Полунник сидит перед своим товаром, сжавшись, словно пытается казаться как можно меньше, незаметней. Его товары — слегка ношеные, но добротные вещи, о происхождении которых лучше не спрашивать торговца, — какая разница, где он взял почти новые чулки из кожи водяного ящера, в которых можно спокойно ходить по камышам и топям, не боясь ни змей, ни пиявок, ни колючих стрелявок. Или откуда у него мужская рубашка из тончайшего шелка и с чудным волнистым воротом. Или вот оранжевый газовый платок от солнца, явно не из здешних земель.

Йеруш, ворча, цокая языком и убедительно имитируя полусмерть всего Йеруша от жертв, на которые приходится идти во имя науки, покупает у местного мужика небольшой бурдюк для воды, сделанный из пузыря какого-то животного. А у волокуши — несколько баночек размером с кулак — из чего-то похожего на ореховую скорлупу, а вместо крышки у них — тонкие кусочки кож с продетыми в них шнурками.

Ещё на рынке продают мази от солнечных ожогов. Опрятный немолодой волокуш с сильно поредевшими перьями на крыльях покачивается с ноги на ногу за своим прилавком и приговаривает:

— Мази, мази и притирания от солнечной красноты, от солнечных волдырей. Мази, мази и притирания для всех, кому нос сожгло величие отца-солнца!

Некоторые покупатели косятся на волокуша непонимающе — они ещё не знают ничего про отца-солнце. Другие улыбаются. Некоторые злобно гыгыкают. Три молодых жреца в голубых мантиях изо всех сил делают вид, что до них не долетели эти слова. Йеруш Найло задумчив.

Йеруш Найло думает, что слова немолодого волокуша — довольно смешные, и в то же время от этой шутки ему совсем-совсем не весело. Йеруш знает, что ему пора отделиться от Храма Солнца и пойти дальше собственным путём. Йеруш на своём недолгом веку повидал достаточно, чтобы понимать, когда приходит пора сойти с нехорошей дороги, пока на ней ещё попадаются отвилки.

День за днём Йеруш слышит, как поют жрецы, как славят они отца-солнце, какие слова про свет в груди говорят старшие жрецы жителям Старого Леса — наверное, это добрые, умные, правильные слова. Но Старый Лес больше не хочет слушать жрецов. Не хочет больше пения, храмовых гимнов и добрых правильных слов.

Всё чаще Йеруш ловит сумрачно-предостерегающие взгляды Рохильды, обращённые к Юльдре. Иногда она что-то говорит ему, горячо, сердито или жалобно. Иногда Йеруш слышит обрывки слов: «… всяко не для волокуш», «слишком бойко», «толковище». Юльдра Рохильде не отвечает, смотрит поверх её головы сосредоточенным горящим взором, иногда успокаивающе треплет бой-жрицу по плечу, иногда бросает какие-то слова — но это не слова ответа для Рохильды, это слова, необходимые самому Юльдре. Несколько раз Йеруш видел, как дрожит воздух вокруг верховного жреца.

Среди волокуш Йерушу не найти проводника к кровавому водопаду. Хотя волокуши иногда нанимаются в проводники, они явно уступают котулям в этой роли и водят пришлых лишь по ближайшим селениям. Как Найло ни надеялся, что крылатые существа, летающие высоко и далеко, знают лес лучше всех, на деле оказалось, что от котулей толку больше, и не зря именно их обычно берут в проводники пришлые торговцы. А волокуши, эти крылатые люди-курицы, оказались сущим недоразумением, которых в небе удерживали разве что восходящие потоки воздуха, вызванные беззвучным хохотом Старого Леса.

Йеруш долго ходил по рынку, просто удивительно долго для эльфа, которому вечно не хватает времени. Перебрасывался фразой-другой с пришлыми торговцами и почти не заговаривал со старолесцами. Подошёл и к торговцу с заговорённым драконьим когтем, о чём-то спросил и что-то положил на прилавок. А торговец, вытянувшись в нитку, едва заметно указал глазами на эльфского торговца специями.

