***

У шатра Фодель Илидора поджидал Конхард Пивохлёб. Сидел на траве, жмурился небу, гонял комаров и потягивал медовый настой из увесистой кружки.

— Я с тобой пойду, — без предисловий заявил гном. — Торговля пождёт. Не пущу тебя одного в этот рехнутый лес, мать его деревяшку. Не могу пройти мимо такой важности, понимаешь меня, дракон?

— Конечно, — легко согласился Илидор и приветливо улыбнулся.

***

— Мне нужно с тобой пойти.

Нить подкараулила Илидора в прохладной сумрачности раннего вечера, когда дракон нарезал круги по Четырь-Углу, не в силах сидеть на месте, не в силах видеть Фодель, не в силах успокоить разум.

— Мне нужно с тобой, — говорила Нить, ломая пальцы, а глаза волокуши горячечно блестели, отражая сине-рыжую тревожность предзакатного неба. — Ты важность знаешь. Я не могу сказать словами, не могу ловить эти мысли в своей голове. Только мне с тобой нужно пойти. Я буду тебе помогать. Я полезной буду. Ты леса не знаешь. Я с тобой пойду.

— Конечно, — не стал возражать Илидор, и Нить изумлённо охнула, и рассмеялась, и раскинула руки, словно показывая отсутствие дурных намерений, по обычаю Старого Леса — но на самом деле для объятий, повисла у дракона на шее, счастливо смеясь, прижалась к его щеке своей прохладной щекой, быстро чмокнула в шею под ухом, громко захлопала крыльями и умчалась в разноцветный вечер.

За драконом и волокушей издалека наблюдали три сумрачных старолесских жреца.

***

Золотой дракон ушёл из посёлка Четырь-Угол вскоре после полуночи. Ушёл один и налегке: меч в ножнах на поясе, рюкзак на плече и карта гимблских векописцев в кармане. Золотой дракон ушёл, не взяв с собой никого и не попрощавшись ни с кем.

Конечно, он бы хотел отправиться на поиски озера в компании Конхарда Пивохлёба, опытного путешественника и своего доброго приятеля, с которым ещё столько всего хотелось обговорить и повспоминать, о стольких вещах его расспросить. Илидор и Конхард были бы друг другу надёжной опорой и отменной компанией на время длительного перехода, да и кто, как не Конхард, когда-то доведший золотого дракона до врат Гимбла, имел право первым увидеть старолесское озеро, которое, быть может, связано со всем тем, что творится в глубинах такаронских гор?

Не возражал бы Илидор и отправиться в путь вместе с юной волокушей Нитью. Волокуша, вроде бы чуждое создание, была близка дракону той неистовой любовью к небу, которая бурлила в её крови, расправляла плечи, рождала трепет в крыльях. Рядом с волокушей дракону бы, пожалуй, было о чём говорить и о чём молчать. И, конечно, отправиться в путь с жителем Старого Леса — куда умнее, чем переться в чащу в одиночестве.

Но золотой дракон Илидор должен был уйти один, он не мог взять с собой ни старого приятеля Конхарда, ни юную волокушу Нить. Золотой дракон не желает больше подвергать риску других. Он просто спятит, если снова останется единственным, кому суждено выжить при нападении очередной неведомой напасти, при обрушении неба, при разверзании бездн. И когда бледно-розовый туман снова сгустится вокруг Илидора, Илидор не хочет видеть ни одного нового силуэта в длинной череде теней, которые соткутся из туманного марева.

Поэтому золотой дракон отправляется к затерянному источнику один, уходит в ночи, хотя это небезопасно. Уходит, ничего никому не сказав и ни с кем не попрощавшись, потому что знает каждое слово-возражение, которое мог бы услышать от Конхарда, от Нити, от Фодель, от Юльдры, кочерга знает от кого ещё. Ровно так же Илидор знает и бессилен объяснить другим, что все слова, которые могут сказать ему живые люди и нелюди, — ничто перед немыми вопросами погибших из-за него же людей и нелюдей, силуэты которых бесшумно выходят к нему из бледно-розовой дымки.

