Голос Йеруша носится от одной арочной опоры к другой. В портале арки густеют грозовые тучи. В воздух втекает запах речного ила и опустевшего дома.

— Намерение, — со стоном выплёвывает Йеруш. — Намерение больше желания. Тебе так важно, чтобы я сказал это вслух? Я сказал! Ты пропустишь меня, наконец, или хочешь ещё поиграть в слова, а? Или, быть может, в прятки? Да? Нет? А? А! Так я тебя уже нашёл! И не делай вид, будто не пряталась!

Грозовой мрак в арочном портале сгущается до чернильного, и в этом чернильном начинают медленно и неумолимо ткаться два светлых пятна — силуэты людей, а может, эльфов или грибойцев.

Котули-усопцы, которые пятились всё дальше и дальше от Йеруша, при виде этой чернильности и светлых пятен-силуэтов кинулись врассыпную, загребая лапами по прелой листве. Оборотни, неистово смердя тухлятиной, жались к стволам кряжичей. Кряжичи стояли перед скальной грядой суровым караулом, словно уверяя, что не позволят камню пролезть ещё дальше в лес.

— Намерение, — побелевшими губами твёрдо повторяет Йеруш.

Он не двигается с места, стоит, развернув плечи и задрав подбородок, смотрит на арку с вызовом.

— У меня есть намерение. Хрен ты меня сдвинешь с этого пути, громадина.

Силуэты в арочном проёме оформились.

Мурашки размером с дракона побежали по спине и плечам Йеруша, ноги стали очень-очень шаткими, а хребет — хребет как будто выдернули, и Найло понял, что сейчас упадёт, сложится на земле бесформенным кулем, ведь нельзя стоять ровно и прямо, если у тебя нет хребта.

Лицо Йеруша ужасно побелело и застыло, словно восковой слепок, но эльф не проронил ни звука. Мгновение, другое — он всё ещё стоит на ногах, он не оседает наземь бесформенным кулем, не отшатывается и не бежит прочь, у него всё ещё есть силы стоять здесь, развернув плечи и задрав подбородок. Только пальцы его выдают, только пальцы, которые трясутся и дёргаются, словно играют невесомую и стремительную мелодию на невидимых струнах.

Внутри Йеруша бурлит и клокочет лавовый пожар.

Из арки портала к Йерушу идут родители.

***

Ночная стоянка нашлась сама собою: небольшой отвилок тропы вдруг показался Илидору настолько уютным и зовущим, что дракон свернул туда, не успев даже подумать: его это было желание или… да кочерга знает, чьё ещё. Кочерга знает, что вообще делает с ним этот лес. Может, Найло был не так уж неправ, когда говорил, что это место меняет людей сильнее и быстрее, чем любые другие места, в которых Найло доводилось бывать или о которых ему доводилось слышать.

Впрочем, Илидор — не человек, да и Найло тоже.

Подлесок в отвилке был особенно густым, но при этом — светлым и ярко-зелёным, даже немного с желтизной, и это была скорее желтизна рассвета, чем увядания. Нить тихой тенью скользила за Илидором, и лишь едва слышный шорох одежд отмечал её присутствие. В груди дракона стала рождаться неспешная, умиротворяющая мелодия. Не из тех, которые убаюкивают бдительность, нет, — мелодия никого не пыталась удерживать или к чему-то подталкивать, она не возражала, чтобы её перестали слушать, если вдруг она окажется не нужна. Эта мелодия ни к чему не стремилась и никого ни в чём не собиралась убеждать — она родилась сама для себя и теперь просто текла и растворялась в воздухе.

***

Мать выглядела моложе, чем в тот день, когда Йеруш ушёл из дома. Видимо, без ужасного-вечно-разочаровывающего-сына в её жизни стало существенно меньше волнений и тревог. Без этого бестолкового-плохого-ребёнка Йеруша она просто расцвела и сейчас выглядела едва ли не его ровесницей.

Он помнил её такой, в своём детстве, в каком-то из редких счастливых дней, когда Йеруш умудрился ничего не сломать, не ляпнуть ничего неуместного, не задать ни одного дурацкого вопроса, не уронить нож во время обеда, не сёрбать соком — словом, в один из редких счастливых дней, когда Йеруша как будто не существовало.