К нему Йеруш подошёл не сразу, ещё какое-то время побродил по рынку в задумчивости. А когда подошёл — долго молча перебирал специи на прилавке, придирчиво растирал в пальцах порошок курамы, обнюхивал зёрнышки рыжего горошка. Эльфский торговец вился вокруг сородича, как пчела вокруг поздневесеннего медоноса. Рассказывал, где собраны специи, как их берегли от чуждых запахов и влаги на протяжении всего этого длинного пути, как раскрывают вкус тушёного мяса кислые сушёные тьмати, и что тёртый корень урбы можно добавлять хоть в салаты, хоть в выпечку. Торгующий специями мужик у соседнего брёвнышка долго прислушивался к эльфу, потом не выдержал и вступил с ним в спор насчёт специй, подходящих к мясу, и какие-то время оба потрясали кулаками и воздевали к небу ладони. Потом подуспокоились, и Йеруш начал задавать обоим торговцам вопросы, тихим-тихим голосом начал задавать вопросы, перебирая специи в одном, другом и третьем мешочке. А слегка одеревеневшие лицами торговцы что-то отвечали, обдумывая каждое слово и временами переглядываясь, словно ища друг у друга поддержки и одновременно этого стыдясь.

Наконец Йеруш купил у эльфского торговца несколько горстей измельчённого жгущего перца, а у человека — вязку сладко-пряных коричных палочек и, кивнув обоим, слегка деревянной походкой направился по направлению к храмовому лагерю. Торговцы смотрели ему вслед и одинаково пожёвывали нижнюю губу. Торговец, к которому до этого подходил Найло, наконец протянул руку и забрал с прилавка то, что положил туда Йеруш.

А сам Йеруш теперь быстрыми шагами шёл к лагерю, прижимал к себе котомку, в которую сложил покупки, и вполголоса спорил о чём-то сам с собой, очень убедительно делая вид, что не замечает неподалёку никаких трёх молодых жрецов в голубых мантиях. Жрецы столь же убедительно сделали вид, что не видят, как в десяти шагах от них проходит Найло. А потом молча и медленно двинулись следом.

Поселение шикшей — место, где растут и сплетаются ветвями удивительно мощные и до странности приземистые кряжичи. Подлесок состоит из высокой травы калакшми и прицепившихся к ней жгутиков кроветворницы. Подъезды и подходы к поселению шикшей густо поросли дурминой — сами шикши проходят через эти заросли спокойно, а людям приходится постоянно тормошить друг друга, чтобы не сморил сон, и всё равно, когда заросли дурмины заканчиваются, из голов ещё долго не выветривается отупляющий туман.

Асаль и жрецов, которые пошли за ней, оставляют приходить в себя среди приземистых кряжичей, и долгое время никто как будто не интересуется чужаками. В какой-то момент кажется, будто о них вовсе забыли, просто ради забавы вели их по лесу много дней, чтобы оставить на произвол судьбы в этом месте, полном шикшей.

Они снуют туда-сюда по развесистым ветвям кряжичей, как по широким дорогам. Сплетают и переплетают свои тела — то недовитое гнездо, то человек — смотря в каком виде удобней ходить или перекатываться по проходам между стволами и ветками, перепрыгивать с одной ветвистой дороги на другую, подтягиваться наверх или ловко стекать наземь. На некоторых стволах висят какие-то бурдюки, по виду сделанные из воска, внутри плюхает и чавкает.

Воздух наполнен щёлканьем, треском, хрупаньем и запахом тёплой древесины. За звуками, которые издают шикши, почти не слышно гудения многочисленных черноспинных жуков, которые солидно перелетают с одного дерева на другое, словно патрулируя пути, и щебетания птичек-паданок, облепивших верхушки кряжичей.

Асаль оглядывает жрецов, сошедших вместе с нею с пути, который предлагает Юльдра. Их семеро. Много это или мало? Асаль плохо понимает, чего ожидают от неё эти люди. Она говорила им, в чём решения Юльдры неверны, но не говорила, какие решения были бы правильными. Люди ушли за ней, потому что путь Юльдры ведёт во тьму и мрак, но где другая дорога? Ждёт ли кто-то, что на неё укажет Асаль?

Но Асаль не умеет указывать пути и не умеет водить по ним людей. Для этого нужен кто-то другой. Кто-то вроде Юльдры — решительный и упёртый, даже если он упорствует в заблуждениях, но он уверен в своей правде, а уверенность неизменно притягивает людей. Даже если Юльдра, позорище Чергобы, уверенно ведёт жрецов вовсе не по светлому пути — он делает это решительно, и многие ли вообще понимают, что их дорога давно уже стала не тем, чем кажется?