегодня, как и без малого четыре десятка лет назад, возлагал все свои надежды. Именно ему предстояло в скором будущем продолжить мои начинания. Теперь же следовало убедить упрямого мальчишку, что ему и самому выгодно будет участие в тщательно разработанном замысле.

Как бы цинично это ни звучало, но иногда я сомневался: правильный ли сделал выбор, решив, что именно старший из моих сыновей близнецов должен остаться в живых, а младшего не спасти. Семнадцать лет я пытался уберечь их, а потом понял: если не оставлю эти попытки, то потеряю обоих. Что может испытывать мужчина, более того — отец, вынужденный похоронить собственного сына? Вероятно, боль. Я, отправивший своего ребенка на смерть, фактически вложивший в его руки оружие, которым он прервал собственную жизнь, ощущал не просто боль, но беспощадное пламя, в котором горел ежечасно, ежесекундно. Этот костер, на котором я оказался распят, был сложен из воспоминаний. О том, каким он был — мой младший сын. О том, как достойно он принял решение спасти собственного брата. Бесконечный калейдоскоп картинок прошлого. Память — все, что мне осталось.

Закрыв глаза, я позволил себе пару мгновений слабости. Окунулся в тот день, когда впервые взял своих мальчиков, своих первенцев-близнецов на руки. Сыновья — залог моего бессмертия, ибо для мужчины не может быть ничего важнее, чем собственное продолжение в веках. Я сохранил в памяти их безусловную любовь. Она и теперь казалась мне реальной, словно каким-то образом мне выпал шанс вновь вернуться в прошлое. Будто я не потерял их обоих, пусть каждого по-разному. Со вздохом отстранившись от иллюзий, я открыл глаза. Отполированный матовый шар, выполнив предназначение, уже больше ничем не мог помочь. Магическая вещица продолжала хранить молчание.

Когда-то давно, воспитывая сыновей, я видел в старшем изъян. Слишком неуступчив и упрям, так мне казалось. В отличие от младшего брата, он с раннего детства рос самодостаточной личностью. Вот и теперь попытка поговорить с ним завершилась ничем. О результатах этой короткой беседы я, к сожалению, узнаю в лучшем случае через десятицу.

Время, впрочем, все расставит по местам. День за днем, год за годом Зорян доказывал, что я не ошибся. Да, по силе и духу мои мальчики были равны, но там, куда в итоге отправился младший, требовались не упорство и решительность, а бесконечное терпение. Мне же стоило позволить сыну выдохнуть, успокоиться и выполнить мою просьбу о помощи. Тяжело вздохнув, я поднялся из-за стола и подумал, что стоит сообщить жене, что ее старший сын, возможно, скоро приедет с ней повидаться.

Я знал, что эта новость обрадует ее. Так же, как знал, что смерть Межи ее почти уничтожила. Но не зря у нас родился такой упрямец! Ему было от кого унаследовать эту черту характера. Выходя из кабинета, я с улыбкой вспоминал те дни, когда пытался завоевать эту невозможную женщину, свою жену. И день нашей первой встречи — тоже.

Она была странной, выбранная для меня невеста. С виду застенчивая и покорная воле родителей кукла: красивая, ухоженная, и слишком предсказуемая, похожая на всех предыдущих. Никакого простора для фантазии, одежда, пожалуй, даже чересчур строгая. А потом — как удар под дых: на внутренней стороне запястья яркий рисунок, который иглой наносили сторонники возвращения власти в руки потомков правящего рода. Ни мать, ни отец, по всей видимости, не догадывались о политических взглядах потенциальной невестки, а ведь именно наша семья имела самое прямое отношение к желающим сменить правящую верхушку. Предки с отцовской стороны являлись единственными прямыми потомками давно убитого кнеса.

С первого взгляда, еще когда не заметил крохотный трохидов[3] рисунок на запястье, я твердо решил, что церемониться с этой девчонкой не буду. Я хорошо разбирался в людях, и мне совсем не хотелось видеть своей женой запуганную и забитую паиньку, не заслуживающую ни минуты моего внимания. Впрочем, как и любую другую одобренную матерью кандидатуру.