Он научился на всякое «это факт», «это устроено так» задавать вопрос «Почему?» — не другим эльфам и не миру (они не ответят или будут нести ахинею), а самому себе, и сам выстраивал логические цепочки. Верными они были или нет — этого Йеруш никогда не знал наверняка, но оказалось, что простой вопрос «Почему?» постепенно приучает подмечать многие вещи в устройстве мира и общества, ничему не позволять безусловности и окончательности. Нужно только смотреть по сторонам пытливо, ничего не считать само собой разумеющимся и стараться быть наблюдателем, не позволять эмоциям слишком сильно захлёстывать свой разум.

При этом Йерушу приходилось уже довольно много работать в банке, подчас целыми днями. По большей части ему было ужасно скучно, прямо как на уроках математики в прошлые годы, но, как и задания по математике, порученную работу он выполнял насколько возможно добросовестно, тем самым отчаянно и терпеливо пытаясь заслужить хоть крошку родительского одобрения.

В последний год за ошибками Йеруша следили не только родители, но и дядя, повсюду таскающий за собой сына, клеще-слизнего кузена. В стремлении получить наконец признание семьи Йеруш находил прикладные применения своего нового подхода дотошного «почему»-наблюдателя, а также беззастенчиво использовал знания, полученные на уроках этикета.

Он бессовестно давил на слабые стороны банковских клиентов, которые временами видел так же ясно, как собственные. В зависимости от ситуации он бывал настойчивым, льстивым или беспримерно учтивым, невероятно сдержанным, подчёркнуто деловым или игривым, как красно-жёлтая рыбка. На короткое время встречи с каждым клиентом банка Йеруш становился именно тем, кто был нужен каждому из этих эльфов в момент встречи: надёжным партнёром, чутким другом, подчёркнуто нелюбопытным поверенным, живой счётной доской, веселящим газом, без пяти минут любовником и чего-вы-там-ещё-изволите.

Йеруш ненавидел бы себя за то, что так грубо играет с чувствами других эльфов, просто надавливая на нужные педали, безупречно ведя для каждого идеальную партию: словами, жестами, взглядами, голосом, телом. Да, Йеруш ненавидел бы себя за это, если бы на эмоции оставались силы, но в рабочие дни он выматывался так, что добирался до дома с абсолютной пустотой в голове и падал в постель, не раздевшись. Сил на ненависть к себе не оставалось.

Год спустя Йеруш за один день добился уговора на размещение средств сразу от двух очень состоятельных эльфов, и это было безусловное, невероятное, блестящее достижение для столь молодого и неопытного банковского работника. Да что там — даже старшие и опытные банкиры, включая принадлежащих семейству Найло, едва ли могли похвастаться большим количеством подобных дней в своей длинной-длинной карьере!

Сияя от гордости, Йеруш отправился в кабинет отца, чтобы сообщить ему о своём успехе. Отец выслушал сына, постукивая кончиком пера по стопке договоров, и сухо произнёс:

— Так, хорошую новость я усвоил, а подвох-то в чём? Кто-то из этих эльфов разыскивается как убийца или ограбил другой банк, или хочет ограбить наш, и ты ему выболтал все секреты — в чём, в чём тут подвох, Йер, я хочу знать?

Эти слова были до того несправедливыми, что у Йеруша перехватило горло. Он не мог противопоставить этой несправедливости ничего, кроме жалких попыток оправдаться, и одновременно страшно злился на себя за то, что ему не хватило ума хотя бы с достоинством промолчать, хотя бы просто развернуться и выйти из кабинета, тихо притворив за собой тяжеленную дверь!

Сколько бы он ни читал умных книг, сколько бы ни наблюдал за другими эльфами и ни учился дисциплинировать собственный разум — не мог убрать из своей головы вколоченное с детства знание: Йеруш Найло — плохой ребёнок, нелепый, неловкий, везде и всегда неуместный, он причиняет окружающим неудобства и с ним непременно должны происходить плохие вещи. Йеруш не знал, как живут, дышат, мыслят, двигаются эльфы, которые носят в себе другое представление о собственной сущности и месте себя в мире.

