И Василий указал на рваную рубаху, пропитанную кровью, выставил перед собой перевязанную руку.
— Вот, видишь? Узнал, что нож у меня, и силой забрал!
Уголок рта Казимира дёрнулся вверх.
— Вот, значит, как. А мне Добряк о таком не докладывал.
— Так а мне что делать теперь? — жалобно спросил Василий. — Мы же договорились, что я нож тебе дам, а ты меня вернёшь домой. Я старался, а теперь что получается? Я здесь оставаться не хочу! Что мне сделать, какую ещё работу? Всё, что угодно, только вытащи меня из этой дыры! Я на всё согласен.
Больше всего Василий боялся, что теперь он Казимиру не нужен. Чего доброго, окажется, что колдун и правда может вернуть его домой. И вернёт, вот прямо сейчас.
Или, некстати и только теперь пришла в голову мысль, уберёт другим способом. Зачем ему человек, который знает лишнее?..
По счастью, Казимир от предложения не отказался.
— Я велел тебе остановить работу... — начал он.
— А я уже! — перебив его, торопливо проговорил Василий. — Сказал им, что в таком виде я не работник и что вообще никому теперь не доверяю, раз уж Добряк со мной так... Да они и сами все перессорились, а пока выясняли отношения, всё испортили назло друг другу. Ты, может, видел, крыши все чёрные, и на дорогу хлама набросали, не пройти. Ну куда тут людей звать, и правда? Да ещё...
Он понизил голос и смущённо сознался:
— Я ж не особо и понимаю, как тут людей зазывать. Там, откуда я родом, всё по-другому устроено, а здесь что? Думал стоять у дороги, ждать, пока кто-то мимо пройдёт, и кричать, мол, заходите к нам. Так люди, наверное, и не пришли бы. Чем их тут завлекать, я вообще не знаю. У меня бы и так ничего не вышло.
— Ничего, это к добру, — утешил его Казимир. — Вот что: в ночь Купалы я подменыша прогоню и царевича верну. Надобно мне, чтобы ты Ярогневу чем-то отвлёк, не то помешает она.
— Понял, — кивнул Василий. — Доброму делу как не помочь? А я даже знаю, чем отвлеку. Она меня вроде как лечит, так я притворюсь, что мне хуже стало, и пошлю за ней кого-нибудь. Она пока от своего дома сюда доковыляет, пока обратно... Ну и задержать постараюсь, потяну время.
Казимир согласился, дал ему на всякий случай три новых пера взамен израсходованных и улетел, сделав круг над Перловкой. Василий дождался, пока колдун совсем растворится в тёмном небе, и вошёл в ворота.
Из дома Добряка тут же повалил народ, обступили, загомонили:
— Ну, как оно, сказывай?
— Поверил те колдун-то?
— Чё выведал?
Василий, поморщившись — его хлопнули по больному плечу, — рассказал, что колдун хочет застать Мудрика одного, а значит, нужно глаз с него не спускать. Может, и вообще где-то спрятать.
— А в остальном, — подвёл он итог, — Казимир вроде поверил, что никакого заповедника не выйдет. Лишь бы позже не прилетел посмотреть. Надеюсь, у него есть дела поважнее, чем туда-сюда летать.
— Ну, добро, — обрадовались деревенские. — Кликните Мрака, пущай сажу-то с крыш смывает, да спервоначалу с дороги приберём.
На дорогу они вынесли всё, что нашлось в домах: миски, лохани, мётлы, наколотые дрова. Посчитали, что Казимир в сумерках не разберёт, что там за хлам набросан. Теперь взялись собирать и ругаться: каждому казалось, что у него под шумок что-то спёрли.
— Этак-то и выйдет, как Казимиру надобно, — в сердцах сказал Добряк. — Перегрызёмся и никакого общего дела не справим. Ты ить чё верещишь, Неждана, какие твои полешки, ежели ты печь-то не топишь?
И тут же заругался тонким голосом:
— Любим, паскуда, корыто моё куды волокёшь? Нешто думал, я его не признаю!
Всё же как-то разобрались, хотя и не без споров, а на другой же день принялись за работу. Взяли Гришку, привезли брёвен и начали строить конюшню у озера, мостить двор, чтобы гостям было где поставить коней и телеги. Гришка всё же не особенно слушал Горыню, и ходить с ним до леса и обратно пришлось Василию. Это грело душу.
