Старый Лес содрогался от боли, а Перводракон рубил новое дерево, приговаривая:

— Всё, что есть в тебе, — моя заслуга и мои дары. Ты никогда не думал, что целиком состоишь из моих воспоминаний? Я приносил тебе кусочки своей памяти о других местах, приносил тебе семена растений, которые ты смог вырастить, и детёнышей зверей, которых ты смог воспитать. Я рассказывал тебе о других землях, и из моих рассказов ты почерпнул идеи и умения, которые превратил в своё колдовство. Ты стал таким важным и особенным лесом только потому, что у тебя был я. Теперь же я только беру обратно кое-что из своих собственных воспоминаний, которые когда-то оставил тебе на хранение. И ты не печалься, приятель, ведь я не собираюсь забирать всё! Я вовсе не жадный и возьму лишь то, что мне требуется!

Словно не слыша больше рыданий своего друга, Перводракон рубил деревья и строил из них лестницу. Он являлся в поселения шикшей, неотвратимый, как смерть, и забирал их детей, чтобы создать из их гибких тел прочные крепления для ступеней. Шикши хотели ему помешать, но ничего не могли сделать — недостаточно одного лишь желания, чтобы остановить кого-то столь могучего. Перводракон ловил волокуш и отрубал их крылья, чтобы прикрепить их к своей лестнице, и отрубленные крылья делали лестницу надёжной и лёгкой, и всё выше поднималась она в небеса. Волокуши тоже хотели помешать дракону, но ничего не могли сделать — одного желания для этого недостаточно, а ничего большего у них не было. Перводракон оставался глух к слезам и мольбам лесных народов, не слышал их уговоров, не замечал попыток его пристыдить. Его заскорузлое сердце не трогали слёзы, его совесть сгорела в огне неистребимой жажды видеть новые и новые миры, потому что ни в одном месте не могло быть покоя Перводракону. Его вёл внутренний огонь, неутолимая жажда, неугасимая страсть познания в том виде, в котором дракон его понимал. В какой-то момент отчаявшиеся волокуши, шикши, грибойцы, полунники хотели бежать от дракона в другие края, но не сумели оставить своего родителя, свой старый израненный лес.

Они были нужны ему.

И тогда старолесцы, столь ничтожные перед драконом по отдельности, соединили много своих слабых сил в одну великую и дополнили её мощью истерзанного Старого Леса.

И в один из дней, когда лестница поднималась уже высоко-высоко над кронами старейших кряжичей, а Перводракон, пребывающий в лёгкой и проворной человеческой ипостаси, ладил к ней новые и новые ступени, он ощутил под ногами колебания и толчки, словно из глубины земных недр выбиралось нечто исполинское и злое. Перводракон подошёл к краю лестничной площадки, но не увидел ничего, помимо длинной-длинной лестницы, творения рук своих, и отрубленных крыльев волокуш, которые трепетали перьями на ветру, помогая лестнице держаться в небе, и крон старейших кряжичей, над которыми высилась лестница.

Перводракон решил, что подземные толчки почудились ему, и вернулся к работе, но вдруг понял, что его творение, его прекрасная лестница, покосилась, а площадка между ступенями уже не выглядит такой уж ровной и надёжной. Дракон отложил пилу и снова подошёл к краю площадки, очень-очень внимательно посмотрел вниз. Его лестница возвышалась над кряжичами, монументальная и очень прочная, скреплённая гибкими телами маленьких шикши и поддерживаемая крыльями волокуш. Но дракон не видел основания своей гигантской лестницы – его скрывали кроны кряжичей, которые сейчас так старательно развернули каждый свой листочек, что ничего-ничего нельзя было увидеть внизу. А потом до дракона донёсся запах горящей плоти.

Там, внизу, лесные народы обложили основание лестницы горикамнем, и хотя стволы кряжичей, срубленные живыми, не горят, а лишь скручиваются и чернеют, источая вонь горелого мяса, — горикамень, который принёс когда-то Перводракон из-за кипящих морей, теперь разрушал его величайшее творение. Котули, которых дракон привёз своему другу лесу из последнего странствия, рыли землю вокруг лестницы, и оттого лопались тысячи тысяч тончайших нитей, которыми она была связана с подземной грибницей. Волокуши поднимались в воздух так высоко как могли и срывали с лестницы отрубленные крылья своих собратьев. А те крылья, до которых не могли достать волокуши, обстреливали горящими стрелами люди.