Общаясь с клиентами банка как друг, счётная доска или без пяти минут любовник, он не был Йерушем Найло, он был просто потомком Найло-банкиров, исполняющим своё предназначение, он ловко напяливал на себя подходящие образы, как парики или шляпы… Но в общении с родителями он не умеет носить парики или шляпы, он может быть только собой, собой, неловким-неудачным-наказанием, которое из кожи вон лезет, чтобы стать хотя бы чуточку меньшим наказанием, — и не может. Не может стать полезным семье, заслуживающим родительской любви, достаточно хорошим, достойным хотя бы тени одобрения.

Йеруш не помнил, как и когда вышел наконец из отцовского кабинета. Но Йеруш на всю жизнь запомнил, как, прислонившись к двери кабинета спиной, он смотрел на хорошо освещённый коридор, на обитые бархатом стулья под стенами, на толстые красно-бурые коврики на полу и понимал, что сейчас ощущает нечто непривычное для себя.

Снова Йеруш Найло оказался недостаточно хорошим для своей семьи, не сумел показать себя достойным потомком своих великих предков. Не оправдал ожиданий родителей. Не сумел быть таким, каким нужно, каким его желают видеть, каким его старались воспитать. Он нелеп, неудачен, неспособен идти по пути своего долга и предназначения, не спотыкаясь на каждом шагу. Снова и снова в устремлённых на него глазах родителей он видит разочарование.

Но сегодня, впервые за семнадцать лет, плохой-ребёнок-недостойный-ничего-хорошего в голове Йеруша вдруг понимает, что уже какое-то время он не чувствует по этому поводу ни мучительной вины, ни отчаяния, ни тоски.

Сегодня, впервые за семнадцать лет, плохой-ребёнок-недостойный-ничего-хорошего в голове Йеруша медленно поднимается на дрожащие ноги и сознаёт, что уже какое-то время он ощущает по этому поводу нечто иное.

Гнев.

Причина вовсе не в том, что он плохо старается.

Причина никогда не была в этом.

***

Сон смыло с Илидора в предрассветной зыбкой серости. Сначала оформилось ощущение замёрзшего носа и стоп, уцепилось за сознание рыболовным крючком, дёрнуло его, подсекло, вытащило из сонных глубин к поверхности яви.

Дракон укутался в плотный кокон из одеяла и собственных крыльев и плавно стал стекать обратно в сонную зыбь.

Но только начал согреваться, возвращаться туда, в невесомо-тихое, как в голове начали трепыхаться хвостики мыслей.

Какой кочерги он попёрся к источнику сам? Он не знает леса, не понимает его, и, как сильно подозревал дракон, — не доберётся до цели даже с сотней карт, если только лес обратит на него внимание и решит, что не хочет, чтобы дракон добрался.

«Чушь», — отмахнулся дракон от упаднической мысли, перевернулся на другой бок. Сквозь закрытые веки он различил мерцание.

«Чушь и ерунда. Если лес вздумает помешать мне на этой тропе — улечу на другую и попробую ещё раз. Я нашёл одну-единственную маленькую машину в подземьях Такарона, даже не зная, как она выглядит. Неужели не смогу найти источник в лесу? С картой? Ха! Ну-ка спи, дурацкая голова, и не выдумывай проблем на ровном месте!».

Высказав самому себе это напутствие, Илидор подумал, что начинает разговаривать словами Йеруша Найло. Засопел, плотнее завернулся в кокон из одеяла и крыльев и велел себе спать. Немедленно и крепко.

Но вместо этого стал думать о Йеруше. Куда его-то понесло по этому лесу? У Найло нет ни голоса, который может успокоить опасность, ни крыльев, на которых можно от неё улететь, ни меча, вообще ничего нет, кроме страстной одержимости своей целью. Вдобавок этот ненормальный попёрся в лес незнамо с кем. Найло сказал: «Меня отведёт Ньють», но, во-первых, котули ничего не знают о кровавом водопаде, который ищет Найло, а во-вторых, Ыкки совершенно ясно говорил Илидору: Ньютя завялили.

Ну пускай Ыкки что-то напутал — дракон даже хотел бы, чтоб напутал, дракон вовсе не считал ту драку достаточно серьёзным поводом завялить хорошего, годного кота, и странно, что сами котули настолько всерьёз восприняли её. Впрочем, если считать драку нападением на храмовника… Словом, даже если Ыкки что-то напутал и Ньють жив-здоров, и откуда-то знает дорогу тому месту, что требуется Йерушу, — никакого Ньютя не было с котулями, когда они уходили из прайда. Откуда ему было взяться в селении волокуш?