Горыню отправили по другому делу: раз он мог выезжать за границы Перловки, то и поехал в Нижние Пеструшки за семьёй Добряка. Решили, что им тут, может, и безопаснее, да и лишние руки не помешают.
Оказалось, ещё в тот день, как нашли Василия, староста распорядился огородить кладбище. Давно пора, сказал он, да и если купальскую ночь на этом лугу справлять, ырка бед наделает. Только брёвен для частокола пока не подвезли, да и леший начал ворчать, что они у него всё вырубить, что ли, хотят, и Деян уже прямо заявил, что не разорвётся, колья им ещё обтёсывать, потому как если работа с деревом, то сразу его зовут. Даже если работа до того простая, что и любой справится.
Скоро они его звать начнут, чтобы дров наколоть, в сердцах сказал Деян. А что, тоже с деревом работа, как же тут без древодела.
Долго возмущался. Он вообще обычно так много не говорил, а тут, видно, и правда допекли.
— Так, всё, — сказал Василий. — Поставим забор из металла. Дайте мне бересту, набросаю эскизы...
Он сделал три наброска, показал их местным и пожалел, потому что всем понравилось разное, прямо до споров, до крика, а кое-кто ещё и хотел внести свою лепту.
— Вот это, что круглеется, пущай будут черепа, — сказала Неждана. — Рогатые! Вона, у тебя тут пики поверху, а будут рога.
— Не-е, — вклинился старик-полевик. — Вона, гляди-кось, будто стебли, а тута пущай листья переплетаются, а поверху цветы. Ты по-моему делай, не по её, она-то на поле почитай и не бывает, а я кажный день хожу. Ей всё одно, какова там огорожа!
Они грызлись, пока не позвали старосту и не попросили рассудить, кто прав.
— А чё тут судить? — сказал Тихомир. — Ясно, черепа сделаем, потому как там костомахи бродят, да и напишем: «Ырка зверь лютый» и «Костомахи в сём месте обретаются». Пущай народ знает.
— Черепа хоть рогатые? — с подозрением спросила Неждана.
— Ить чё это рогатые? Нешто костомахи у нас рогатые? Безрогие...
Ссора вспыхнула опять, теперь ещё громче, потому что присоединился и Тихомир. Пока они спорили, Василий молча выбрал рисунок попроще и пошёл к кузнецу.
Там он задержался: рассказал последние новости, и про Казимира, и про ырку. Кузнец смотрел из темноты землянки и молчал. Что думал, неясно.
Василий вспомнил ещё, что нужны топоры. Уж на что у них было мало рабочих рук, но топоров ещё меньше. Заказал и лопаты: местные работали деревянными, а они казались неудобными.
Когда он собирался идти, кузнец ушёл в темноту своей норы и вынес донные косы. Василий уже о них и забыл. Он поблагодарил, конечно, а потом проклял всё на свете, пока их тащил: на больное плечо не повесишь, в руке не удержишь, прямо хоть цепляй ногой и волоки по земле. Василий делал остановки каждые два шага и орал на всю Перловку:
— И где хоть кто-то, когда человеку помощь нужна?
Перловка молчала, как будто вымерла.
Уже на подходе к воротам он догадался кричать: «Пироги!», и на этот зов тут же прискакал Баламут — рыжие волосы торчком, взгляд жадный, горит, как бы первым успеть. Видно, щёлкал семечки на лавке. Василий тут же сказал, что кричал: «Помоги!», и отправил Баламута за верёвками. Тот скис и ушёл.
Василий отдохнул на камне у родника, прикидывая, увидит ли ещё Баламута сегодня. Тот всё же вернулся с мотком верёвок, недовольный, и стал ещё более недовольным, когда узнал, что ему придётся тащить косы к озеру.
Это он ещё не знал, что расчищать дно тоже придётся ему.
Коса сразу за что-то зацепилась и намертво застряла. Баламут, красный от стыда и натуги, тянул. Водяницы смотрели из воды и смеялись, прикрывая рты ладонями.
— Да коса эта дрянная! — воскликнул Баламут, бросая верёвку. — Кто сказал, что ею дно расчистить можно?
Тут смутился уже Василий. Он рисовал косу по памяти и до сих пор не думал, что ошибся в расчётах, но теперь подумал.
По счастью, на помощь пришёл Мудрик, а там присоединился и водяной, дядька Мокроус. Он толкал из воды, Мудрик с Баламутом тянули, да и вытянули много всякой дряни: небольшой подгнивший ствол, позеленевшие ветки, склизкие полосы жёсткой водяной травы.