Одного лишь желания каждого лесного народа было недостаточно, чтобы одолеть жестокого Перводракона, которого все они ужасно боялись. Но теперь у каждого из них было нечто большее, чем желание, и теперь они могли хотя бы попытаться.

Стоя в вышине на качающейся лестничной площадке, которая вот-вот грозила рухнуть наземь, Перводракон взревел от ярости и поклялся уничтожить каждый лесной народец, который посмел поднять руку на его лучшее творение — лестницу, ведущую в звёздные миры. Отшвырнув пилу, дракон вытянулся во весь рост, раскинул руки и гневно сверкнул глазами. В тот момент, когда лестница под его ногами стала рушиться наземь, Перводракон оттолкнулся от неё обеими ногами и ринулся вниз, намереваясь принять драконий облик и обрушиться на сновавших внизу людей, грибойцев, котулей и волокуш.

Но Старый Лес, самый разумный и волшебный из лесов, сумел отсечь магическую силу Перводракона, перебороть её собственной магической силой, которую развивал и умножал многие столетия. Старый Лес не позволил дракону сменить ипостась, и тот, раскинув руки, в человеческом своём облике упал наземь с преогромнейшей высоты, выше крон самых старых кряжичей.

И долго-долго никто из тех, кто был в этот день на поляне, не мог проронить ни слова.

И долго-долго потом Старый Лес не разговаривал ни с кем из них, и до сих пор лесные народы не вспоминают эту историю вслух, если только не хотят, чтобы лес снова перестал разговаривать с ними.

В том месте, куда обрушился грудью упавший с лестницы Перводракон, Старый Лес создал глубокое озеро, укрытое от глаз своих детей. То место, куда упала голова дракона, Лес обвёл кругом мёртвой печали и велел, чтобы не росли там довека ни деревья, ни ягоды, ни малые травинки, и чтобы птицы не вили в этом месте своих гнёзд. Из разорванного сердца Перводракона, своего единственного друга, Лес создал неиссякаемый кровавый водопад.

Так горюют по утраченным друзьям те, кто действительно любил их всей душой.

Впервые в жизни Илидор получил возможность спокойно с удовольствием, укрывшись от посторонних взглядов, изучать чужое тело. Да и собственное тоже, если на то пошло. И с тем же неуёмным любопытством, которое тащило его в новые места, заставляло пробовать мир на прочность, испытывать его терпение и изучать реакции на свои действия, Илидор теперь изучал реакции тела Фодель на свои действия и, практически с восторгом первооткрывателя — собственные ощущения.

Всё было не так, как с Жасаной, когда страсть отшибала даже тень рассудка и важно было лишь оказаться как можно дальше от других степняков и не свалить тот несчастный навес.

Всё было не так, как с Даарнейрией, когда страсть смешивалась с непроходящей тревожной напряжённостью — просто потому, что снящие ужас драконы двигаются и дышат немного так, словно планируют вцепиться тебе в глотку. И ещё тогда вокруг безостановочно сновали десятки эльфов и других драконов, потому что а куда ты денешься от них в Донкернасе. Нигде и никогда, ни на миг нельзя было полностью освободить голову от ожидания, что сейчас на тебя выскочит идиотски ржущий эльф или что сейчас драконица таки вцепится тебе в горло.

Теперь же было ощущение спокойной, неторопливой вседозволенности и удивительной, никогда прежде не знакомой Илидору уверенности, что сейчас на тебя точно не смотрит никто посторонний. И этого оказалось настолько много, настолько достаточно, чтобы пуститься в увлекательное изучение своего и чужого тела, что Илидор на какое-то время вообще забыл, зачем и почему он оказался в Старом Лесу и куда каждый день движется вместе с Храмом Солнца.

Из шёлковой ночной бесконечности в шатре Фодель казалось, что время остановилось, а лес благодушничает, глядя, как Храм движется всё дальше, всё ближе подбирается к селениям волокуш, всё громче распевая свои гимны.