Да, он помнил мать именно такой: юной, румяной, сияющей, и глаза её лучились светом, и улыбка была такой лёгкой и задорной… О небо, неужели его мать и правда была такой?

Он помнил. Сияющие глаза, весёлую улыбку, высоко забранные волосы, которые открывали длинную шею, и это струистое голубое платье с красными атласными лентами по подолу…

Йеруш стоял и смотрел на родителей, смотрел, как они плывут-приближаются к нему, и хотел бежать с воплями с этой поляны. Бежать как можно быстрее и дальше. Не оборачиваясь. Он не в силах говорить с родителями ещё и наяву, хватит того, что они безостановочно наговариваются у него в голове.

Он не в силах даже смотреть на них настоящих, хотя сейчас смотрит. Но Йерушу кажется – его глаза очутились сейчас на чужом лице, потому он не смотрит на родителей, а подглядывает, и они его не узнают, не смогут узнать, ведь его глаза – не на его лице.

Всё это как будто происходит не с ним.

Звуки пожухли, свет сделался серым, ненастоящим, и Йеруш Найло стал ощущать собственное тело, как снятый с чужака костюм.

Это происходит не с ним. Родители не смогут его узнать.

— Какой ты стал взрослый, Йер, — прошептала мать.

Дотронулась до его щеки тёплой ладонью, и реальность вернулась к Йерушу в свете искр из глаз.

***

Отвилок тропы вывел их на светлую поляну, при виде которой путники остановились. Долго-долго они смотрели на неё, а потом, с непониманием, — друг на друга.

По четырём сторонам света сторожат границу поляны и леса вырезанные из дерева звери с горящими глазами, каждый зверь — размером с волочи-жука. На восточной стороне — вставший на задние лапы заяц из серовато-белого дерева, на боках и на морде его переплетаются сложные узоры: капли, листья, круги и тонкие цепи, а широкие уши закинуты за спину, словно длинные волосы, и свисают почти до земли. В северной части поляны стоит олень из рыже-коричневого дерева. Повернув рогатую голову с непропорционально крупными ушами, он смотрит на путников. На боках оленя вьются узоры из крупных перьев и колосьев. На западном краю поляны лежит чёрный волк. Его горящие глаза с тоской смотрят вверх, а единственный узор на этом звере — крупный клубок ниток, вырезанный на плече и вытравленный до оранжево-жёлтого цвета. Южную часть поляны охраняет неизвестное Илидору существо, крашенное в светло-зелёный и жёлтый. Очертания тела — текучие, не то кошачьи, не то ящериные, на спине вырезаны крупные чешуйки, а может, остатки панциря, вместо ног — ласты, крупные передние и мелкие задние. Существо стоит, приподнявшись на передних ластах и мощном хвосте. Длинная гибкая шея, небольшая голова с узким носом и большими глазищами. Фигурный гребень — крупные овалы, соединённые боками, — вьётся от затылка до лопаток.

Только глаза у всех зверей одинаковые — светящиеся, словно гори-камень, оранжево-жёлтые.

Узоры на телах зверей что-то напоминают Илидору. Где-то он видел очень похожие рисунки — похожие не самими узорами, а тонкостью плетения, их уместностью на телах, неотделимостью от тел — и пускай смысл узоров непонятен чужакам, это не имеет никакого значения, они нанесены не для чужаков.

Нить, чуть подавшись вперёд, следила за движениями Илидора внимательными блестящими глазами. Смотрела, как мягко, невесомо, не нарушая покой этого места, а вплетаясь в него, Поющий Небу ступает на поляну. Медленно обходит поляну по кругу, касаясь морды каждого зверя и каждому заглядывая в глаза, проводит кончиками пальцев по узорам на деревянных телах.

Заглянув в глаза последнему зверю — оленю, Илидор вспомнил, где видел такие узоры прежде — похожие не внешне, а по сути своей, по смысловой завершённости и самодостаточности, которой не постичь чужакам.

В племени степняков. На руках Жасаны.

***

От прикосновения пальцев матери, от звука её голоса Йеруш внутренне сжался в туго смотанный клубок. Может быть, внешне тоже.

Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, не нужно говорить. Не нужно меня касаться. Смотреть на меня. Быть здесь. Хватит того, что вы постоянно сидите и разговариваете в моей голове.