Илидор даже не подозревал, что, уйдя после полуночи, а не на рассвете, как собирался, он ускользнул от троих жрецов, которые прежде следили за Йерушем, а теперь, когда эльф вероломно скрылся, принялись следить за драконом. Ну а кто ещё может привести Храм к гидрологу? Разве что волокуши, которые точно видели, куда делся Найло, но ни в коем случае не расскажут об этом храмовникам или примкнувшим к ним котулям.

В последние дни дракон был так глубоко погружён в собственные переживания и планы, что даже не заметил, сколь сильно всполошились жрецы из-за внезапного исчезновения Йеруша.

Золотой дракон размашисто шагал между кряжичей, следуя по дороге, проложенной для него серебряной лунной пылью. В груди затихало колкое чувство вины — нехорошо уходить молча и тайно, нехорошо — но правильно, дважды и трижды правильно. Дракон думал о новых местах и новых открытиях, об удивительных тайнах Старого Леса, к которым ему, возможно, удастся прикоснуться краешком крыла. Илидор тихонько напевал себе под нос успокоительно-светлую мелодию, и кто знает, не потому ли ничего не вышло на дракона из ночного леса, не обрушилось на его плечи, не сомкнулось, не смяло его, ничем не смутило его шаткого дорожного умиротворения.

Илидор даже не вспомнил, что лишь пару дней назад хотел продолжить путь в компании Йеруша Найло.

Никогда, ни разу Илидору не приходило в голову, что Йеруш Найло может стать одной из теней, которые вырастают из бледно-розовой дымки.

Старшего жреца Язатона принесли в храмовый лагерь вскоре после рассвета. Язатон направлялся с ведёрком к речушке, чтобы набрать питьевой воды, когда на него упал умерший своей смертью старый кряжич. Зацепил жреца, можно сказать, слегка: перебил хребет, раздробил руку, переломал рёбра, и один из обломков пробил лёгкое. На губах Язатона пузырилось розовое, в груди хрипло клокотало, тело перекосило, левая рука лежала на земле какая-то измятая, словно скомканная глиняная заготовка.

— Да сделайте что-нибудь! — кричала Фодель и трясла за плечи матушку Пьянь, которая как раз возвращалась с рынка. — Вы же умеете лечить! Вы же можете!

Матушка Пьянь кричала «Да какой опунции!» и отбивалась от Фодель крыльями — руки была заняты котомками. К жрице и волокуше со всех сторон бежали сородичи и даже пришлые эльфы из перекати-дома. В небе пронзительно свистели дозорные, запускали в небо стрелы с красными лентами. Кричали немногочисленные жречата и дети, кричали на одной ноте, выпучив глаза от ужаса и вцепившись ногтями в свои щёки, младшие просто рыдали взахлёб. Язатон, их всегдашний наставник, огромный, как гора, и несокрушимый, как Постулат, — он же такой мудрый, всезнающий, очень надёжный и наверняка бессмертный! Как могло получиться, что он лежит теперь на земле изломанный, страшно хрипит, исходя кровавыми пузырями изо рта, его глаза закатываются, пальцы с синюшными ногтями скребут листвяную подстилку и подол чем-то заляпанной мантии?

***

Юльдру трясло, когда он опустился на колени около Язатона. Насколько он рассчитывал на этого могучего человека с голосом и взглядом хищной птицы, с добрейшим сердцем и ясным спокойным умом, с природным умением успокаивать, направлять и наставлять — это Юльдра понял в полной мере только сейчас. Язатон был не просто частью Храма — он был одним из столпов, на которых держится это маленькое сообщество, на которых держится уверенность и сила верховного жреца.

Уверенный, сильный, абсолютно невозмутимый Язатон всегда казался несокрушимым. Его всегдашняя спокойная решимость составляла немалую долю решимости и спокойствия самого Юльдры.

И ещё — прежде все жуткие и странные события, которые происходили с рядовыми жрецами, обходили старших стороной. Ничто и никогда не угрожало им в лесу явно, ничто ни разу не заставило всерьёз тревожиться о собственном здоровье или жизни. Молчаливо все старшие жрецы считали, что та недружелюбная сила, которая сопровождает Храм в путешествии по Старому Лесу, предпочитает выражать своё негодование на ком-нибудь не очень важном. Словно не способно действительно воспрепятствовать Храму.